— Придёт время, когда только на себя работать будешь. Не долгий сему государству срок отмерян. И десяти лет не пройдёт, как падут коммунистические оковы.
Евгений Иванович вздрогнул. Кто-то из старателей заржал, а кто-то произнёс:
— Ни хрена себе мы в тайге пропагандиста надыбали[40].
— Цыц, басота[41], — прикрикнул на говорливых заместитель начальника будущего прииска. — Заткнули уши, если хлебальники удержать не можете. Или на мороз выгоню.
— Ты, дед, белогвардеец что-ли?
Старик сверкнул из-под лохматых бровей глазами.
— Нет. Я от людей ушёл ещё до переворота и в армии служить не довелось. Так, что, кровь людскую не лил. Господь уберег. Всё, господа хорошие, на сём речи заканчиваем.
Как сказал, так и сделал. Дедок разговор закончил, и как его ни испытывали «спасители», молчал упорно. И даже вроде уснул сидя.
Евгений Иванович, отошёл к своей лежанке, разделся до исподнего и быстро уснул, не придавая значения сказанному стариком.
Наутро старовер пропал. Когда все проснулись про него сначала и не вспомнили. Лишь завтракая, увидели, что нижняя шконка[42], которую освободили для него специально, так и не расстелена, и не примята.
Старатели похмыкали, пошутили, попытались найти следы «лесовика», но не нашли. Вокруг следы уже затоптали, а на речном льду снега было мало — зима только началась.
На долгих восемь лет Евгений Иванович забыл про таёжную встречу. Ровно до того времени, как грянула перестройка и СССР не задышал на ладан. А когда «задышал», тогда и вспомнились предсказания странного старика. Стали доступными для понимания и некоторые, до того странные проступки его кураторов из комитета государственной безопасности, склонявшие его на сокрытие объёмов добычи и вывоз золотого песка заграницу.
Вот тогда и понял Евгений Иванович, как можно разбогатеть. Понял, что пришло время, которое предсказывал таёжный провидец.
Намыть неучтённое золото и утаить его от контролёров в перестройку стало значительно легче. «Неучтёнку» потихоньку частями перевезли в арендованный на территории Владивостокского торгового порта контейнер. Контейнер погрузили на судно вместе с приисковым оборудованием и «Золотом Партии» и увезли в Африку. Про «Золото Партии» Евгений Иванович до последнего момента не знал. Знал он лишь то, что на этом судне под охраной КГБ «поплывёт» «легальное неучтенное» им добытое золото и судно не будет досматриваться российской таможней.
То, что на судне повезли не только добытое им «неучтённое» золото, Евгений Иванович понял, когда ему сообщили вес «золотого контейнера». Оказалось, что сорокафутовый контейнер был загружен по максимуму. На всех подъёмных кранах стоят контроллеры веса. При подъеме «этого» контейнера контроллер показал сорок пять тонн. Это было на порядок больше веса того золота, что он передал куратору из КГБ.
Своего «неучтённого золота» высшей пробы в слитках у Евгения Ивановича было «немного», «всего» четыреста килограмм, что в денежном выражении составляло — при цене десять тысяч долларов за килограмм — четыре миллиона долларов.
Судно благополучно добралось до Африки и разгрузилось в маленьком порту государства Гвинея Бесау. Оборудование было продано заранее, контейнер с золотыми слитками выгрузили и тут же погрузили на судно, шедшее в Португалию. «Свой» контейнер гэбэшники перегрузили на другое судно ещё в Атлантике.
По документам это золото стало собственностью старейшей, но очень бедной — до этого момента — Гвинейской горнорудной компании Гинея Голд Групп, владельцем которой совсем недавно вдруг стал некий американский подданный Козлоф, ранее имевший гражданство СССР. Это произошло в одна тысяча девятьсот девяносто первом году, недалёком от того дня в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году, когда Евгений Иванович размышлял о будущем в своём кабинете губернатора. Будущем в интерпретации некоего гражданина Субботина, бывшего спецназовца ГРУ, а теперь матёрого бандита.
Евгений Иванович вздохнул, вспомнив былое, и закрыл папку с делом, озаглавленным «1998», перестав читать распечатку прослушки Субботинской палаты.
Мамаев в больнице отдохнул хорошо, добросовестно имитировав больного и терпя лёгкие шутливые издевательства Лисицына, который на второй день вместо капельницы попытался поставить ему — собственноручно — клизму. Анализы и иные исследования Субботинского организма патологий в нём не выявили, и лежать бы Мамаеву стандартно-профилактические «семь дней», но…
Капыш действительно на второй день заходил к полковнику «навестить» — они были немного знакомы — пообещал «пациенту», что тот под усиленной охраной и сообщил о желании первого лица края «пообщаться». Договорились с ним о встрече с губернатором сразу в день выписки. А ещё через три дня Субботин из больницы исчез. Ничего сверхъестественного не произошло. Сотрудников Капыша банально опоили чаем, сдобренным снотворным.
— Послушай меня, Юра. Не хочу никому ничего предъявлять… Пока… Но этот парень наш. Он грушник, понимаешь, что это значит? И то, что мы сразу не впряглись в тему, это не значит, что мы его не контролировали. Он просто попросил нас не вмешиваться, хотя мы настаивали. И мы не вмешивались. До поры до времени.
— Ты, Абдула, решил, что время вмешаться уже пришло? — усмехнулся Трифон.
— Я решил, что пришло время поговорить.
— Для «поговорить» лучше не ждать. Лучше говорить заранее. Бывает так, что время для «поговорить» заканчивается.
— Ты считаешь, что наступило время, когда дружеским разговором эту проблему не решить?
Юрий Григорьевич Трифонов, представитель воровской братвы в городе Владивостоке, внимательно посмотрел на Субботина. Его желтоватые «белки» глаз, изборождённые кровавыми капиллярами, говорили о больной печени, подорванной употреблением тяжёлых наркотиков и алкоголя.
— Абдула, это, по большому счёту, не моя проблема. Уссурийск — город свободный. Твой друг «торчит» Самсону. Дела он крутит у нам во Владивостоке. Меня попросили кореша присмотреть за ним, помочь. Мы ему девочек чётких подогнали. Ну, ты знаешь…
Трифон сузил глаза и усмехнулся. Усмехнулся и Мамаев.
— Девочки, как девочки… Все они одинаковые.
— Ну, не скажи, не скажи…
Помолчали. Трифон уже предлагал Мамаеву и чай, и кофе, и напитки покрепче. Они сидели в «офисе» Трифона на продуктовом рынке Вторая Речка. «Офис» находился в двух спаренных сорокафутовых контейнерах. То, что контейнера были «спаренными», не знал, практически, никто. Мамаев знал… И то, только по тому, что об этом «помнила» память Субботина «старшего».
Проход в другой контейнер, официально считавшимся продуктовым складом, находился за кожаным креслом Трифона в углу «кабинета» и прикрывался холодильником. Холодильник легко сдвигался в сторону по едва заметным полозьям в полу, а отверстие было достаточным, чтобы пропустить тщедушного Юрия Григорьевича.
Кроме семи «ходок» и опыта воровских разборок Юрий Григорьевич имел большой опыт общения и с ментами, и с другими группировками портового города Владивостока. Воровской общаг здесь не рулил — здесь вообще никто не рулил — оттого стреляли в последнее время часто и хоронили густо. Ворам не дал пустить корни комитет государственной безопасности. Пограничной зоной был Владивосток. Доступ в город имели только проверенные граждане, имевшие соответствующие штампы в паспорте. Поэтому вся «шушера» оседала в городе Уссурийске, за сто километров от столицы Приморья.
Однако в «перестройку» город «открыли» и государственный воровской «Общак» попытался наложить лапу на краевые ресурсы и главное — взять бразды правления. Но не тут то было. Взращённые на вольных хлебах преступные группировки — в основном спортсмены — отказались «ложиться» под «синепёрых». Нескольких общаковских «эмиссаров» завалили. В ответ было убито несколько преступных лидеров Владивостока.
Трифону тоже предлагали стать «положенцем» над всем преступным миром Приморья, но Юрий Григорьевич благоразумно отказался, взяв под себя только один городской район — Советский, переходивший, в отличие от других районов не в море, а в районы Приморского края. В том числе и в Уссурийск.
Поэтому считалось, что Трифонов Юрий Григорьевич «курировал» Приморский край. Но, на самом деле, и в других городах и весях края единого руководства бандитами не было. Владивостокские авторитеты захватывали приморские города, как банды в гражданскую войну и не торопились отчислять деньги в кассу преступного мира.
— Это, конечно, не ваши артисточки, но тоже не третий сорт, — продолжил нахваливать своих шлюх Трифон. — И… Ты же понимаешь, что мы теряем свой бизнес? Если вы Капитана под себя заберёте…
Мамаев понял, что Трифон готов «съехать с темы» и мысленно потёр руки. Пастовый карандаш, которым он только что записал номер телефона Трифоновского «офиса», вращался в пальцах Мамаева и отвлекал хозяина кабинета.
— Юра, ты же знаешь, мы блядями не торгуем… Не наш профиль. Хотите зарабатывать, зарабатывайте. Хозяин катера не против. С ним сами договоритесь. И, Юра… — Мамаев сделал паузу. — По моим подсчётам Капитан переплатил вам значительно… Не по понятиям это.
— Ты не много на себя берёшь, Абдула? — криво ухмыльнувшись, «окрысился» Трифон. — С чего это ты взялся судить по понятиям. Ты ведь не вор, Абдула. И даже не пахан для своих бойцов. Ты такой же боец, торпеда, как и все твои грушники. Но и как спецы вы оказались гавном, если даже своего Баулу уберечь не смогли. И ты считаешь, что имеешь право со мной говорить на равных? И угрожать мне?
Трифон резал воздух своим тихим, но слегка визгливым голосом.
— Я говорю с тобой только потому, что ты попросил меня о разговоре. Мне просто было интересно, что ты мне скажешь.
Бандит откинулся на спинку мягкого кресла. Его лицо скривила пренебрежительная ухмылка.