Цветное кино, снятое, как было принято тогда, в основном в павильоне. А вот с какого перепугу его тогда полагали «музыкальной комедией» – ума не приложу.
Вообще, по-моему, человеческий разум должен прямо-таки кричать, протестуя против подобных «отношений» между мужчиной и женщиной, когда вся «любовь» сводится к каким-то пафосным полунамёкам и всё время наслаивается на понятия о долге, чести и совести коммуниста, а также колхозное социалистическое соревнование и посевную с уборочной. При этом по ходу этой пьесы происходит то плавное превращение заседания сельсовета в какой-то мазохистский балаган, то колхозное партийное собрание столь же плавно перетекает в пошловатые посиделки с игрой на тальянке и частушками «про любовь». Типа невозможно понять, когда у этих колхозников праздники, а когда будни…
И ещё до того, как актёр или актриса открывает рот, сразу же видно, где положительный герой, а где отрицательный – в облике «хороших» тогда неизменно присутствовало что-то этакое, прямо-таки плакатно-иконописное, хотя орденами, медалями или орденскими планками в кадре были обвешаны почти все…
Тут и разные песенные хиты прошлого про «на крылечке твоём» и «хвастать, милая, не стану» не особо помогали. Кстати, я в своё время долго смеялся, узнав, что эта пьеса была написана неким И. Дьяконовым и является «переводом с коми-пермяцкого на русский». Хотя и это, по-моему, не может как-то оправдать всю нелепость сюжета, убогость диалогов и картонность персонажей. Но надо помнить, что в те годы, когда главный искусствовед и ценитель сидел в Кремле или на своей ближней даче, по-другому и не могли снимать при всём желании – достаточно вспомнить каких-нибудь «Кубанских казаков» или «Сказание о земле Сибирской»…
Увы (или к счастью), посмотрел в очередной раз «Свадьбу с приданым». Ну и ладно, в конце концов я не Штирлиц, чтобы шесть раз смотреть «Девушку моей мечты»…
Колыхнулась плотная занавеска над входной дверью, и кто-то вошёл в зал. Какое-то время вошедший осматривался, привыкая к темноте, а потом решительно направился к нам – светлые пятнышки на тёмных маскхалатах можно различить и в полутьме зрительного зала.
Это, вполне ожидаемо, оказался сержант Хотьков.
– Я за вами, – прошептал он мне в ухо. – Время…
Мы, стараясь не шуметь, пошли за ним. В нашу строну никто особо не обернулся.
Ну а в пункте «временной дислокации» нас уже ждали старлей Павлов с развёрнутой на кровати (за неимением стола) крупномасштабной картой района и два молодых, но очень серьёзных разведчика в таких же, как у нас с Клавой, маскхалатах и пилотках, с биноклями на груди. К тумбочке были прислонены два АК-47 с деревянными прикладами, а на полу стоял зелёный металлический ящик с «веткой» тонкой антенны – рация.
– Сержант Игнатов! – представился тот, что был пониже ростом.
– Ефрейтор Филатов! – отрекомендовался его напарник.
– Старший лейтенант Немрава! – представился я на всякий случай, спросил: – А где пулемёт? Подсознательно понимая, что мне его уже не дадут.
– По штату не положено, – ответил Павлов и пояснил: – Вот если бы вы шли полной разведгруппой – тогда да. А раз идёте вчетвером, без пулемётчика, командира группы и прочих, – не имею права, извините…
Экий он, оказывается, уставник. Прямо-таки император Павел I…
– Нет так нет, – миролюбиво согласился я, не желая ругаться из-за такой ерунды. Помнится, товарищ Сухов с Верещагиным из-за пулемёта тоже особо не конфликтовал…
Затем я снял поясной ремень, расстегнул маскхалат и начал напяливать поверх майки американский бронежилет, извлечённый из рюкзака. Бережёного бог бережёт…
Всё время, пока я это проделывал, старлей Павлов рассматривал бронежилет, а разведчики во все глаза пялились на Клаудию. Последнее уже стало привычным.
– Это что, американский? – поинтересовался Павлов.
– Да, трофей, – ответил я, застёгивая маскхалат и цепляя на поясной ремень подсумки с автоматными магазинами и ножны со штык-ножом. – А что, раньше таких видеть не приходилось?
– Почему? Приходилось. Только у нас считается, что это всё баловство. Они же автоматные или винтовочные пули не держат…
– Это да. Но от пистолетного выстрела или на больших дистанциях такие «кольчужки» иногда вполне помогают, – пояснил я с видом знатока, затягивая ремень на поясе и надевая на шею бинокль. В поддетом под маскхалат бронежилете я сразу стал заметно толще.
Рядом со мной Клава занималась тем же самым, то есть надевала на ремень подсумки и солдатскую флягу в матерчатом чехле. Причём делала это довольно умело. Кроме оружия она прихватила с собой блокнот и карандаш.
– Вот что, товарищи Игнатов и Филатов, – сказал я, обращаясь к разведчикам. – Вы на том месте, куда мы сейчас направляемся, хоть раз были?
– Так точно. Ходили несколько раз на патрулирование и прочее, было дело, – подтвердили оба бойца чуть ли не в один голос.
– Но заражённые радиацией места обходили, – тут же добавил сержант Игнатов.
– А как вы вообще определяете, что они заражены?
– Наши счётчики Гейгера в таких местах трещат, а на трофейных начинает мигать красная лампочка…
– И что – каждый раз вы ходили туда полностью облачёнными в ОЗК? – уточнил я.
– Никак нет, – сказал сержант. – Только противогазы надевали и быстро уходили в сторону от места, где обнаруживалось радиоактивное заражение.
– Как далеко уходили?
– Пока счётчики Гейгера не переставали шуметь и мигать. Иногда достаточно было отойти всего метров на пятьдесят…
– А тогда с чего вдруг такая уверенность в том, что нам непременно потребуются ОЗК?
– Так считают спецы из радиационной и химической разведки, – встрял в разговор старший лейтенант Павлов. – Они полагают, что лучше перебздеть, чем недобздеть…
– Разумно. Я так понимаю, что сразу мы ОЗК надевать не будем?
– Не будете, – успокоил меня Павлов. – Просто возьмёте их с собой и наденете на месте, если будет такая необходимость. Благо они не тяжёлые…
Хотя бы порадовал, что с самого начала не придётся париться в этой резине… Чувствовалось, что насчёт ОЗК у них тут есть некая чёткая инструкция, не особо разумная, но, похоже, никем не отменённая…
– На карте наш сегодняшний маршрут показать сможете? – спросил я разведчиков.
– Если только очень приблизительно, – сказал на это сержант Игнатов, косясь на разложенную карту. – Лично мне на месте ориентироваться проще. Тем более что там периодически что-нибудь изменяется…
– В каком смысле «изменяется?! – не понял я.
Это что ещё за игровая вселенная чернобыльского «Сталкера», блин?
– Во-первых, там постоянно меняется радиационный фон, – охотно пояснил сержант. – Большой склад с атомными авиабомбами, который в основном и рванул, был несколько в стороне от аэродрома. Там теперь большая воронка, а если точнее, озерцо с грязной водой, к которому лучше не подходить ближе чем на сотню метров. Вокруг у англичан были разные ремонтные мастерские, гаражи, ангары, казармы, штабные помещения и прочее. И всё это сейчас превратилось в руины, где фонит больше всего. Мы туда, конечно, не пойдём, но возможно, что сейчас там местами очистилось, а где-то подальше вовсе даже наоборот…
– Что значит «очистилось»?
– Как говорят «химики», радиация и прочая дрянь постепенно уходит с весенним таянием и дождями в почву, а потом оседает в грунтовых водах или стекает в море. Я не знаю, в чём тут дело, но в некоторых сильно фонивших, к примеру, в позапрошлом году местах в этом году радиация приборами практически не фиксировалась. Может, смыло заразу, а может, ещё что… Да я сейчас не только радиацию имею в виду. Например, за руинами у англичан была их основная, широкая и длинная взлётная полоса, которую при взрыве склада прямо-таки покоробило – там некоторые толстенные плиты просто торчком встали. А вокруг этой основной полосы у англичан стояла прорва самолётов и вертолётов. От здоровенных четырёхмоторных до совсем небольших. И их всех тем взрывом поломало и расшвыряло далеко по сторонам.
Не знаю, как вы, а лично я больше нигде не видел, чтобы местность на километры вокруг была вот так плотно завалена разным ржавым и горелым авиационным железом, от авиамоторов с пропеллерами до почти что целых самолётов. Ведь и оно, что характерно, тоже на месте не стоит, как это ни покажется странным. Там полно мелких воронок, да и местность не особо ровная. Почва всё время проседает, плюс ветер и прочее – и железки, так или иначе, сдвигаются с места. Например, я туда глубоко забирался в январе этого года, и одна хорошо известная нам тропа оказалась полностью блокирована – там рядом лежал остов самолёта, так он сдвинулся и разрушился, завалив проход. Плюс неразорвавшиеся боеприпасы…
– А что боеприпасы? – прервал я длинный монолог сержанта. Чувствовалось, что на подобные темы он мог трепаться часами.
– Самолёты-то там стояли в том числе с боекомплектом. И когда рвануло, то, что сразу не сгорело и не сдетонировало, расшвыряло по сторонам. И теперь оно лежит в земле, на земле или в обломках самолётов. И время от времени это выходит всем нам боком – кто-нибудь, да подорвётся…
– Что, и ваши подрывались? – уточнил я, обращаясь как к сержанту Игнатову, так и к старлею Павлову. Однако последний предпочёл смолчать…
– Больше года назад одного нашего бойца подранило, – охотно рассказал сержант. – Но, слава богу, легко. Вроде бы он там во время поиска на снаряд от авиапушки наступил. А вот англичане рвутся периодически. На моей памяти уже человек шесть ихних подорвалось насмерть, а раненых вдвое больше. И всё исключительно по-глупому…
– То есть?
– Тупые они и жадные. Я понимаю, когда они оттуда уцелевшие бортовые пайки таскают, самолётные рации или там винтовки из караулки. Это в хозяйственном плане ещё можно понять. Но ведь они же, если случайно находят авиационную бомбу или неуправляемую ракету, сразу же пытаются извлечь из неё взрывчатку. Уж не знаю зачем. Нам потом говорят – рыбу глушить…
– А если не рыбу, тогда что? Мины на дорогах ставят?