Оставив машину на стоянке и забрав вещи, мы вошли внутрь.
В основном здешний аэропорт состоял из небольшого «зала ожиданий» с деревянными сиденьями на манер старого кинотеатра, плавно переходившего в неизменный бар с полированной деревянной (или покрашенной под лакированное дерево) стойкой и весьма скудным ассортиментом спиртного.
За стойкой занимался своим обычным делом (протирал и рассматривал на просвет бокалы) вежливый смуглый бармен весьма космополитичного облика. Этого типа с галстуком-бабочкой (самой пошленькой расцветки – бордовый в белый горошек) и маленькими усиками с равной степенью успеха можно было принять и за француза, и за еврея, и за грека. В принципе, более уместно тут смотрелся бы чернокожий бармен, но в данной реальности в эти годы расовое равноправие ещё не зашло столь далеко.
Как я уже успел заметить раньше, ещё во время прилёта сюда у здешней барной стойки торчало несколько перманентно разомлевших от жары и бухла «завсегдатаев» алкашного вида. Сейчас их количество и расположение, на мой взгляд, нисколько не изменилось с момента нашего прилёта. Впрочем, судя по лётным комбезам и кожаным курткам некоторых из них, они всё-таки имели некоторое отношение к небу. А раз так – скорее всего, они сидели тут по двадцать четыре часа в сутки, как приклеенные. Характерно, что особого подозрения эти «пьющие одеколон ален делоны» у меня не вызывали – тут напрочь отсутствовала нервная атмосфера татуинского Мос Эйсли, с сексотами, грязными делишками и спонтанной стрельбой в упор…
Из стоявшего у задней стенки бара радиоприёмника по помещению разливались синкопы Глена Миллера. А вот стоявший в стороне очень старомодный музыкальный автомат безмолвствовал, а может, был просто неисправен…
По стенам внутри аэропорта густо висели рекламные плакаты «Air France» и «SAS», а также карты Африки с нанесёнными на них разноцветными пунктирами маршрутов авиарейсов, на одной из них я сумел рассмотреть дату – 1949 год. Были тут и выцветшие, явно оставшиеся от прежних времён рекламы вездесущей и неубиваемой во всех временах и реальностях Coca-Cola…
А в целом активность на здешнем лётном поле была минимальной. Людей на лётном поле и стоянках видно не было, а среди нескольких потрёпанных ангаров стояло пяток видавших виды «Дакот» и С-46 и десяток самолётов поменьше – двухмоторные «Мартинеты» с «Бичкрафтами» и уж совсем мелкие одномоторные «Пайпер-Кэбы» и «Тайгер-Моты».
А ещё я уже знал, что позади ангаров располагалась обширная авиационная свалка, хорошо видимая даже из здания аэропорта. Там я ещё при прилёте сюда не без удивления рассмотрел остов фюзеляжа древнего «Бреге-XIX» и несколько разобранных на крупные фрагменты истребителей Кертисс «Хок-75», валявшихся здесь бог знает с какого времени – на хвосте и капоте одного из «Хоков» сохранились полустёртые красно-жёлтые полосы ВВС режима Виши…
Хотя здесь были и более свежие обломки, в частности два лишённых моторов, турелей и ещё много чего планеров В-25 (один из них просто лежал на земле, второй стоял на избавленных кем-то от шин стойках шасси), а также огрызки нескольких Р-47 и «Харвардов», по-видимому, оставшиеся ещё со времён Второй мировой войны.
В данный момент французские ВВС в аэропорту «Бамако-Секу» не базировались ни в каком виде, исключая разве что редкие прилёты и промежуточные посадки транспортных и связных самолётов.
Как говорила мне Клаудия, вся местная французская ПВО, включая истребители и радары, была сосредоточена в основном на побережье Атлантики – в Дакаре, Конакри и Абиджане. Именно поэтому в здешнем небе частенько летали непонятно чьи самолёты, появлявшиеся со стороны Британской Нигерии. И здесь их полёты предпочитали просто не замечать…
Едва мы вошли в здание аэропорта, как от барной стойки отлепился усатый загорелый мужичок средних лет с прилизанной (а может, и набриолиненной) причёской на пробор, в тёмно-синих брюках и белой рубашке с короткими рукавами и узким чёрным галстуком со специфической прищепкой в виде каких-то золотистых крыльев. Я успел заметить, что перед мужиком на стойке стоял высокий стакан, уже практически пустой.
Мужик скорым шагом направился к нам навстречу и поздоровался. Точнее сказать, даже поцеловал Клавину ручку в белой перчатке. Если этот месье и был датый, то лишь самую малость…
Из дальнейшего его витиеватого французского диалога с Клавой я понял, что он очень рад видеть нас (или её одну, плохо у меня с числительными) и у него всё давно готово.
Клаудия, мило улыбаясь, ответила, что мы можем лететь. Новый знакомый пригласил нас следовать за собой, после чего резво почесал в направлении лётного поля.
Клава объяснила мне, что это некий Антуан Клермонт, её знакомый и по совместительству пилот и хозяин того самого, зафрахтованного ей «Дугласа».
Пока мы проходили через здания аэропорта, кирялы у барной стойки смотрели на нас налитыми глазами, но без малейшего интереса, так, словно нас тут вообще не было.
При ближайшем рассмотрении здешняя ВПП оказалась грунтовой, и только её короткий участок перед зданием аэропорта, плюс стоянки и рулёжки были выложены вросшими в грунт металлическими полосами – по-видимому, очередное «эхо» Второй мировой…
Минут через пять мы дошли до искомого самолёта. Судя по большому бортовому люку грузовой кабины, это был всё-таки С-47, а не ДС-3.
Когда-то этот аппарат, похоже, был покрашен в серо-зелёные армейские цвета и нёс опознавательные знаки ВВС Франции. Потом его, видимо, перекрасили в песочный цвет. Но было это, судя по всему, очень давно, из-за чего сейчас под выцветшей песочной краской по всем швам, стыкам и клёпкам планера светились отчётливые тёмные пятна и полосы нижней краски. Брюхо и воздушные винты «Дакоты» были вообще вышарканы практически до цвета натурального алюминия.
Свежей была только маркировка самолёта, состоявшая из больших, чёрных с белой окантовкой букв FWAF-GG6, намалёванных по трафарету на хвостовой части фюзеляжа и, значительно крупнее, на крыле сверху и снизу. Судя по роду занятий как владельца самолёта, так и его заказчицы, маркировка вполне могла быть липовой либо быстро сменяемой.
Возле самолёта уже стоял Антуан в компании с ещё одним носатым темноволосым мужиком, в примерно таких же брюках и галстуке, дополненных кителем и фуражкой с золотыми крылышками и каким-то узором на козырьке.
Брюнет в фуражке держал перед Антуаном раскрытую чёрную папку. Начальство?
Возможно, так оно и было.
Во всяком случае, когда мы подошли вплотную, Антуан уже расписался в какой-то бумаженции и, откланявшись, вернул авторучку «фуражконосцу». Тот убрал ручку в карман кителя, закрыл папку и, что-то коротко сказав Клаве (по-моему, он пожелал нам приятного полёта), галантно приложил два пальца к козырьку фуражки и, наконец, чинно удалился ленивой походкой никуда не спешащего человека в сторону здания аэропорта.
– Залезайте! – пригласил нас пилот по имени Антуан (если я, конечно, верно понял то, что он сказал), открывая переднюю фюзеляжную дверь пилотской кабины С-47, которая вроде бы считалась аварийной на этом типе самолётов.
Я слегка удивился этому, но потом, когда залез в кабину, увидел, что фюзеляж «Дугласа» на уровне грузовой двери действительно загромождён зашвартованным посреди кабины джипом «Виллис», обвешанным канистрами и ящиками. Ещё я обратил внимание на наличие в джипе рации и несколько лежащих в салоне С-47 небольших зелёных ящиков.
В кабине всё было под стать остальному самолёту – изрядно потрёпанное и облезлое. Хотя некоторые элементы приборного оборудования выглядели новее, а значит, их недавно заменяли.
Наш пилот привычно взгромоздился на правое пилотское кресло. Я в очередной раз забыл, что у них всё не как у нас – на Западе первый пилот всегда сидит на правом, а у нас, наоборот, на левом кресле.
Пока он там возился, устраиваясь поудобнее, мы прошли в фюзеляж.
Сняв перчатки, выполнявший функцию шляпки пробковый шлем и тёмные очки и сложив на тянущуюся вдоль борта фюзеляжа лавку вещи, Клаудия прошла к ящикам.
А потом позвала меня. На всех ящиках была маркировка с красным крестом (видимо, в расчёте на проверку без заглядывания внутрь тары), но внутри лежало нечто другое, не имевшее к медикаментам никакого отношения.
Клава открыла ящики один за другим и показала, что в них. В одном лежало два пулемёта «Браунинг» винтовочного калибра с запасными, снаряжёнными лентами, в коробках и без. Как оказалось, пулемёты можно было использовать и в полёте – по бортам «Дугласа», у двух иллюминаторов, чьи мутноватые стёкла были сделаны съёмными, за крылом я увидел «ухваты» – вертлюжные установки для использования оружия (в нашей реальности нечто подобное устанавливали на армейские и спецназовские вертолёты Ми-8). В потолке фюзеляжа был прорезан дополнительный, открывающийся внутрь по потоку люк (в данный момент закрытый) с ещё одной, откидной вертлюгой.
В другом ящике была пара автоматов ППШ, французский пистолет-пулемёт МАТ-49, маузеровский карабин с оптическим прицелом и пистолеты – два ТТ, «Вальтер» и что-то, похожее на «Браунинг» ГП-35. В третьем ящике были патроны для этого богатства и десяток разнотипных ручных гранат. Ещё пара ящиков содержала муку, крупу и консервы.
Чувствовалось, что моя спутница очень хорошо подготовилась к этому рейсу.
– А что, из всего экипажа у нас сегодня только один пилот? – поинтересовался я, смутно припоминая, что на «Дугласах» всегда летали минимум по три-четыре человека. – Не мало?
– Не мало, – ответила Клава. – Лишние свидетели в нашем деле совсем ни к чему. Плюс соображения облегчения воздушного судна. В крайнем случае могу управлять я, да и ты, насколько я понимаю, тоже вполне справишься с этим…
Спорить с этим смысла не имело, хотя я и не был так уж уверен в своих пилотских талантах. Но, мы же, в конце концов, не Валерий Чкалов с Михаилом Громовым и летим вовсе не через Северный полюс…
– И какие планы после того, как мы долетим до места? – уточнил я на всякий случай.