Почти не сбавляя скорости, «газики» въехали прямо в открытые ворота ангара. В машинах было восемь человек – шестеро бойцов в знакомых комбезах и панамах, которыми командовали уже знакомый нам старшина Карпилов, который приветливо помахал мне ручкой, и неизвестный, молодой и очень загорелый офицер в такой же, как у майора Капитанова, полевой фуражке.
Когда машины проезжали мимо, я увидел на их радиаторах буквы «УАЗ». Так вот откуда бесперебойное снабжение этими и не только этими автомашинами, уже не раз удивлявшее меня в этом мире. Ну да, в Ульяновске эти «газики» клепали аж с 1954 года, и водородные бомбы на него вроде бы не успели кинуть, а вот их родной завод в Горьком в нынешних обстоятельствах мог и не уцелеть…
– Старший лейтенант Ендогин! – представился неизвестный офицер. – Главное артуправление Советской Армии, специалист по специальным боеприпасам!
Клава мило улыбнулась ему, давая понять, что очень рада знакомству.
Старшина с бойцами выбрались из машин и с интересом осмотрелись. Я здраво рассудил, что в случае чего они опять смогут поснимать нас без выстрелов, одними ножами, да так, что мы и пикнуть не успеем. Нас было десять человек, считая Клаву, а этих восемь, и все профессионалы. Однако резать нас без приказа они вряд ли стали бы…
Во всяком случае, никаких агрессивных намерений по отношению к нам приехавшие русские не демонстрировали. Наоборот, выглядели они вполне дружелюбно.
Старшина и четверо бойцов остались возле машин, а Клава со старлеем, двумя его солдатами и парой своих ребятишек ушла вниз, видимо, на склад.
Старшина Карпилов приказал своим людям готовить рацию, видимо, собираясь докладывать о прибытии. Чувствовалось, что теперь это затянется надолго. Делать мне было особо нечего, и я поправил ППШ на плече и потопал вниз, вслед за Клавой.
В пахнущем плесенью нижнем коридоре не было никого, кроме трупов. Возле вскрытого склада с «Крокетами» подпирали стены один Клавкин боевик и один советский солдат. Заглянув в открытую дверь, я увидел, как старший лейтенант Ендогин с помощью остальных один за другим открывал ящики с атомными гранатами и что-то тщательно записывал в толстый блокнот. Похоже, его интересовали серийные номера и прочая маркировка трофейных «изделий», а значит, закончить они должны были не скоро.
Я прошёл мимо склада и из чистого любопытства решил посмотреть, что там ещё могло быть интересного, кроме обнесённых подчистую туарегскими басмачами складских помещений.
Я последовательно дёргал за ручки всех ещё не открытых дверей, и только в самом конце коридора наконец обнаружилось незапертое помещение, куда, похоже, вообще не заходили туареги.
Войдя туда, я нащупал выключатель на стене возле двери и щёлкнул им. Под потолком засветились два тусклых плафона из пяти. Похоже, тут было что-то вроде бара. Справа была стойка с несколькими табуретами, на стене позади которой тянулись полки с несколькими десятками бутылок.
Несколько стаканов, бутылок, а также тарелок с какими-то чёрными ошмётками остались стоять и лежать на стойке. На всём был омерзительно толстый слой пыли, не позволявший рассмотреть даже бутылочные этикетки и делавший стаканы и рюмки матово-серыми.
Кроме того, в глубине бара стояло четыре круглых столика, вокруг которых стояли сдвинутые в живописном беспорядке стулья в количестве полутора десятков.
Похоже, и отсюда прежние хозяева сматывались практически мгновенно, по команде.
На пыльных столиках тоже громоздились бутылки, рюмки, стаканы, тарелки с практически окаменевшими бренными остатками неизвестной закуски, заполненные похожей на сухое говно субстанцией пепельницы и прочие ложки-вилки. Была тут и пара оставленных на столах в раскрытом виде, изрядно покоробившихся от жары и грибка толстых журналов, тоже серых от пыли до полной неразличимости текста.
А на одном из столов я обнаружил нечто действительно интересное – древнего вида киноаппарат из числа тех, с помощью которых в наше время, в школе, когда-то показывали учебные фильмы. Людям цифрового века, многие из которых не застали даже аудио- и видеокассет, этого не понять, а я прямо-таки умилился.
Киноаппарат был заряжен плёнкой и, судя по всему, подключен к местной электросети – толстый, облепленный похожей на мох пылью провод тянулся куда-то под барную стойку. Окуляр аппарата смотрел на стену бара, где висел посеревший экран, опять-таки вызвавший у меня невольные ассоциации со школой – длинный металлический футляр, из которого, собственно, и разматывается само экранное полотнище. У нас в школе такие экраны обычно вешали поверх классной доски, а когда необходимость в подобном экране отпадала, его сматывали обратно в футляр и, сняв со стены, убирали в шкаф или просто в угол.
Стало быть, я попал в импровизированный кинозал? Интересно, что же здесь смотрели господа американские зольдаты унд официры? Порнушку? Хотя какая, спрашивается, в 1950-е гг. могла быть порнушка? Нет, то есть в Штатах она, безусловно, была всегда, только преследовали за нее при тогдашнем, просто запредельном ханжестве почище, чем в мои времена.
Опять-таки, в те годы цензура в Голливуде была посильнее, чем в Госкино СССР: у них не то что голую коленку нельзя было показать, но во многих американских фильмах первого послевоенного десятилетия зачастую и женщин-то вообще не показывали, даже одетыми и даже в эпизодах. А ещё говорят Суслов то, Хрущёв сё…
Решив не гадать далее, я протёр пыльный окуляр киноаппарата несвежим носовым платком и, немного разобравшись в нехитром устройстве кинопроекционного аппарата, щелкнул, как мне показалось, нужным тумблером.
Что-то хрястнуло, потом в аппарате, моргнув, зажглась лампочка, и через секунду он затрещал, заработав. Плёнка с тихим стрёкотом поползла с одной бобины на другую.
Оставляя следы подошв на пыльном мху пола, я вернулся к двери и выключил свет.
Затем обернулся, глядя на мечущиеся по небольшому экрану светотени.
Удивительно, что плёнка не слиплась от времени, не потрескалась или не пришла в негодность ещё каким-нибудь способом, хотя, по идее, должна была…
Сквозь тарахтение киноаппарата в помещении возник шипящий и местами вообще исчезающий звук, что-то болтавший по-английски.
Через минуту я понял, что аппарат был заряжен не мелодрамой, комедией либо вестерном, а всего-навсего какой-то американской пропагандистской хроникой, причём цветной.
– …Война объявлена! – вещал хорошо поставленный мужской голос, в моё время именно такие баритоны рекламируют шампуни и какую-нибудь эрзац-жратву.
А на экране в этот момент вспух огненный шар очень красивого атомного взрыва, быстро превратившийся в грибовидное облако над каким-то морем с пальмами на переднем плане. В этих кадрах было что-то, смутно знакомое, похоже, это были испытания водородной бомбы на атолле Бикини или Эниветок.
Потом по центральной улице какого-то крупного американского города (судя по высоким зданиям, можно было предположить, что это Нью-Йорк) замаршировал какой-то парад с мальчиками-мажорами (не иначе некие кадеты) в парадной форме, духовым оркестром и солдатами в надраенных до сверкания касках.
Затем показали странные, длиннющие хреновины на восьми колёсах, едущие по той же улице. После секундного размышления я понял, что это были 280-мм пушки М65 «Атомная Энни», стрелявшие ядерными снарядами, американское «вундерваффе» 1950-х. Каждую такую пушку волокли по два коротких двухосных тягача: один спереди, другой сзади. Следом за пушками показались трёхосные грузовики с остроносыми тактическими ракетами MGR-2 «Онест Джон» (ну или их муляжами) в кузовах.
Дальше парадные кадры сменились нарезкой с каких-то манёвров. На экране возникли картинно выпрыгивающие на прибрежный песок какого-то пляжа с десантных барж бравые морпехи в оливковой форме, уж слишком начищенных берцах и покрытых камуфляжными чехлами касках, вооружённые винтовками М14. Следом по экрану протащились маленькие, шестиствольные самоходки М50 «Онтос», похожие на неприлично огромные посылочные ящики, морпеховские бронетранспортёры LVTP-5 и ярко-зелёные танки М48 «Паттон» с огромными белыми звёздами на броне.
Дальше началась авиационная хроника – летящая в чётком строю клина восьмёрка F-100 «Супер-Сейбр», затем взлёт переливающихся на солнце серебром полированного дюраля стратегических В-36, В-47 и В-52. Потом показали сыплющий обычные, фугасные бомбы В-52 и взлёт с палубы какого-то авианосца реактивных «Скайхоков» и поршневых «Скайрейдеров».
– …Защитники свободы! – вещал, временами совсем пропадая, голос за кадром. Я не успевал понять все слова (ну не настолько хорошо я знаю английский), которые он произносил, но главный смысл этой лабуды до меня всё-таки доходил: – …С нами бог!.. За нами вся несокрушимая мощь и сила самого богатого и самого развитого государства в мире!.. Уничтожить коммунистическую инфекцию в зародыше, пока она не охватила… С нами духовная сила великого американского народа, сплочённого конструктивными идеями демократии!.. Снова под угрозой… Ни на миг не ослаблять психологического и политического давления на безбожного противника!.. Наша богом избранная нация полна решимости победить!..
Судя по всему, эта хроника была смонтирована в самом начале последней здешней войны. Именно поэтому она не содержала абсолютно никакой конкретики и заметно отличалась в худшую сторону даже от той советской кинохроники, которую я не так давно смотрел, оказавшись в Англии. Ну а в принципе, в этой голимой пропаганде не было абсолютно ничего нового. Они и в моём времени пишут и говорят о нас примерно в аналогичных выражениях.
В момент, когда на экране показали старт в облаках огня здоровенной зенитной ракеты «Бомарк», где-то наверху, над моей головой, глухо бабахнуло, и помещение содрогнулось от сильного удара. Свет и киноаппарат на секунду погасли, а потом опять включились.
Через пару секунд последовал отрывистый двойной звук «бды-щщ», но на сей раз ударило где-то в стороне, правее.