– Это вы, товарищ майор? – вопросил показавшийся мне знакомым голос. По-моему, это был саперный Натанзон.
– Мы, а кто же еще? – ответил я, шагая к дороге. Вслед за мной из-за елок вышел и Смирнов, все еще державший СВТ на изготовку. По-моему, ему было совершенно все равно, в кого стрелять…
– Вы чего впустую патроны тратите? – спросил я, подходя к трясущемуся на холостых оборотах двигателя пикапчику. – Или думаете, что их у нас годичный запас? Зачем стреляете, если цель все равно не видно?!
– А что – просто так смотреть? – сказал весьма раздраженный, нервно вцепившийся в приклад «дегтяря» боец в кузове пикапа. Не Натанзон, а тот, второй, которого я не знал по фамилии.
Вот чешутся у них разные места, прости. Но ничего говорить я им не стал – по их виду было понятно, что в тот момент белофинны мерещились им буквально за каждым деревом. Мы со Смирновым просто запрыгнули в миниатюрный кузов «ГАЗ‐4».
– Поехали, чего стоим? – крикнул я водиле. – Пока они не вернулись.
– Белофинны? – зачем-то уточнил Натанзон.
– Нет, мля, сборная команда Ленинградского института физкультуры по лыжному спорту! Естественно, белофинны, кто же еще? Было трое, осталось двое. Но имейте в виду, орлы, когда мы поедем обратно, стоит ждать куда более «радушного» приема. Похоже, теперь они подтянут к дороге более внушительные силы!
Бойцы на это ничего не сказали, только нахмурились, предвкушая нехорошее.
А за еще одним поворотом наконец показались темные, угловатые силуэты стоящих в беспорядке между деревьями грузовых автомашин. Кажется, это и был пресловутый «передний край» соседей. Н-да, машин тут было действительно до фига. Десятки.
Слышно было, как где-то там, впереди, тарахтит и лязгает наш Т‐37. А вот оборона у них выглядела так себе – окопов или баррикад не видно, похоже, прикрытием служили стоявшие вдоль их периметра дырявые и сгоревшие грузовики на спущенных колесах и все. Именно за ними был виден наш уезжающий Т‐37 и еще один танк, Т‐26, с направленной в нашу сторону пушкой. А еще из-за грузовиков выглядывали бойцы с оружием.
Следуя по дороге, мы проскочили мимо крайних машин. Навстречу никто не вылез и ничего не спросил. Мелькнула лишь стоявшая в неглубоком снежном окопе (мы, играя в детстве «в войнушку» в родном дворе, и то окапывались куда глубже) нацеленная на дорогу, слегка обледеневшая «сорокапятка», возле которой сидел на снарядных ящиках окоченевший часовой вполне классического облика – в буденовке с опущенными вниз и наглухо застегнутыми наушниками, дополненной шинелью с поднятым воротником. Винтовка караульного была прислонена к щиту пушки, и в нашу сторону он, как обычно, не глянул. Видимо, здесь все хорошо усвоили нехитрую мораль – финны в открытую не ходят и на машинах или танках не ездят.
Внутри условного периметра здешнего «котла», насколько хватал глаз, тянулись, похоже, навечно остановившиеся посреди этого леса машины и распряженные обозные телеги. Тут было много всего, и людей, и техники. Впереди, по направлению нашего движения горел костер, возле которого грелись с десяток сильно небритых бойцов с оружием. Чуть дальше, за машинами, были видны стоящие неровной линией десятка полтора танков БТ и Т‐26, среди которых было не меньше трех огнеметных ОТ‐130, совершенно бесполезных в здешних условиях.
– Притормози! – попросил я водилу, когда наш пикап поравнялся с бойцами у костра.
– Где ваш командир? – спросил я.
– Давайте вон туда, – сказал один из красноармейцев, с двумя треугольниками на петлицах грязной шинели. И показал куда-то за танки.
Мы проехали, куда он сказал. Ориентируясь скорее не на указания неизвестного сержанта, а на маячивший впереди с бензиновом чаду Т‐37 Воздвиженского. Тем более что и у танков нас никто не остановил, хотя там и возилось несколько танкистов. Похоже, визиты, подобные сегодняшнему, здесь были не в диковинку.
Наконец я увидел, что «поплавок» остановился у неумело замаскированного еловыми ветками зеленого штабного автобуса на базе горьковской полуторки («ГАЗ‐03—30» или что-то аналогичное). Народу вокруг автобуса не было. Но едва наш «ГАЗ‐4» притормозил рядом с Т‐37, из автобуса вылез довольный Воздвиженский в сдвинутом на затылок танкошлеме.
– Заходите, товарищ майор, вас ждут! – доложился он.
– Всем ждать здесь! Моторы не глушить! – приказал и, закинув автомат за плечо, выпрыгнул из пикапа на снег. Больше всего я опасался, что финны в качестве «приветствия» сейчас начнут кидать по нас мины или, к примеру, устроят авианалет. Раз у них тут поблизости самолеты есть – почему бы и нет? Но пока все было тихо.
Заглянув в автобус, я нашел там обычную штабную неразбериху – сваленные на столах и лавках пачки казенных бланков, бумаг, газет и журналов «Блокнот агитатора» за 1938—1939 годы, дополненные какими-то папками, накрытой парусиновым чехлом пишущей машинкой, массивным письменным прибором с двумя чернильницами и еще бог знает чем, включая небольшой бюстик маршала Буденного. У меня сразу же возникло впечатление, что изначально в этом автобусе помещался отнюдь не штаб, а скорее что-то вроде политотдела. Печки внутри не было, и в автобусе было холодно. Некоторую видимость тепла создавал только шипевший на единственном, свободном от бумаг столе примус, на котором грелся закопченный металлический чайник. Вокруг стола с примусом на табуретах, под висящими на стенке «полит-иконами» (а точнее, портретами Сталина, Калинина и Ворошилова в рамках красного цвета) напряженно восседали три человека, видимо, олицетворявшие собой здешнее командование.
Первым был сильно небритый, тощий капитан-танкист с изрядно покрасневшими белками глаз, немытая и нечесаная прическа которого давала четкое представление о том, что в «котле» они все сидели действительно давно. Похоже, капитан был тем еще пижоном или имел явный избыток здоровья – под его серой гимнастеркой не было поддето привычного свитера, а свой явно пошитый по индивидуальному заказу кожаный реглан на меху (такие, судя по старым фото, в 1930-е годы носили, в основном, разные героические летчики, летавшие в места типа Северного полюса) он, несмотря на то, что температура внутри автобуса не сильно отличалась от наружной, демонстративно расстегнул. Причем сделал он это явно с совершенно определенной целью – на груди его несвежей гимнастерки я рассмотрел поблескивающий красной и белой эмалью орден боевого Красного Знамени, ценившийся тогда в народе никак не меньше недавно введенной медали Золотая Звезда. Поскольку орденами в те времена еще особо не разбрасывались, передо мной, похоже, действительно был какой-то невыразимый герой. Вопрос – капитан демонстрировал атрибут своего былого героизма и крутизны именно мне, или он тут все время вот так ходил? Расстегнутым на морозе то есть? А что – почему бы и нет? Ведь в любые времена и в любой армии мира попадаются индивиды, которые зарабатывают минингит из исключительно эстетических соображений, разгуливая в тридцатиградусный мороз в фуражках. Так что это вовсе не доблесть.
Да и правительственная награда не должна была вызывать у меня никаких иллюзий. Мало ли, за что он этот орден получил, может, как в том фильме, «с испугу два танка подбил»? И вообще, думать, что человек, однажды награжденный за какие-то военные заслуги, в результате этого вдруг разом обретет полководческий талант уровня Клаузевица или Брусилова и примется раз за разом демонстрировать выдающиеся тактические и стратегические способности – такое же фундаментальное заблуждение, как, например, считать талантливого в чем-то одном человека «безусловно хорошим человеком».
Сколько их, таких вот обалдуев, мы видели, начиная с конца Хокинс века в нашей стране. Разных там «выдающихся» поэтов-писателей-режиссеров-актеров и прочих «говорящих голов из телевизора», про которых простые граждане почему-то упорно думали, что им можно полностью доверять и просить совета на практически любую тему. И все на том простом основании, что они когда-то что-то могли по узкоспециальной части своей профессии. К чему это привело – все мы видели. Гнилье – оно и есть гнилье. В обычной жизни вся эта публика неожиданно оказалась в основном невежественной, вороватой, продажной и, за редким исключением, деструктивной. При этом, начав лезть в вопросы политики и управления государством (в которых они понимают как постельные клопы в сопромате), режиссеры сразу же разучились снимать фильмы и ставить спектакли, а писатели и поэты – писать и сочинять. А, так сказать, «на выходе», остались только рыдания о том, что с их помощью Россия таки не успела развалиться вслед за СССР (увы, их кураторы трагически опоздали с этим) и заявления о том, что они, дескать, хотят жить не в реальной РФ, а «в той стране, которую им пообещали в 1991-м» (пообещали, кстати говоря, в основном негодяи, проходимцы и преступники). И теперь каждый из них, по мере сил и финансовых возможностей строит вокруг себя некий вымышленный «мини-мирок», упорно не желая даже на короткое время вылезать в окружающую реальность. Впрочем, некоторые не успокаиваются – достаточно вспомнить хотя бы поднятую как раз разного рода «либерастами» волну на тему того, что СССР виновен в развязывании Второй мировой войны даже более, чем гитлеровский третий рейх. А раз так – Россия должна разоружиться, встать на колени, покаяться и заплатить всем, что считают себя «пострадавшими», репарации (последний пункт в данном случае, разумеется, главный). Ох и доиграются они до того, что их начнут просто бить, без всяких там объяснений, возможно, даже ногами. Только поздно будет, и заграница уже не поможет. Или все-таки подсознательно надеются, что в какой-то момент наш Темнейший ни с того ни с сего возьмет, да и сдаст назад?
Хотя о чем это я? На данную «благодатную» тему (которой у нас и так успели замусорить все соцсети) можно думать и рассуждать практически бесконечно, но сейчас точно не время и не место для этого. Так что, для начала, следовало понять, кто он, этот капитан-орденоносец, и за какие такие заслуги был награжден.