Маргрет наконец-то заговорила, одновременно спокойным и ядовитым тоном, но без улыбки.
— Мы уходим, кузен, но к вечеру я вернусь, чтобы занять свой дом. И надеюсь найти все как было, на своих местах, — кроме тебя.
— И не вздумай сбежать, Дан, — добавил он. — Я все равно найду тебя.
***
Речь отняла у Маргрет последние силы.
Находясь в полном оцепенении, она позволила Александру свести ее вниз, вывести наружу и повести вдоль по узкой улочке. Дом скрылся из виду. Редкие снежинки, висевшие в воздухе, закружились на его темных волосах, когда он обернулся и с улыбкой взглянул на нее.
Ожидая, что она улыбнется в ответ.
— Тебе вернут наследство не позднее Нового года, — прервал он, наконец, молчание. — И вскоре после этого, уверен, вынесут приговор Скоби.
Он сделал паузу, явно рассчитывая услышать — о, теперь я счастлива и люблю тебя.
Она не могла сказать эту фразу.
— Куда мы идем? — спросила она.
— Я снял комнату в Кэнонгейте. Мы поедим, а потом ты поспишь. — Он умолк, но ответа не дождался. — И тебе станет лучше.
Она должна была чувствовать усталость. Голод. Желание заснуть и проспать целую неделю. Она должна была хотеть расслабиться, обнять его в знак благодарности и радоваться тому, что все испытания наконец-то позади.
Но она чувствовало только одно: неутоленный гнев. Но на кого? Почему он не прошел? Потому что она не смогла вонзить шило в шею своего кузена?
Почувствовав ее настроение, Александр остановился.
— В Кирктоне ты во мне разуверилась, но теперь наверняка понимаешь, что я сделал и почему.
Ее ярость выплеснулась наружу.
— Ты заклеймил ее ведьмой перед всем белым светом!
— Но она уже отошла к Богу! Эта ложь спасла по меньшей мере три жизни. Включая твою.
— И ты ожидаешь от меня благодарности.
Она думала, что ее ярость вызовет у него похожую ответную реакцию, но увидела только замешательство. И воспротивилась воспоминаниям о его глазах, которые с любовью смотрели на ее лицо, о его пальцах, исследующих такие места ее тела, которых она сама никогда не касалась, о той ночи, когда она поверила, что он совершенно особенный, не такой, как все.
— Я ожидал, что ты будешь хотя бы… — Он неловко повел плечами. — Хотя бы удовлетворена.
— Удовлетворена? — Одного удовлетворения было мало. Она хотела, чтобы они страдали: Дан, Скоби, даже Александр. Страдали тяжело, как страдала ее мать. — После всего того, что ты ей сделал?
— Я сделал то, что обязан был сделать, чтобы спасти тебя и остальных. И теперь ты получишь назад свое наследство и свою свободу.
— Это не вернет ее.
— Нет. Ничто ее не вернет.
Она отвела взгляд. Он поступил умно, теперь она это понимала. Меньшим жители деревни не удовлетворились бы, но признавать это она была не настроена. И даже в том случае, если он сказал правду, и Скоби теперь опозорен, это не снимет с ее матери обвинение. Ее навсегда запомнят как ведьму.
— Что именно будет со Скоби? — спросила она.
— Он предстанет перед судом Тайного совета.
Она повернулась к нему с таким видом, словно винила во всем его одного.
— И он заплатит за сломанную жизнь моей матери? Неужели его поставят к столбу, где он будет стоять, умоляя о пощаде, и ждать, когда разгорится пламя? — Ее слова запрыгали меж высокими каменными зданиями — злые и страшные, как недавние крики крестьян, которые жаждали расправы над ведьмами.
С печалью и сожалением во взгляде Александр покачал головой.
— Увы, он получит больше милосердия, чем когда-либо выказывал сам.
— Что-то припозднился закон со своим милосердием. Пусть тогда Господь отправит этого дьявола в ад.
— Вместе со мной, да? Я, твой кузен, Скоби… мы все для тебя одинаковы, верно? — произнес он с нарастающей горечью в голосе. — Скажи, что мне сделать?
— Не знаю. Посиди в рубище на покаянной скамье. — Ничтожное наказание, легкое, как дуновение ветра. — Моя мать умерла, ее репутация уничтожена, и все из-за тебя вместе с ними. Пусть ваши грехи прощает Бог. Я не прощу.
Она повернулась к нему спиной, чтобы он ушел и оставил ее в покое.
И молясь о том, чтобы он остался.
***
Александр был потрясен ее яростными словами. Неужели она настолько плохо его знает? Он сделал все, что мог, все, что было в его силах, и все же…
Я так старалась, сказала она, но этого оказалось недостаточно.
Он взял ее за плечи, и она к его облегчению не отстранилась, а потом наклонился и прошептал:
— И твоя мать, и моя, обе они умерли, да, но мы живы.
Она развернулась к нему, гнев маской застыл на лице. Он взял ее щеки в ладони и почувствовал слезы.
— Маргрет, ты старалась. Я знаю, как ты старалась…
— Какая разница? — По узкой улочке просвистел свирепый ветер, швыряя волосы ей в лицо, унося это отчаянное восклицание вдаль. — Выходит, плохо старалась, раз она умерла. — Плечи ее задрожали, и она, не в состоянии больше сдерживаться, зарыдала.
Он обнял ее и привлек к себе, слушая приглушенные всхлипывания у плеча. Нет, она отказывалась прощать вовсе не своего кузена, не Скоби и даже не самого Александра.
Она отказывалась прощать себя.
— Ты сделала все, что могла, — сказал он. — Ты подарила ей год покоя.
— Покоя? Когда ее преследовали демоны?
— Не всегда. Бывали дни, когда она вновь становилась ребенком и забывала о прошлом.
На ее лице проступили воспоминания.
— Знаешь, в самом конце я пыталась разбудить ее память. Захотела, чтобы она обо всем вспомнила, чтобы разозлилась так же сильно, как я, и стала донимать ее вопросами. «Неужели ты не помнишь, что сделал Джон Дан? Неужели не помнишь, каким жестоким был Джеймс Скоби?»
— Она не вспомнила? — Да разве могла она вспомнить? Женщина, которая едва понимала, где она и кто она.
— Нет, — ответила она с легким удивлением в голосе. — Я задавала вопрос за вопросом, а она все качала головой и говорила, что ничего не помнит. — Маргрет вытерла щеки рукавом. — А потом вдруг дотронулась до моего лица и спросила, нет ли чего-то такого, что ей хотелось бы вспомнить. И я стала думать о счастливых моментах и напомнила ей о цветах, о том, как мы вместе пекли хлеб, как пели и читали Двадцать третий псалом. И знаешь, что?
Он покачал головой, радуясь, что ее лицо, пока она говорила, просветлело.
— Что?
— Все это она помнила. — Она улыбнулась. — По крайней мере, сказала, что помнит.
Он пригладил ее волосы.
— Она точно помнила Двадцать третий псалом.
— Откуда ты знаешь? — Шмыгнув носом, она взяла у него платок.
— Она процитировала его при мне без единой запинки.
Ничего больше об этом последнем, самом страшном допросе он не расскажет. Не нужно ей знать, что ее мать не понимала разницы между псалмом и молитвой. Печальная память об этом дне будет частью его наказания.
— Ты помнишь ночь, когда ты нашла мое щекотное место? — заговорил он.
Не успев остановить себя, она улыбнулась.
— Да. Помню.
— Помнишь, я обещал, что однажды мы будем счастливы?
Она кивнула было, но потом ее лицо снова исказилось гневом. Она цеплялась за этот гнев, как за доску, чтобы не утонуть в бурном течении.
— Хватит пытаться сбить меня на мысли о счастье. Я не сумасшедшая и все прекрасно помню. Но об остальном забыть не могу.
— Но почему? Болезненными воспоминаниями и ненавистью ее не вернешь. Перестань бичевать себя. — Здесь, на холодной, продуваемой ветром улице на него внезапно снизошло понимание того, что нужно делать дальше. — Лучше помоги отомстить за нее.
Она склонила голову набок и промокнула последние слезы.
— Каким образом?
Зациклившись на своей цели, до сего момента он не думал ни о чем ином, кроме ее спасения. Но теперь понял: он будет продолжать бороться со злом, хоть и не будет больше выслеживать ведьм.
— Мы спасем тех, над кем еще висит обвинение. Твою мать мы спасти не успели, но на ведьм охотятся по всей стране. Вчера было созвано четырнадцать Комиссий. Они будут выносить приговоры от Файфа до Аймута, но этих мужчин и женщин еще не поздно спасти. Если мы встанем на их защиту. Если поедем туда и обо всем расскажем.
Впервые за все время он увидел в ее глазах проблеск надежды.
— Ты правда собираешься этим заняться?
— Я просто обязан. Я думал, мои враги — это Дьявол и его ведьмы. А оказалось наоборот — охотники на ведьм. — Появятся новые Бесси, новые Элен и новые Маргрет, которых некому будет защитить. Кроме него. — Ты согласна помочь мне?
Ее глаза вновь подернулись печалью. Он знал, пусть глубоко, но эта печаль останется с ней навсегда.
— Это не вернет ее, — повторила она.
— Но мы сможем спасти чужих матерей.
Он видел, она колебалась, все еще путаясь в своих чувствах.
— Что ж, ладно. — Маргрет пожала плечами. — Чем еще мне заняться, кроме как жить в одиночестве в пустом доме с клеймом ведьминого отродья.
Он услышал в ее вопросе надежду, которую она не смела произнести вслух.
— Ты помнишь, — молвил он, когда молчание затянулось, — как я сказал, что люблю тебя?
И задержал дыхание в ожидании ее ответа. Вокруг, как ни в чем не бывало, толкались и спешили по своим делам люди.
— Да, — проговорила она наконец. — Помню. И еще я помню то, что должна была сказать в ответ. — Она привстала и нетерпеливыми пальцами коснулась его лица. — То, что скажу сейчас. Я люблю тебя.
Он закружил ее в объятьях и поцеловал, и обоим было все равно, кто на них смотрит.
Глава 28.
Весна 1662 года.
Он летел домой как на крыльях, торопясь скорее сообщить ей новости. Сама природа, казалось, праздновала вместе с ним. Синело весеннее небо. Светило яркое солнце. У крыльца зацвели колокольчики.
Знай он, что все закончится сегодня, то взял бы ее с собой.