Убедило согласиться меня лишь то, что и Мишая собиралась на бал и, по уверению моего доброго друга, горела желанием пообщаться со мной. Хоть я и прекрасно понимал, как мала доля правды в его словах, но все же поддался искушению еще раз взглянуть на бледную нимфу Лакцины.
Примечание издателя. После этой записи в оригинале дневника отсутствовали две страницы. Записи, следовавшие далее, судя по датировке, были начаты как минимум месяцем позже.
Как просто и вольно дышится в Сижарле. Сейчас, когда руки мои перестали дрожать, я вполне могу вновь вести историю моих путешествий.
Внутренний судья уверяет, что можно забыть и не описывать события последней ночи в Лакцине после бала в особняке губернатора. Позволить памяти раствориться в вине. Но именно из-за вас, дорогой читатель, я не могу опустить перо. Вы обязаны узнать правду о том, что же случилось в Лакцине и почему я столь долгое время восстанавливал силы.
Итак, вернемся к ночи, когда губернатор устроил пир. То было собрание щеголей и кокеток. Если мне не изменяет память, поводом к празднеству послужила какая-то бессмысленная дата, вроде 675-й годовщины окончания возведения Врат Ремира. Мишая, как и обещал мне доктор Эркиль, пришла на бал и была, как всегда, властна, прекрасна и свежа.
Она рассказывала забавные истории, стоя в кружке почитателей, к которому я со смешанным чувством стыда и обиды примкнул. Один из поклонников Мишаи похвалил ее серьги с фиолетовыми аметистами, подчеркивающими цвет глаз. Она рассердилась и даже хлопнула его по руке веером. Оказалось, что на днях Мишая потеряла браслет, составлявший комплект с серьгами, и все еще была раздосадована пропажей.
Я никогда не причислял себя к особенным умникам (в отличие от моего друга Арлина), но даже мне хватило сообразительности решить этот ребус. Браслет, потерянный на месте преступления, и лучшая ученица факультета хирургии. Сейчас, спустя некоторое время, мне кажется, что мое умозаключение оказалось слишком поспешным и неосновательным. Жертва под мостом могла найти браслет, убийца – тоже. Украшение могло попасть под мост случайно. Тысяча возможностей. Но тогда догадка показалась настолько логичной, что я сбежал с бала и силой увел с собой доктора Эркиля. На ступенях прекрасного дома губернатора я торопливо и сбивчиво начал делиться с ним своими подозрениями касательно личности маньяка.
Сначала он рассмеялся, потом нахмурился, наконец просто рассердился.
– Нельзя же на основании побрякушки обвинять прекрасную девушку в таких чудовищных вещах! – вскричал он и решительным шагом вернулся на бал.
Что до меня, то я направился домой, потому что был в смятении и сам уже начал чувствовать, как нелепы и глупы мои обвинения.
Мне следовало просто собраться и уехать, как и помышлял тысячу раз до этого. Но в доме доктора я продолжал метаться, словно раненый зверь. Браслет и его прекрасная обладательница не давали мне покоя. Было далеко за полночь, когда послышались шаги на крыльце. Полагая, что наконец вернулся доктор, я кинулся ко входной двери с витражными стеклами, желая высказать дорогому Эркилю сотню новых доводов и убедить его мне поверить. Но через витражные вставки я увидел, что доктор приехал не один: его сопровождала Мишая. Как вовремя я это заметил!
Если бы я попытался убежать в комнату, они бы застигли меня на лестнице. Если бы бросился на кухню – увидели бы посреди холла. Счет шел на секунды, и я спрятался за дверцей в подвал, которая оказалась приоткрытой.
Доктор и его гостья вошли в дом. Они спорили, и каждое их слово долетало до меня. Когда я понял, в чем суть спора, у меня зашевелились волосы на затылке.
– Дорогая, мне все известно о ваших вечерних прогулках. Вы были столь неосмотрительны, что даже заезжий чужак начал вас подозревать. Что говорить о страже и законниках, у которых предостаточно улик?!
– О, доктор, вам же никогда меня не понять! Какой смысл что-то объяснять.
– Попытайтесь, душа моя, возможно, я обладаю чуть большим пониманием, чем вы полагаете.
– Истинная красота кроется внутри человека. Эти смешные мужчины на балу! Все мне твердят, как я прекрасна и очаровательна, глупцы. Да что они знают о прекрасном? О ярко-алой артериальной крови и темно-бордовой венозной. О том, как, вытекая из тела, они образуют чудеснейшие из цветов, которые распускаются, пока мой пациент еще жив.
– У вас нет пациентов. Вы только учитесь, Мишая.
– Каждый припозднившийся прохожий – мой пациент, только не знающий об этом. Я, их врач, но выхожу к ним из темноты не в белом халате, как вы в своих кабинетах. Мой плащ и капюшон заменяют мне белоснежную мантию целителя. Я несу всем моим пациентам здоровье и красоту, о которых они не ведали раньше. Рисую их кровью, словно красками по холсту. Дарю им счастье, которого лишена сама. Скажите, Эркиль, что вы можете знать об этом?
Воцарилось молчание. Я все еще скрывался, хотя понимал, что доктор сейчас сам схватит опасную сумасшедшую. После подобных слов сомнений в ее безумии не оставалось. Человек, который так заботился о людях, даже об уличных побирушках и бедняках из деревень – мой добрый хозяин не смог бы промолчать и отпустить убийцу. Однако события развивались совсем иначе.
– Мишая, вы взволнованы. Вам надо остыть, давайте спустимся в подвал – там прохладно, и… уверяю, там есть на что поглядеть.
И что мне оставалось делать, невольному узнику этого разговора, этого города и этого проклятого дома? Лишь сбежать вниз по ступенькам. Потом я не раз спрашивал себя, почему просто тотчас же не вышел к доктору? Ответа не нашел до сих пор – возможно, это была просто интуиция. Так или иначе, господин Эркиль и его гостья намеревались спуститься в подвал, а я был у них на пути. Мне ничего не оставалось, как только, стараясь не шуметь, начать спускаться к покрытой инеем мощной деревянной плите. Чем ниже я спускался, тем меньше света из холла достигало моих глаз. Еще секунда, и я оказался в кромешной тьме.
Сверху уже слышались шаги. Дверца, закрывающая вход в подвал, была легкой и тонкой, в отличие от массивной двери, ведущей в ледник. Однако я без труда открыл ее и вошел внутрь. Тут было еще темнее, чем на лестнице. Дыхание оседало паром на моем лице и холодило кожу. На ощупь, раздвигая туши, подвешенные к потолку, я двинулся к дальнему концу этого помещения, надеясь, что оно не бесконечно. Однако мне пришлось остановиться: доктор и Мишая спустились, и любой звук мог их насторожить. Пришлось просто стоять посреди царства замороженных коровьих и свиных тел, свисающих с крюков. Я не мог их видеть, но пальцами ощущал изморозь на их поверхности. При соприкосновении покачивающихся туш слышался ледяной стук.
Пару секунд не было слышно ни звука, потом я различил потрескивание разгорающегося факела. Затем еще одного. И вдруг холодную тишину пронзил восторженный вскрик Мишаи:
– Невероятно, доктор! Вот так коллекция.
Я обратился в слух. О чем говорит эта сумасшедшая? Немного света проникло и в глубь ледника. Забыв об осторожности, я чуть подался вперед и оперся о ближайшую тушу. И машинально окинул ее взглядом. Разум не сразу воспринял, что для свиньи она великовата и зачем-то обернута материей.
Я сдержал крик силой чуда. И поверьте, в Сижарле я изрядно молился Горуде, благодаря богиню удачи за то, что у меня тогда перехватило горло от ужаса.
Весь ледник был заполнен телами, подвешенными к потолку. Да только не животных: на мясницких крюках висели замороженные люди. В одежде, с вытянутыми вдоль тела руками со скорбными лицами. Десятки людей.
– Мишая, вы обвинили меня в том, что я не смогу понять вашей тяги к прекрасному, – раздался голос доктора. – Вы были ко мне несправедливы. Но я вас прощаю. На самом деле мне самому есть в чем вас укорить. Каждый врач в душе понимает, что люди изнутри прекрасны. Но, в отличие от вас, я не стремлюсь раскрывать красоту лишь с целью поиграть с ней. И уж тем более не ищу ее лишь во внешне красивых, богатых и здоровых людях.
Окиньте взглядом мое хранилище. Каждый, кто нашел здесь свой последний приют, – это городской нищий или полуграмотный бедный крестьянин из деревни. Люди из низов обладают всеми пороками, которые вы только можете представить. Их тела в язвах, они дурно пахнут, на них лохмотья. Но, верите вы или нет, моя дорогая Мишая, внутри они устроены ничуть не иначе нас с вами! Их поражают те же болезни, от которых страдают и богатые люди. Изучая их изнутри, я смотрю в ту же книгу, что и вы.
– Я пристыжена, доктор.
– И поделом вам. Присмотритесь внимательнее, вы увидите, что многие из моих пациентов еще живы.
Я отшатнулся от ближайшего тела, и подвешенные довольно громко стукнулись друг о друга. К счастью, два чудовища на другой стороне ледника этого не заметили.
– Я ввожу им раствор, который погружает их в неглубокую кому, а затем приношу сюда. Некоторые – подумайте только, дорогая! – живут около двух дней в таком бессознательном состоянии. Ну, разве они не борцы за жизнь? Заморозка в живом состоянии позволяет мне тщательнее их изучать. Они умирают не от ран, как ваши творения, а будучи в той же форме, в какой зашли ко мне в кабинет.
Эркиль говорил и говорил. А я оглядывал кладбище вокруг себя. Подвешенные тела почти касались пола ногами, отчего казалось, что люди просто стоят рядами. Молчаливые, холодные, безжизненные. Внезапно ближайший ко мне скованный холодом человек вдруг моргнул. Я закрыл рот руками в немом ужасе. Хотел бы закрыть глаза, но не мог. Простоватый мужчина с множеством шрамов на лице и кустистой бородой с проседью. Он смотрел на меня и, несомненно, моргал.
– А не опасно оставлять их тут живыми? Вдруг одному удастся пересилить холод и сбежать?
– Раствор делает каждого из них овощем. Живым, дышащим овощем, моя дорогая. Их мозг уже мертв. Кровь циркулирует, сердце бьется, даже некоторые мускулы реагируют, но жизни в них больше нет.
– А что будет, если кто-то найдет это святилище в вашем доме? О, дорогой Эркиль, я так боюсь. Вдруг вас обвинят в преступлении против человечности!