Я обернулся к Бункевичу. Блин, почему он не командует своим увести установку в укрытие на перезарядку? Но он, похоже, забыв обо всем, рассматривал в бинокль свежие пожары в степи, а расчет «Катюши» стоял возле машины и тоже смотрел в ту же сторону. Интересно же – в первый раз стреляли по реальной цели, да еще и вполне себе видимой, а не находящейся за десяток километров.
В общем, гвардейцы-минометчики явно потеряли нюх, и отрезвление наступило почти мгновенно, поскольку оставшиеся немецкие танки чуть ли не одновременно осветились тусклыми вспышками орудийных выстрелов, и через считаные секунды на хутор посыпались их снаряды.
– Черт! В укрытие! – заорали почти одновременно и Никитин, и Бункевич, снова падая в снег. Я тоже дальновидно залег. Это было нечто вроде запоздалой реакции жирафа из старого детского анекдота.
Конечно, до немецких танков было километра три – для точной стрельбы из тогдашних танковых пушек явно далековато. Но из своих семи оставшихся в наличии стволов они давали хорошую интенсивность беглого огня, даже при стрельбе наугад, с коротких остановок. Опять же отрицательным моментом было то, что при стрельбе «БМ-13» себя очень хорошо демаскирует. Такие «выхлопы» рассмотреть было несложно.
В общем, очухавшиеся от первого шока, гитлеровские танкисты лупили в ответ, довольно плохо видя хутор, но вот поднятые «катюшей» дым и снежную пыль некоторые немецкие наводчики, похоже, все-таки засекли. В конце концов, не дети, как-никак всю Европу подмяли и пол-России проехали к этому времени…
Немецкие снаряды начали рваться один за другим. Одновременно в разных местах. Пара улетела куда-то на восточную окраину хутора, там испуганно заржали лошади, а потом что-то загорелось в том месте, куда перед этим отогнали автомашины – явно вмазали в какой-то грузовик.
И, как назло, наши гвардейцы-минометчики недопустимо замешкались с отходом с позиции. То есть расчет успел ретироваться, а забравшийся в кабину установки водитель (тот самый мужичок, что стрелял) даже завел двигатель, но тронуться с места не успел. Немецкие танки как раз кинули новую порцию смертоносного железа, и сначала снаряд небольшого калибра лег между местом, где лежали я и Бункевич (ощутимо заложило уши), и установкой, потом был еще более близкий и мощный разрыв и, наконец, третье почти прямое попадание в саму «катюшу» – в какой-то момент ее кабину словно скомкало, вспыхнул топливный бак, а водитель, в горящем на спине ватнике, успев выпасть из машины, остался лежать на снегу в откровенно безжизненной позе. Как потом выяснилось, этими снарядами убило еще двоих из расчета этой установки и двух человек на окраине. Последних, впрочем, чисто случайно.
Нас с Бункевичем и остальной комсостав, к счастью, не задело, только присыпало землей и снегом.
Следующие снаряды, выпущенные из немецких танков, начали рваться в основном на западной окраине хутора. То ли наводчики увидели там какое-то шевеление, то ли наконец засекли нашу редкую, лежащую в снегу цепь. В мой голове возникла мысль о том, как бы под эту раздачу люлей не попала наша Танька Шевкопляс, которая явно осталась при рации (интересно только, где – в хате или ее благоразумно отправили в укрытие?). Жалко будет, если убьют вот так, не за грош, шальным снарядом…
Меж тем наш бравый Никитин вскочил на ноги, глянул в бинокль и заорал нам с Бункевичем:
– Старший лейтенант! Давайте залп второй установкой! Скорее!
– Ивашин, на позицию! – крикнул Букевич кому-то позади себя. Н-да, чтобы руководить чем бы то ни было в те времена, надо было иметь однозначно луженую глотку.
Хотя, по-моему, двигатель второй установки зашумел на повышенных оборотах еще до его команды. Свое нехитрое дело гвардейцы-минометчики знали туго.
Мимо нас на позицию выехал облепленный бойцами расчета «Шевроле», вставший для ведения огня левее горящей первой установки.
Бункевич кинулся к машине.
– Наводить по головным! – выкрикнул ему вслед Никитин.
Я стоял и смотрел в бинокль в момент, когда вторая установка дала залп и, тут же, не дожидаясь никаких команд, рванула задним ходом с позиции. Потом развернулась и мгновенно укатила на перезарядку.
Меня при этом втором залпе чуть было не снесло на фиг, поскольку я свалял дурака и залег слишком близко от стреляющей установки.
Поднимаясь и натужно кашляя в едком дыму, я все-таки успел рассмотреть в бинокль, как шестнадцать взрывов реактивных снарядов буквально вспахали землю, накрыв четыре головных немецких танка (было ощущение что один из танков даже подлетел над землей), два «панцера» сразу же загорелись.
Оставшиеся три танка, чьи экипажи, похоже, до сих пор не понимали явных намеков, остановились и ударили из пушек с места. Сейчас до них было около двух километров. Снаряды ложились где попало, на хуторе и вокруг него, в стороне от нас. Собственно, что и требовалось – потеря темпа, которая означала, что бой немцами уже почти проигран, тем более что их осталось откровенно негусто. Для нас главным теперь было – не останавливаться.
Кинув по три-четыре снаряда, немецкие танки снова тронулись с места, продолжая изредка стрелять с ходу. Их снаряды опять начали падать где-то на восточной окраине. И там снова громко ржали лошади, орали люди и что-то горело.
– Давай третью! – выкрикнул сорванной глоткой Никитин.
Среди руин хуторских хат и сараев появилась третья установка, на шасси «Форда».
На приличной скорости машина выскочила примерно на то же место, откуда только что стрелял второй расчет. Может быть, зря.
– Бить по уцелевшим! – дал очень ценное указание Никитин.
А оставшиеся четыре танка приближались, продолжая методично долбить по нам, не жалея снарядов.
Через несколько минут «катюша» вроде бы была нацелена куда нужно. И вдруг, метрах в двадцати от нее, подняв при взрывах фонтаны снега, упало сразу два немецких снаряда. Я с Бункевичем и Никитин с «сопровождающими лицами» успели инстинктивно залечь. А вот пять человек из расчета буквально расшвыряло по сторонам, и они лежали на снегу, как-то не торопясь подниматься и походя на манекены. Все убиты?!
Мы с Бункевичем вскочили и, не сговариваясь, кинулись к ним. Позади нас лопнул еще один снаряд, мимо меня с противным свистом пролетели осколки. Бункевич поскользнулся и упал. В общем, получилось так, что до установки я добежал первым. Перепрыгнув через лежащего у открытой шоферской двери бойца и зацепляясь за что попало висящим на плече «ППШ» влез на водительское сиденье. В этот момент увидел, как этот гвардеец-минометчик неуверенно встает на ноги. А точнее – пытается встать. Стало быть, жив.
– Ранен? – спросил я его.
– А фиг его знает, – честно ответил батареец.
– Огонь! – орал Никитин. Его голос слышался где-то очень далеко, словно за пределами моего сознания.
– Вы прицелились? – спросил я воскресшего бойца.
– Да.
– Ну, тогда с богом, за Родину, за Сталина!
С этими словами я окинул взглядом на кабину. Да, пульт управления стрельбой был смонтирован прямо на торпедо, справа от шоферского места. Этакий металлический ящичек с короткой рукояткой в металлическом кругу посредине, из которого тянулись из кабины провода. В принципе, на «Граде» в этом плане мало что изменилось. Определившись, я затаил дыхание и «крутанул динаму».
Нет, ребята, одно дело – когда наблюдаешь за стрельбой «катюши» со стороны, а вот когда пускаешь эрэсы сам, сидя в кабине, – это вообще что-то. Тут я не просто прямо-таки офигел, а практически чуть не обосрался, когда снаряды со зловещим шуршанием (было ощущение, что они стартуют прямо с крыши кабины в каких-то сантиметрах от моего затылка) один за другим уходили с направляющих.
При каждом выстреле машину ощутимо раскачивало.
Впереди по направлению стрельбы поднялось море огня.
Но еще до того, как в цель улетел последний снаряд, до установки добежал закопченный и слегка обалдевший Бункевич (выходит, его все-таки не задело?), который недрогнувшей железной рукой, помогая себе добрым словом (смысл сказанного в переводе с командно-матерного на общечеловеческий – большое тебе человеческое спасибо, сержант, но сейчас иди на хер, пожалуйста), выдернул меня из кабины, словно морковь с грядки. После чего старлей уселся за баранку сам и врубил задний ход, уводя машину за руины сараев. Двое из ее расчета неуверенной походкой направлялись в тыл, трое продолжали лежать. Пахло гарью, над заснеженной степью поднимались новые столбы все более густеющего дыма.
А я словно оглох и тряс головой, не слыша, кто и чего командовал в этот момент.
Однако через несколько минут мимо меня проскочила четвертая «катюша» батареи с висящим на подножке Бункевичем, которая в хорошем темпе выскочила на огневую, быстро дала залп и тут же пошла на перезарядку. В этот момент звуки окружающего мира наконец вернулись в мои уши. Слава богу, кажется, это все-таки была не вполне контузия. Или контузия, но не сильная.
И здесь я вдруг понял, что стало как-то тихо. В общей какофонии звуков боя почему-то больше не было слышно глухих выстрелов немецких танковых пушек, исчез и служивший своеобразным «фоном» глухой звук работающих танковых двигателей и лязгающих траков.
Рядом со мной возник Бункевич, вся морда в саже, шинель и шапка в земле и копоти, но вид довольный, глаза шальные, как у завалившего кабана охотника или картежника, которому неожиданно поперло…
– Зацепило, а, сержант? – проорал он, дохнув на меня луком. Что за манера обжираться луком зимой? Ведь вроде бы гвардейцы-минометчики не полярники на льдине и немецкая пуля на фронте куда опаснее цинги. Или это от общего недостатка закуси?
– Не, только оглушило маленько, – ответил я и спросил: – Что, комбат, кажется, все?
Старлей на это только пожал плечами и опять убежал. Руководить. А Никитин все стоял и смотрел в бинокль на свежие пожары, словно какой-нибудь Гурко или Скобелев на перевале Шипка во времена Русско-турецкой войны.
У ног капитана Капканов пытался поднять лежащего лицом в снег Глухоманюка, то ли убитого, то ли раненого.