Трей кивает. Она готовилась к тому, что нести золото в паб окажется мерзким, болтать херню всякую, когда все на нее смотрят; к ощущению власти в себе она готова не была. А водила этих мужиков за нос как хотела. Могла бы сделать так, чтоб они повскакивали с мест, оставили свои пинты и послушно двинули за ней по горе, по каждой тропе, какую она прошла, выискивая след Брендана. Она бы их всех прямиком в болото завела.
Шила повертывает подбородок Джонни к себе, чтоб добраться до другой стороны его лица.
— Так, — говорит он, косясь через плечо на Трей, чтобы перехватить ее взгляд, — есть для тебя еще одна задачка. Завтра утром пойдешь к этому умнику Хуперу и попросишь его мило и вежливо, чтоб не лез, бля, не в свое дело — чисто из одолжения тебе. Справишься?
— Ну, — говорит Трей. — Запросто. — Она не меньше отца хочет, чтоб Кела во всем этом не было. Быть заодно с отцом ей не нравится. Из-за этого в ней возникает странное колючее негодование.
— Объяснишь, что никто ему не поверит. А если влезет, ничего у него не выйдет, а тебя он втравит в неприятности. Этого должно хватить. — Джонни перекошенно улыбается ей. — А дальше все пойдет как по маслу. Счастливые деньки, а?
Скрипит дверь. Аланна показывается из-за нее наполовину, на ней старая футболка Трей, под мышкой плюшевый кролик.
— Что случилось? — спрашивает она.
— Иди в постель, — отрывисто велит ей Шила.
— Ай солнышко, — говорит Джонни, мгновенно собираясь, чтобы широко улыбнуться Аланне. — Папка твой, балбес, упал. Ты глянь, на кого я похож? Мамка твоя меня чуток помоет, и я приду тебя обнять на ночь.
Аланна таращится, глаза нараспашку.
— Отведи ее в постель, — говорит Шила Трей.
— Пошли, — говорит Трей, выводя Аланну обратно в коридор. Джонни машет им обеим вслед, глупо щерясь сквозь кровь и полотенце.
— Он упал? — выспрашивает Аланна.
— Не, — отвечает Трей. — Подрался.
— С кем?
— Не твое дело.
Она ведет сестру в комнату Аланны и Лиама, но Аланна упирается и тянет себя за футболку.
— Я с тобой хочу.
— Если Мэв не разбудишь.
— Не разбужу.
В спальне слишком жарко даже с открытым окном. Мэв скинула простыню и распласталась на животе. Трей ведет Аланну между грудами одежды и невесть чего еще на полу.
— Вот, — говорит она, натягивая простыню на них обеих. — Ш-ш.
— Я не хочу, чтоб он оставался, — говорит ей Аланна как бы шепотом. — А Лиам хочет.
— Не останется, — говорит Трей.
— Почему?
— Потому что. Он такой. Ш-ш.
Аланна кивает, принимая сказанное. Засыпает мгновенно, посапывает, уткнувшись кролику в голову. От волос у нее пахнет мармеладными мишками, пряди у лица Трей чуть липкие.
Сама она не спит, слушает тишину в гостиной. Занавески лениво колышутся на чахлом ветерке. Разок доносится внезапный сдавленный рев боли от Джонни и резкое слово Шилы — Трей прикидывает, это Шила вправляет отцу нос. Затем тишина вновь встает стеной, отгораживает их. Дыхание Аланны не сбивается.
До дома Кел добирается долго. Адреналин из него вытек, ноги тяжелы и неподатливы, как мокрые мешки с песком. Луна села за горы, и ночь теперь темная и горячая, как кипяток. Когда наконец он преодолевает поворот дороги и показывается его дом, окна в гостиной освещены — маленькие и отважные на черном нагромождении гор.
Кел стоит неподвижно среди мотыльков и шорохов, упершись обеими руками в придорожную каменную изгородь, ум ощупью ищет, кто он, этот вторгшийся человек, и откуда взять сил, чтоб его выгнать. В бедре и во лбу стучит кровь. На секунду он задумывается, не лечь ли прямо здесь и не заснуть ли под изгородью, а разбираться уже завтра.
И тут за окном мелькает силуэт. Даже с такого расстояния Кел узнаёт в нем Лену — по очерку ее спины и подвижному в свете лампы глянцу у нее на волосах. Кел переводит дух. Затем выпрямляется и топает по темной дороге к дому, здоровенные его ступни, мокрые мешки с песком, спотыкаются на рытвинах.
Собаки сообщают о его прибытии достаточно заранее — Лена встречает его на пороге. Она босая, а из дома пахнет чаем и тостами. Ждет уже некоторое время.
— Эй, — произносит Кел.
Брови у Лены взлетают, она выводит Кела на свет, чтобы разглядеть его лицо.
— Джонни, да? — осведомляется она.
— Он смотрится хуже моего.
— Славно, — говорит Лена. Повертывает ему голову из стороны в сторону, оценивает ущерб. — Десси пришел домой и сказал Норин, что в паб приходила Трей, — говорит она, — и Норин ко мне бросилась с такой прытью, что аж юзом и полосы на асфальте. Вот я и подумала зайти и глянуть, к каким выводам ты пришел. Угадала — ну или почти.
Кел убирает ее руку со своей щеки и обнимает Лену. Стоит долго, опустив лицо в тепло ее волос, ощущая мерный стук ее сердца в свою грудную клетку и силу ее рук у себя на спине.
12
Марта Кел ждал — и Март появляется утром, как раз когда Лена уезжает. Пока она, прощаясь, целует Кела на крыльце, Март болтается у ворот, как можно бесцеремонней являя свою тактичность и ухмыляясь во всю голову. Лена заводит машину, а Март открывает ей ворота и машет вслед. Лена вскидывает руку, на Марта не глядя.
Кел, не желая потакать Марту, приглашая его в дом, выходит к воротам сам.
— Вишь, о чем я? — говорит, вздыхая, Март. — Ей со мной недосуг. Будь я из ранимых, меня б уязвило в самое сердце.
— Ты метил глянуть, удастся ли тебе ее смутить, — говорит Кел. Драч с Коджаком уносятся галопом на инспекцию владений.
— На это я бы времени тратить не стал, — говорит Март. — Лену Дунн так запросто не смутишь.
— Пришлось бы куда крепче постараться, — соглашается Кел.
Март наблюдает, как машина исчезает за изгородями. Никакого виду того, что замечает Келовы увечья, он не подает.
— О чем вы толкуете, вдвоем-то? — спрашивает.
Вопрос застает Кела врасплох.
— Ты про что?
— Я это у тебя и спрашиваю. Так или иначе особых возможностей беседовать с женщинами мне не выпадало — не считая мамани моей, и, уж конечно, я знал наперед все, что она скажет. Славная была женщина, маманя моя, но до разнообразия не охочая, ее одни и те же разговоры устраивали, какие она семьдесят лет вела. Это не в счет. О чем мужчине говорить с женщиной?
— Бож-ты-мой, дядя, — отвечает Кел. — Не знаю.
— Я про всякие милые глупости, какие ты ей на ушко шепчешь, не спрашиваю. Я спрашиваю про беседы. О чем, ну, за чашкой чая болтаете?
— Про всякое, — говорит Кел. — О том же, о чем с кем угодно. Вот ты про что с мужиками в пабе толкуешь?
— Про всякое, — соглашается Март. — Твоя правда, братец. Ну да ладно, если станет любопытно, выловлю женщину, какая пожелает чаю выпить с таким, как я, и выясню сам. — Задумчиво смотрит вслед Лениному автомобилю. — Вот это Бобби собирается провернуть, если Джонни Редди из него миллионера сделает, — добыть себе женщину. Не знаю, считает ли он, что ее можно на Амазоне заказать, как дивиди, но сам так и говорит. — Бросает на Кела пристальный взгляд. — А ты как считаешь, парнишка? Сделает Джонни из всех нас миллионеров?
— Кто ж знает, — говорит Кел. Драч мчит обратно из их с Коджаком обхода и тыкается Келу в ногу, просит внимания. Кел оглаживает пса. Славную тот собрал себе шубу из репейников, пока носился.
— Джонни-то, похоже, пьяней вчера был, чем с виду казался, — уведомляет Март Кела. — Ты его сегодня видал?
— Не-а, — отвечает Кел.
— Он у Норин был, углы отирал да место занимал, когда я зашел. Знаешь, что он вчера вытворил по пути домой? Сошел с тропы и кувырком кверху задом пролетел полсклона. Видел бы ты, на кого он похож. Его будто каждой каменюкой по дороге вниз приложило.
Стало быть, Джонни взвесил разнообразные риски, намерения убраться отсюда у него нет, и он хочет об этом отчетливо сообщить.
— Не показался он мне таким уж пьяным, — говорит Кел. — По крайней мере, когда я уходил.
— Так и я разве не про то же? Пинты я за ним не считал, но он, видать, хлестал их, раз его снесло с тропы, по которой он полжизни ходит. Ты-то сам что про это думаешь?
— Мозговую мощь Джонни я не переоцениваю, — говорит Кел. — Хоть пьяного, хоть трезвого. Никакая дурь в его исполнении меня не удивит.
— Что верно, то верно, — признаёт Март. — А вот тебя-то я за дурака б не счел, Миляга Джим. Ты тоже, что ли, с горы скатился, а?
— Не-а, — отвечает Кел. — В душе поскользнулся. Тоже, кажись, крепче напился, чем сам думал.
— Душ — страшное дело, — любезно соглашается Март. — У меня двоюродный в Гортине поскользнулся в душе и разбил голову. С тех пор коси́т как ненормальный. Тяжкий труд с ним толковать — не знаешь, в какой глаз смотреть.
— Наверно, мне повезло, — говорит Кел. Садится на корточки и принимается вытаскивать репьи у Драча из шерсти.
— Покамест, — замечает Март. — Я б на твоем месте за тем душем приглядывал. Их, как крови-то нюхнут, только держи.
— Ага, — говорит Кел. — Может, заведу себе коврик такой, чтоб не скользило.
— Правильно сделаешь. Негоже, чтоб душ вразнос пошел. — Март созерцательно щурится на небо, словно прикидывает погоду, которая на вид точно такая же, как последние два месяца. Кела погода эта донимает все крепче. Он приходит к выводу, что по крайней мере половина того, за что он любит Ирландию, — ее запах под дождем. Без этого запаха, сложносоставного, меланхолического и щедрого, Кел смутно чувствует себя обворованным.
— Знаешь что, — говорит Март, — может, придется мне найти женщину, с кем беседовать. Мужики страсть какие предсказуемые.
— Уж извини, — говорит Кел. Драч возится и лижется, от чего процесс извлечения колючек делается трудным донельзя, — не потому что псу не нравится, а просто потехи ради.
— И знаешь, что еще меня в мужиках напрочь бесит? — говорит Март. — То, как они обиду затаивают. То ли дело женщины… — Укладывает локти на ворота, устраиваясь поудобнее, чтоб объяснить развернуто. — Если женщина затаит на кого обиду, об этом вся округа узнаёт. Что человек натворил, и почему права такого не имел, и что ему сделать, чтоб загладить, и чем сердце успокоится, если того не будет сделано. Про то слышать станешь систематически, столько, сколько потребуется, а если при жизни твоей не уладится, и после твоей смерти дети твои будут про это слушать. Но уж не с мужиком так, он обиду таить будет и десять, и двадцать, и тридцать лет и никому слова не скажет. Даже тот, на кого обиду затаили, может понятия не иметь никакого. В чем смысл? Что толку от обиды — и тебе самому, и кому угодно, — если ее на свет не вытаскивать?