Кел понимает, что с Джонни надо поласковей, но вразрез с таким намерением прет позыв всыпать этому кенту. Ясное дело, Кел такого делать не станет, но даже представляя это себе, получает некоторое удовлетворение. В Келе шесть футов четыре дюйма и телосложение соответствующее, а за два года ремонта этого дома и помощи на разных соседских фермах в форму он пришел лучшую, чем та, в какой был в свои двадцать, пусть даже какое-никакое брюшко отрастил. Джонни же — тощий недомерок, чей главный борцовский навык, по всей видимости, состоит в том, чтобы уговаривать других драться вместо него. Кел прикидывает: если разбежаться и под удачным углом приложить носком ботинка, этого мелкого говнюка можно отправить прямиком через грядку с помидорами.
— Постараюсь приглядеть, чтоб она себе палец не отпилила, — говорит. — Хотя гарантировать не могу.
— Ай, понимаю, — говорит Джонни, пригибая шею чуточку застенчиво. — Просто самую малость поберечь ее хочу, вот и все. Стараюсь, видать, загладить, что столько отсутствовал. У вас свои-то есть?
— Одна, — говорит Кел. — Взрослая. Живет в Штатах, но каждое Рождество приезжает в гости. — Обсуждать Алиссу с этим кентом его не тянет, но он хочет, чтобы Джонни знал: она с ним связь не рвала, ничего такого. Главное, что в этом разговоре Кел пытается донести, — безобидность.
— Приятное тут место, чтоб в гости наезжать, — говорит Джонни. — Большинству оно кажется чуток слишком тихим для жизни. Вам-то как?
— Не, — говорит Кел. — Мне любая тишь да гладь годится.
Из-за Келова выгона доносится оклик. К ним, опираясь на свою клюку, ковыляет Март Лавин. Март мелкий, жилистый и щербатый, в пуху седых волос. Когда Кел прибыл, ему было шестьдесят, и с тех пор он ни на день не состарился. Кел подозревает, что Март из тех мужиков, какие выглядят на шестьдесят в свои сорок и будут выглядеть на те же шестьдесят и в восемьдесят. Драч бросается обнюхаться с Коджаком, Мартовой черно-белой овчаркой.
— Батюшки святы, — прищуриваясь, говорит Джонни. — Уж не Март ли это Лавин?
— Похоже на то, — говорит Кел. Поначалу Март захаживал к Келу всякий раз, как становилось скучно, однако последнее время так часто не появляется. Кел знает, чтó его привело сегодня, когда ему глистов у ягнят гонять надо. Увидал Джонни Редди и все побросал.
— Что ж не учел-то я, что он все еще тут, — с удовольствием произносит Джонни. — Этого старого беса и «шерманом» не задавишь. — Машет, Март ему отвечает тем же.
Март где-то разжился новой шапкой. Его любимый летний головной убор — панамка-ведро хаки-оранжевой камуфляжной расцветки — несколько недель назад исчез в пабе. Подозрения Марта пали на Сенана Магуайра, тот громче всех высказывался насчет того, что панамка эта похожа на гниющую тыкву, позорит всю деревню и дорога ей прямиком в костер. Март списывал это на зависть. Верит железно, что Сенан поддался искушению, украл панамку и втихаря шастает в ней по своей ферме. С тех пор споры в пабе непрестанны и горячи, по временам близки к рукоприкладству, а потому Кел надеется, что новая шляпа немножко разрядит обстановку. Это широкополая соломенная штуковина, которая, на глаз Кела, должна иметь прорези для ослиных ушей.
— Ох ты боже всемогущий, — говорит Март, подойдя поближе. — Вы гляньте, кого дивные на крыльце оставили.
— Март Лавин, — произносит Джонни, расплываясь в широкой улыбке и протягивая руку. — Собственной персоной. Как оно твое все?
— Лепо, как лягушьи патлы, — отвечает Мартин, пожимая Джонни руку. — Сам тоже хоть куда смотришься, но ты и всегда-то был франт. Мы все стыд и срам по сравненью.
— Ай брось. С этим пасхальным капором мне не тягаться.
— Эта хрень — для отвода глаз, — уведомляет его Мартин. — Сенан Магуайр стырил у меня мою старую. Пусть теперь думает, будто я ее из головы выбросил, и утратит бдительность. За ним глаз да глаз нужен. Это сколько ж тебя в этот раз не было?
— Чересчур долго, чувак, — отвечает Джонни, качая головой. — Чересчур. Четыре года, считай.
— Слыхал, ты на ту сторону плавал, — говорит Март. — Что же, бриты тебя там не ценили как следует?
Джонни смеется.
— Ай, они-то ценили, все путем. Лондон классный, чувак, славнейший город на свете. Там за полдня повидаешь больше, чем тут за всю свою жизнь. Ты б сам коротенечко смотался туда как-нибудь.
— Я бы да, канеш, — соглашается Март. — Овцы сами за собой, ясное дело, присмотрят. Что ж привело такого столичного парнишку из славнейшего города на белом свете в такую задницу невесть где?
Джонни вздыхает.
— Эти края, чувак, — отвечает он, обаятельно отклоняя голову назад, чтоб глянуть по-над полями на долгий бурый горб гор. — Лучше места не найдешь. Как бы ни был славен большой город, рано или поздно возникает в человеке лютая тяга к дому.
— Так в песнях поется, — соглашается Март.
Кел знает, что Март почти всю свою жизнь на дух не выносит Джонни Редди, и тем не менее наблюдает за ним с живым интересом. Мартов личный бес — скука. Согласно пространным объяснениям Келу, Март считает скуку величайшей для фермера опасностью, куда большей, чем трактора и жижесборники. От скуки ум у человека делается беспокойным, и тогда человек берется лечить себя от беспокойства, вытворяя всякую дурацкую херню. Что б там Март ни думал о Джонни Редди, его возвращение, вполне вероятно, скуку облегчит.
— Есть в старых песнях правда, — говорит Джонни, продолжая созерцать. — Не уедешь — не поймешь. — Вдогонку добавляет: — Да и семью забросил я надолго.
Кел замечает, что с каждой минутой Джонни Редди нравится ему все меньше и меньше. Напоминает себе, что к такому был заранее подготовлен — независимо от того, каким Редди оказался бы в самом деле.
— Ты послушай сюда, я тебе скажу, кто помер, пока ты жуировал, — говорит Март. — Помнишь Лопуха Ганнона? Мелкого парнягу с большими ушами?
— Помню, канеш, — говорит Джонни, возвращаясь с просторов, чтобы уделить обсуждаемому все внимание, какого заслуживает. — Хочешь сказать, не стало его?
— Сердечный инфаркт его хватил, — говорит Март. — Обширный. Сидел на диване, отдыхал немножко и покуривал после воскресного обеда. Хозяйка его только-то и вышла белье развесить, а как вернулась, он уж сидит мертвый напрочь. И папиросина «Мальборо» еще в руке не догорела. Пробудь она с бельем своим на улице подольше, он бы весь дом с собой забрал.
— Ай, грустные вести, — говорит Джонни. — Боже упокой его душу. Славный был человек. — На лице он обустраивает должную смесь скорби и участливости. Будь на нем шляпа, он бы ее к груди прижал.
— Лопух тебя со своей земли гонял разок, — говорит Март, вперяя в Джонни раздумчивый взгляд. — С ревом да воплями, ей-же-ей. Что там была за тема, герой? С хозяйкой его кувыркался или что там вообще творил?
— Ай ладно, — говорит Джонни, подмигивая Марту. — Не позорь меня. Этот вот парень, неровен час, тебе поверит.
— И пускай, если ума достанет, — с достоинством отзывается Март.
Оба смотрят на Кела — впервые за некоторое время.
— Еще как достанет, чтоб треп твой не слушать, — говорит Джонни. На этот раз подмигивает Келу. Тот смотрит на него со сдержанным любопытством — долго, пока Джонни не смаргивает.
— Мистер Хупер всегда верит мне на слово, — говорит Март. — Верно, Миляга Джим?[5]
— Я просто типа доверчивый парень, — говорит Кел, что вызывает ухмылку — по крайней мере, у Марта.
— Ко мне завтра вечером кое-кто из ребят собирается, — впроброс говорит Джонни Марту, но не Келу. — Пара бутылок будет.
Март смотрит на Джонни, сияя глазами.
— Это было б мило, — говорит. — Славная пирушка по возвращении.
— Ай, да просто потрепаться да новостями перекинуться. Есть у меня одна затейка.
Брови у Марта взлетают.
— Да ладно?
— Есть, да. Чтоб этим местам кой-какую пользу принести.
— Ах как здорово, — улыбаясь ему, говорит Март. — Вот что округе нашей надо — свежая затея-другая. Мы ж застряли в глине намертво, а тут ты такой возвращаешься нас спасать.
— Ай, да куда там, на такое я не замахиваюсь, — говорит Джонни, улыбаясь в ответ. — Но от хорошей затеи вреда никому не будет. Давай приходи ко мне завтра, сам все узнаешь.
— Знаешь, что тебе надо поделать? — спрашивает Март, вдруг озаренный мыслью.
— Что?
Март показывает клюкой на горы.
— Вон ту каменюку видишь? Мне до печенок надоело кататься по этим дорогам, когда за горку надо. Рытвины такие, что из головы глаза вытряхивает. Нам нужна эдакая подземная пневматическая железная дорога. В Лондоне такая была еще аккурат со времен Виктории. Туннель с вагончиком, вот как в метро, только с обоих концов по пропеллеру. Один дул, а другой всасывал, и вагончик летел по туннелю прямиком, как дробина из дробовика. Двадцать пять миль в час. Ясно-понятно, гору эту проскочишь на ту сторону, ойкнуть не успеешь. Ты вот что прикинь и нам такое устрой. Если бриты могут, значит, и мы тоже[6].
Джонни смеется.
— Март Лавин, — говорит с приязнью, трясет головой. — Ты в своем репертуаре.
— Ихнее там в итоге добром не кончилось, — сообщает ему Март. — В один прекрасный день взяли да закрыли, замуровали туннель и ни словом не объяснили с чего. Пятьдесят или сто лет прошло, исследователь один нашел тот туннель, глубоко под Лондоном. Вагончик там внутрь остался замурован. Десяток мужчин и женщин так и сидели в нем по местам, цилиндры, да кринолины, да карманные часы все при них, но от самих только одни кости. — Он улыбается Джонни. — Но твой-то, ясно-понятно, не к добру быть не может. В наши дни техника вся наилучшая есть. Твой будет сплошь отличный. Берись-ка.
Через миг Джонни опять хохочет.
— Вот кто должен затеи думать — ты, а не я, — говорит. — Заходи ко мне и все услышишь. До завтра до вечера. — Обращается к Келу: — Приятно познакомиться.
— И мне, — говорит Кел. — Увидимся. — Ни к чему Келу приглашения на выпивку по случаю возвращения Джонни — под крышу, которую Кел своими руками чинил, но есть в нем глубоко сидящее неприятие неучтивости.