Кел сыт по горло тем, что Март со своими затеями и уклончивыми мрачными предостережениями гоняет его, как овцу.
— А иначе что? — спрашивает он.
Март смаргивает.
— А иначе ничего, — мягко отвечает он. — Я не приказы отдаю, друже. Ты б нам там не помешал, вот и все.
— Я тебе говорил уже, — произносит Кел. — Джонни Редди — не моя печаль.
— Ох, да блин, — раздражаясь, говорит Март. — Ты одну из наших в жены берешь, братец. Дитенка нашего воспитываешь, помогай тебе Бог. Помидоры растишь на нашей земле. Чего тебе еще?
Кел стоит в дверях с посудной тряпкой в руках. Март терпеливо ждет, не торопит. У него за спиной молодые грачи, народившиеся в этом году, набирают уверенности в крыльях, сыплются с ветвей и играют в расшибалочку в теплом вечернем воздухе.
— Погодь, за ключами схожу, — говорит Кел и возвращается в дом отложить тряпку.
Из гостиной доносится глухая болтовня телика, но, несмотря на это, дом кажется тихим, глубоко погруженным в неподвижность. По духу в доме Трей расчисляет, что отец вышел, а не просто спит. Что это может значить, Трей невдомек. С того дня, как погиб Рашборо, отец со двора не выходил.
Мать обнаруживается в кухне. Шила сидит у стола, ничего не чистит и не латает, просто сидит и ест тост, густо намазанный ежевичным повидлом. Когда последний раз видела мать, не занятую никаким делом, Трей не упомнит.
— Захотелось сладкого, — говорит Шила. Где Трей была с Леной все это время, не спрашивает. — Хочешь кусочек? Ужин весь съели.
Трей ей:
— Где отец?
— За ним пришли. Сенан Магуайр и Бобби Фини.
— Куда забрали?
Шила пожимает плечами.
— Не убьют в любом случае, — говорит она. — Ну, может, если только заупрямится.
С уймой всякого на уме Трей толком не смотрела на мать уже невесть сколько дней. Поначалу не может разобрать, что в матери кажется ей странным, пока наконец до Трей не доходит, что Шила — первый человек за много недель, у кого умиротворенный вид. Голова чуть откинута, чтобы поздний теплый свет из окна падал прямиком на лицо. В крутом и жестком очерке ее скул и волне широкого рта Трей впервые видит красоту, о которой рассуждал Джонни.
Трей говорит:
— Я ездила в город с Леной. В Гарду. Сказала, что на горе никого в ту ночь не было, только отец выходил.
Шила откусывает от тоста и осмысляет сказанное. Чуть погодя кивает.
— Они тебе поверили? — спрашивает.
— Ага. Вроде да.
— Значит, его арестуют.
— Не знаю. Приведут туда и расспросят, по-любому.
— А сюда с обыском придут?
— Наверно. Ага.
Шила еще раз кивает.
— Найдут то, что ищут, — говорит она. — Ждет их в сарае.
В долгой тишине лопочет еле слышный телик.
Шила показывает подбородком на стул напротив.
— Сядь, — велит она.
Трей отодвигает стул, ножки глухо скребут по линолеуму. Садится. Ум у нее не в силах и шелохнуться.
— Я видела, чтó ты затеяла, — говорит Шила. — Сперва хотела только, чтоб отец убрался, — как того и я сама хотела. Верно?
Трей кивает. Дом кажется неким местом во сне: ряд облезлых кружек на крючках под навесным шкафом словно парит в воздухе, от сколотой эмали плиты исходит невозможное сияние. Того, что может ворваться малышня или явится и постучит в дверь Нилон, Трей не боится. Все останется неподвижным, пока они с матерью тут не закончат.
— Без толку, — продолжает Шила. — Я это сразу поняла. Никуда он не собирался, пока Рашборо на него наседает. Думать мог только о том, где добыть те деньги.
Трей говорит:
— Это я знаю.
— Я знаю, что ты знаешь. В ту ночь, когда они с Келом подрались, я с него смывала кровь, а он держался так, будто меня нету. Вообще меня не видел. Но я была. Я слышала, чтó он удумал. Он тебя в оборот взял.
— Он меня не брал. Я хотела ему помочь.
Шила смотрит на Трей.
— Нет пощады от этого места, — говорит она. — Заступи за черту — и они тебя живьем съедят. Тебе конец, хоть так, хоть эдак.
— Мне насрать, — говорит Трей. В уме у нее опять завозилось. Трей шибает со всей силы: мать для нее загадка. Внутри этого безмолвия может быть запрятано что угодно.
Шила коротко мотает головой.
— Одного ребенка я этому месту уступила, — произносит она. — Еще одного не отдам.
Брендан, сияющий, как сама жизнь, молниеносно рассекает воздух между ними.
Трей говорит:
— Поэтому я хотела помочь отцу. Чтоб им отплатить. Не он меня в оборот взял. Это я его.
— Знаю, — говорит Шила. — Ты такая же паршивая, как и он, — оба думаете, что я ничего не понимаю. Я все это знала с ходу же. И не допустила б.
— Надо было тебе не лезть, — говорит Трей. Замечает, что руки у нее трясутся. Еще миг требуется ей на то, чтоб осознать, что трясутся они от гнева.
Шила смотрит на нее.
— Ты отместки им хотела, — произносит она.
— И смогла. Все устроила. Добралась до них.
— Тихо, — говорит Шила. — Дети придут.
Трей едва слышит ее.
— Они прямо туда и катились. Ничего от тебя не надо было, только не лезть. Зачем ты вообще влезла? — Ярость вскидывает Трей на ноги, но, впав в нее, она не понимает, что там дальше делать. Когда была ребенком, она в таких случаях швырялась чем-нибудь, что-нибудь била. Вот это ей сейчас охота вернуть. — Ты все испортила.
Глаза у Шилы в солнечных лучах синие, как пламя. Она против света не смаргивает.
— Ты моя месть, — говорит она. — Угробить тебя я не дам.
От этих слов Трей прекращает дышать. Облупленная бежеватая краска на стенах мучительно лучезарна, а у испятнанного линолеума появляется зыбкая рискованная прозрачность, словно он того и гляди вскипит. Трей не чувствует пол под ногами.
— Сядь, — произносит Шила. — Я с тобой разговариваю.
Миг спустя Трей садится. Кладет руки на стол, они чувствуются по-другому, гудят странными новыми оттенками силы.
— Кел тоже знал, чтó ты затеяла, — говорит Шила. — Поэтому отлупил твоего отца: хотел не меньше моего, чтоб тот убрался. Да только не убирался он. В конечном счете Келу пришлось бы его убить. Или убить Рашборо, одно из двух.
Шила рассматривает свой кусок тоста и берется за нож, чтобы добавить повидла. Солнце ударяет в банку, озаряет насыщенный пурпур самоцвета.
— Он бы так и сделал, — продолжает она. — По твоему отцу я это видела — по тому, как он боялся: Кел еще в ту ночь чуть было не. В следующий раз или через один — точно.
Трей знает — так оно и есть. Все вокруг нее меняется, слоится так, что едва удержишь. Выскобленные прожилки столешницы кажутся чересчур резкими, ненастоящими.
— Кел — это твоя возможность, — говорит Шила. — Получить больше, чем вот это все. Не могла я допустить, чтобы он угодил в тюрьму. Без меня ты, если придется, справишься. — Голос у нее невозмутимый, будто она сообщает то, что обе они хорошо понимают. — Ну я и решила, что лучше сама все сделаю.
Трей говорит:
— Почему Рашборо? Почему не отца?
— Я за отца твоего замуж пошла. Обеты ему давала. А Рашборо мне никто.
— Надо тебе было отца моего убрать. Это он сюда Рашборо притащил.
Шила дергает головой, отметая сказанное.
— То грех был бы, — произносит она. — Я б и это сделала, если б надо было, но тут незачем. Рашборо годился. Может, устроила бы по-другому, знай я, что ты с этой херней вылезешь, насчет мужиков на горке. Не знаю.
Жуя, коротко осмысляет это и пожимает плечами.
— Поначалу меня одно останавливало, — продолжает она, — малышня. Тебя-то Кел забрал бы, окажись я в тюрьме, но всех вас — не, ему б не дали. Чтоб их в приют отдали, я б не допустила — и сестре твоей ломать жизнь, какую она в Дублине себе сделала, и сюда ее тащить, чтоб за ними смотреть. Тупик.
Трей думает о прошедших неделях: мать крошит картошку, гладит отцу рубахи, моет Аланне голову и все это время неотступно все это готовит. В доме все было нисколько не так, как Трей себе представляла.
— И тут, — говорит Шила, — пришла сюда Лена Дунн и сказала, что примет нас. Всех нас. Она последняя, от кого я б такого ожидала, но Лена всегда была верна слову своему. Если б меня за это загребли, она приняла бы малышей, пока я б за ними не вернулась.
Трей видит Кела рядом с собой за кухонным столом, когда она напропалую врала следователю. Мысль о Келе до того сильна, что на секунду Трей слышит его запах — стружки и воск. Говорит:
— И меня. Кел меня б не взял.
Шила говорит — без всякой резкости, но неколебимо:
— Он бы сделал то, что необходимо. Как и я. — Улыбается Трей через стол — лишь проблеском — и одобрительно кивает. — Но теперь все одно незачем. Не после того, что ты сказала Гарде. Они заберут твоего отца, если он сюда вернется. А если нет, двинут за ним.
Трей говорит:
— Они разберутся, что это ты. А не он.
— Как?
— Кел мне рассказывал. У них есть люди, которые ищут улики. Сопоставляют всякое.
Шила подбирает каплю повидла на тарелке, облизывает палец.
— Значит, заберут меня, — говорит она. — Я все равно так и думала.
Ум у Трей вновь приходит в движение, набирает обороты неуклонно и хладнокровно, будто бы неподвластно самой Трей, перекапывает все сказанное Келом. Если на теле Рашборо найдутся волосы Шилы или волокна с ее одежды, это можно будет объяснить — может, они были на Джонни. Заблудившиеся овцы затоптали ее следы.
Трей говорит:
— Как ты это сделала?
— Позвонила ему, — отвечает Шила, — и он пришел. Ему-то что. Он меня и не видел.
Кел говорил, что гарды проверят телефон Рашборо.
— Когда ты ему звонила? Со своего телефона?
Шила наблюдает за ней. Взгляд у нее странный — едва ли не удивленный; на секунду Трей кажется, что мать улыбается.
— В ту же ночь, когда все устроила, — говорит она. — Когда папаня твой уснул. С его телефона и звонила — а ну как тот-то не ответит на звонок с неизвестного номера. Сказала, что у меня есть деньги накопленные, не хотела я, дескать, отцу твоему говорить, а не то он бы все их у меня забрал. Но Рашборо пусть получит их, если уберется отсюда и заберет папаню твоего с собой.