Однако, чтобы инстинктивные безошибочные, но весьма подчас безумные решения облеклись в плоть и кровь решений разумных, членам Политбюро необходимо держать целую армию «умных мальчиков».
Мы познакомились с К., прогуливая собак. Он — прыгучего сеттера, я — флегматичного чау-чау Миню (по паспорту — Али-паша фон Лангенгрунд). Собаки играли, то есть сеттер прыгал вокруг неподвижного Мини.
К. человек на редкость одаренный и всесторонний. Кандидат наук (точных), окончивший также гуманитарный факультет, знаток истории русской философии и искусства.
Мы часто виделись, болтали, обменивались Самиздатом и Тамиздатом, комментировали последние выпуски «Хроники текущих событий», которую получали из разных источников.
Верующий человек, мой сосед ходил в церковь неподалеку от наших домов. Он крестил сына. Жена его тоже крестилась.
Он был членом КПСС.
Когда научно-исследовательский институт, в котором он работал, закрыли, он какое-то время искал новую работу. Потом, после некоторого перерыва, мы снова встретились. Он ходил повеселевший: новая работа в закрытом институте была увлекательной, зарплата — на сто двадцать рублей больше прежней, в близком будущем обещано крупное повышение и очень высокий, по советским меркам, оклад.
Институт принадлежал к системе КГБ и занимался разработкой воздействия пропаганды на массы.
Как-то он невзначай сказал, что начальству его отлично известно и про церковность и про Самиздат, и про то, что он читает Бердяева.
— И как?
— А им это безразлично. Все силы я отдаю работе над темой. А тема очень интересная. Это может быть открытие посильнее атомной бомбы!
Возможно, это и так.
Вывод? Он прост. При железном советском принципе — «от каждого — по способностям, каждому — по труду» — вы можете быть уверены, что если получаете больше денег, чем сосед, то, значит, и пользу приносите государству большую. Соучастие же растет пропорционально вознаграждению. Последнее может быть денежным или выражаться в привилегиях. И даже — в большей степени свободы, — как у моего соседа. Ходите в церковь и читайте Самиздат, нам это безразлично. Только не распространяйтесь об этом и работайте честно. И вам дадут звание. Моему соседу должно было быть присвоено звание майора КГБ.
Одно время журнал выполнял еще и другую функцию. Он был тем «окном в Европу», через которое интеллектуальному Западу показывали новое советское свободомыслие. Это было в период до прихода Францева, когда шефом-редактором был Румянцев. При нем процветали сотрудники смелые, либерально мыслящие, пишущие на грани самиздатовского вольнодумства. Одни пили запоем, другие почти вовсе не пили. Но мысль их парила высоко и вольно.
За такое вольнодумство одного молодого философа захотели, по возвращении его в Москву, исключить из партии. Райком требовал покаяния, признания ошибок, философ упирался, требовал разбора в ЦК.
В комиссии под председательством члена Политбюро Пельше философ-бунтарь произнес речь в защиту своей принципиальной позиции и потребовал, чтобы их с Пельше оставили наедине.
Пельше велел всем удалиться. О чем они с бунтарем говорили, знают только они двое. Когда члены комиссии вернулись, Пельше сказал:
— Это наш человек!
Философ-бунтарь остался в партии. Правда это или вымысел? Не знаю. Слышал от верных людей.
19. Не всяк герой, кто смел
Еще со сталинских времен существует в СССР непререкаемый закон: не признавать героем того, кто действительно совершил подвиг. На трудовом фронте дело просто: за классического Героя труда, вошедшего во все энциклопедии Стаханова, работала целая бригада. А во время войны, когда, видит Бог, не было недостатка в истинных героях, предпочитали, по возможности, создавать их на пустом месте. С ложным героем спокойней. Он знает, кому всем обязан. Партии!
Когда отгремела шумная американская слава, легендарный «полковник Абель», вернувшись на родину, погрузился в трясину бытовой серости и убожества советского служащего.
Легла в больницу жена — Елена Степановна. Вилли попросил начальство помочь ему достать для нее икру в закрытом магазине КГБ (за его, разумеется, деньги).
— Пишите докладную Юрию Владимировичу (Андропову), я поддержу. Но больше двухсот граммов не просите.
За небольшую взятку моя жена достала икру в соседнем гастрономе.
Вилли ворчал на начальство не только по этой причине:
— Вот вам пример уровня этих людей. Мне дали на отзыв план ликвидации...
— За границей? — задал я глупый вопрос.
— Разумеется. Один наш идиот предложил: выследить объект, установить, в какой он остановился гостинице, взять утюг и якобы относя ему белье из стирки...
— Утюг привозят из Москвы или покупают на месте?
— Из этого ничего не вышло. Но уровень, уровень!
— Вилюше не дали звание Героя Советского Союза, — говорила Елена Степановна, — потому что Указ надо печатать в газете. А фамилию Фишер могут принять за еврейскую.
Вилли чувствовал, что на пути его к верхам чекистской иерархии возникают невидимые препятствия, но искал их подчас не там.
— Почему вам дали свиной котух на проспекте Мира, а Питер и Лона живут как боги в одном доме со Святославом Рихтером на углу Большой и Малой Бронной, в прекрасной квартире?
Вилли обиженно-наставительно:
— Начальство помешано на вербовке. Питер завербовал всех, кто служил с ним в Испании в бригаде Линкольна. Вот с ним и носятся! — И уже яростно: — А я никого в своей жизни не завербовал!
Верю!
Но причина плохого к нему отношения начальства не в том, что не завербовал, а в том, что возвел это в принцип. Да что там не завербовал! Меня так и вовсе отвадил. Возможно, что и не одного меня.
То есть причина в Виллином характере.
Тесно было в двадцатисемиметровой двухкомнатной квартирке. Чтобы создать сносные условия, пришлось перестраивать и переоборудовать домик в поселке Старых большевиков на станции Челюскинская по Ярославской железной дороге, оставшийся в наследство от матери Вилли, Любовь Васильевны Фишер.
На перестройку и оборудование ушли все сбережения.
Во всем мире загородный дом требует постоянного ремонта. В Советском Союзе необходимость что—то покрасить, подлатать, перестроить — превращается в кошмар. Не только достать любой материал — что краску, что гвозди — безумно трудно, но еще и советские умельцы любой ремонт, любую работу выполняют так, чтобы не иссякал источник дохода. Починенная крыша через две недели начинает протекать, настланные полы вспухают, двери не закрываются.
Этот спасительный домик — единственное приемлемое жилье для семьи Фишеров — поглощал целиком всю полковничью зарплату со всеми к ней добавками: за выслугу лет, за должность, за звание и так далее, причитавшиеся легендарному Рудольфу Ивановичу Абелю, прославленному советскому разведчику, орденоносцу. Получал он пятьсот рублей в месяц.
Под кухонным полом развелись крысы. На них напрасно тявкали суетливо-нерадивые Пегий и Бишка. А сам Вилли часами подстерегал их с ружьем. (До стрельбы, слава Богу, не дошло. Не знаю, как представлял себе штаб-офицер Фишер результаты стрельбы крупной дробью в тесной, заставленной посудой кухне...) У штаб-офицера с огнестрельным оружием были какие-то странные отношения. Полагавшийся ему служебный пистолет он, как и в годы войны, хранил — от греха подальше — в сейфе на работе. Ружье, которым он грозил хитрым, всегда ускользавшим от него крысам, он брал у коменданта поселка. Такие ружья с одним зарядом тот выдавал сторожам, обходившим длинными зимними ночами почти совершенно пустой поселок. Сторожа ходили шумно, чтобы не напороться ненароком на грабителей, регулярно потрошивших пустые зимой дома.
Еще в доме была «пистоля» — игрушечная, привезенная из ГДР, копия старинного пистолета. «Пистоля» стреляла пистонами, издавая звук хлопушки.
Бишка и Пегий боялись «пистоли» до оцепенения. И стоило кому-нибудь сказать грозно: «А где пистоля?» — как оба пса залезали под диван и там замирали.
Дыру, которую крысы прогрызли в углу кухни, забили жестянкой, натолкав туда предварительно стекла. Крысы прогрызли дыру в другом месте.
Травить их не решались. Боялись отравить Пегого и Бишку. Да и кот мог пострадать. Ведь был еще, кроме ворона Карлуши, кот, — довольно злой субъект с обрубленным хвостом. Сиамской породы.
Я помнил этот домик до перестройки, когда в нем еще доживала (летом, разумеется, зимой там жить было нельзя) мать Вилли, Любовь Васильевна. Не только в самой развалюхе, но и на участке воды не было. Надо было ходить к колодцу. Когда, свернув с проспекта Старых большевиков, вы шли по улице Куйбышева к номеру пятому, где жили Фишеры, то проходили мимо никогда не просыхавшей, окружавшей колодец лужи.
Потом подвели водопровод. Но не в дома, а к колонке на углу. Потом провели воду и в самый дом, к тому времени уже перестроенный. Это было после возвращения Вилли из Штатов. Затем установили в доме центральное отопление. Это делал инженер поселка Николай Константинович Гончаров, которого мой сын, когда еще был крошкой, прозвал почему-то «дядя Внучек».
Была, наконец оборудована внутренняя, так называемая теплая, уборная. До этого, как у большинства обитателей поселка «Старый большевик», у Фишеров в некотором отдалении от дома возвышался классический скворечник на яме. Когда яма наполнялась, ее чистили, а чаще засыпали землей и прелыми листьями. Скворечник переносили на новую яму. А содержимое засыпанной ямы превращалось со временем в ценное удобрение.
В принципе, с появлением домашнего сортира для Фишеров должна была наступить новая жизнь роскоши и неги на грани капиталистического Запада и полного коммунизма. Почти так оно и получилось, хотя сортир, разумеется, потребовал, как любое техническое свершение, так называемой «доводки», то есть поправок и переделок.
Прежде всего, выгребная яма оказалась недостаточно емкой. Для одного сортира она была бы, вероятно, в самый раз. Но инженер поселка Гончаров рассчитал ее без учета находившихся на кухне умывальника и ванны.