Эта информация была для нас неоценимо важна. Многие в правоохранительных органах знали, что преступники возвращаются на место преступления, но никак не могли этого доказать или в точности объяснить. Благодаря таким субъектам, как Берковиц, мы обнаружили, что данное умозаключение соответствует действительности, однако не обязательно по тем причинам, о которых мы подозревали. Одна из них — это, конечно, чувство раскаяния. Но на примере Берковица мы выяснили, что могут быть и другие. Поняв, почему именно тот или иной преступник возвращается на место преступления, можно подготовить и стратегию по его поимке.
Имя «сын Сэма» было нацарапано на клочке бумаги, адресованном капитану полиции Джозефу Борелли, который позже возглавил следственный отдел полиции Нью-Йорка. В Бронксе полиция обнаружила автомобиль с двумя убитыми — Александром Эсау и Валентиной Суриани. Как и остальных, пару застрелили в упор. Рядом с машиной лежала записка следующего содержания: «Ты глубоко ранила меня, назвав женоненавистником. Я не такой. Но я чудовище. Я — сын Сэма. И я скверный мальчишка.
Папа Сэм напьется и начинает беситься. Он бьет свою семью. Иногда он связывает меня и оставляет на заднем дворе. Иногда — запирает в гараже. Сэм любит пить кровь.
„Иди и убей“, — командует он.
Они покоятся за домом. Почти все дети — изнасилованы и забиты — кровь выпита — остались лишь кости.
А еще папа Сэм запирает меня на чердаке. Мне не выбраться, но я могу смотреть из окна, как мир проносится мимо.
Я чувствую себя чужаком. Я на другой волне, не такой как все. Запрограммирован убивать.
Но остановит меня лишь смерть. Внимание всем силам полиции: стреляйте сразу — стреляйте наверняка или убирайтесь с моей дороги, иначе вы умрете!
Папа Сэм теперь совсем стар. Ему нужна кровь, чтобы оставаться молодым. Он пережил слишком много сердечных приступов. „Уф, твою ж так и растак, больно, сынок“.
Больше всего я скучаю по своей принцесске. Она покоится в женском доме. Но скоро мы встретимся.
Я — чудовище, Вельзевул, щекастый бегемот.
Я люблю охотиться. Красться по улицам в поисках того самого — сочного куска мяса. В Квинсе самые славные женки. Я — вода, что они пьют. Я живу охотой, охота — моя жизнь. Крови папочке.
Мистер Борелли, сэр. Я не хочу больше убивать. Нет, сударь, больше не хочу. Но я должен „воздать почести отцу твоему“.
Я наполню мир любовью. Я люблю людей. Я не землянин. Верните меня Иеху.
Люди Квинса, я люблю вас. Желаю всем счастливой Пасхи. Благослови вас Господь в этой жизни и следующей. А теперь мне пора. Пока и спокойной ночи.
ПОЛИЦИИ: пусть вас преследуют мои слова:
Я вернусь!
Я вернусь!
Перевожу — бах, бах, бах, бах — уф!
Убийственно ваш,
Мистер Чудовище».
Вот так мелкая сошка стала всеобщей знаменитостью. Более сотни сыщиков объединились в опергруппу «Омега». Безумных, написанных словно в бреду посланий становилось все больше. Теперь они попадали в газеты и к журналистам, таким как Джимми Бреслин. Город был охвачен ужасом. Берковиц признался, что почувствовал настоящий трепет, когда пришел на почту, а там только и говорили о «сыне Сэма», не догадываясь, что он находился среди них.
Следующее нападение он совершил в Бэйсайде, Квинс, но обоим — и мужчине, и женщине — удалось выжить. Через пять дней преступник объявился снова, но другой парочке в Бруклине повезло меньше: Стейси Московиц скончалась на месте; Роберт Виоланте выжил, но из-за тяжелого ранения потерял зрение.
Сына Сэма наконец поймали. А все из-за того, что в ночь последнего убийства он оставил свой «форд-гэлакси» слишком близко к пожарному гидранту. Случайный свидетель запомнил, что полицейский выписывает штраф за неправильную парковку, который в итоге и вывел полицию на Дэвида Берковица. Во время ареста он просто сказал: «Ну что же, попался».
На допросе Берковиц объяснил, что «Сэм» — это его сосед, Сэм Карр, а его черный лабрадор-ретривер по кличке Харви и не пес вовсе, а демон, живущий уже более трех тысяч лет, который и приказывал Дэвиду убивать. Как-то он даже попытался застрелить пса из пистолета 22-го калибра, но тот выжил. Чуть ли не единогласно психиатрическое сообщество нарекло его параноидальным шизофреником, давая самые разные интерпретации его письмам. «Принцесской» из первого послания, очевидно, Дэвид называл одну из своих жертв, Донну Лаурию, чью душу Сэм обещал ему после смерти.
Для меня в письмах важнее всего было то, как менялся его почерк. В первом — аккуратный и прилежный, потом он портился все больше и больше, пока не стал совсем неразборчивым. Все чаще появлялись ошибки. Как будто записки писали разные люди. Я показал Дэвиду копии, но он даже не отдавал себе отчета в деградации почерка. Если бы я составлял психологический портрет убийцы, то по запискам сразу бы понял, что он человек ранимый, склонный совершать ошибки или досадные промахи, вроде парковки у пожарного гидранта. Тогда полиции удалось бы схватить его раньше. Проявление подобной уязвимости — подходящее время для применения упреждающих мер.
Насколько я понимаю, Берковиц открылся нам благодаря масштабному домашнему заданию, которое мы сделали перед интервью. Еще до нашей встречи мы пораскинули мозгами насчет трехтысячелетней собаки, приказывавшей Дэвиду убивать. Психиатры приняли байку за чистую монету и считали ее главным мотива-тором. Но я знал, что история родилась только после ареста. С ее помощью убийца надеялся легко отделаться. Вот почему, когда он начал разглагольствовать об этом мистическом создании, я просто оборвал его на полуслове: «Слушай, Дэвид, хватит чушь городить. Пес тут ни при чем».
Он рассмеялся и кивнул, признавая мою правоту. Мы даже прочитали несколько объемных диссертаций на тему его писем. В одной из них Берковица сравнивали с Джерри, героем пьесы Эдварда Олби «Что случилось в зоопарке»[26]. Автор другой старался раскусить психопатологию преступника, анализируя каждое слово в его письмах. Но Дэвид подал крученую подачу, и они, естественно, ее проморгали.
А на деле все было проще простого. Дэвид Берковиц злился на свою мать и других женщин за отношение к себе и в их обществе чувствовал себя не в своей тарелке. Его страстная фантазия обладать ими стала смертоносной былью. Мы же считали, что бес кроется в деталях. На них мы и обратили внимание.
Благодаря тому, что Боб Ресслер умело распределял средства гранта НИЮ, а Энн Берджесс собирала и систематизировала материал, полученный из интервью, к 1983 году мы завершили детальное исследование тридцати шести заключенных. Кроме того, мы опросили сто восемнадцать жертв их деяний, по большей части женщин.
Исследование дало жизнь системе, позволившей лучше понимать и классифицировать преступников, совершающих убийства с особой жестокостью. Впервые в жизни мы могли по-настоящему связать улики, оставленные на месте преступления, с тем, что происходит в голове убийцы. А это, в свою очередь, помогло нам эффективнее их выслеживать, чаще ловить и быстрее предавать суду. Мы понемногу нащупывали ответы на вековые вопросы о безумии и о том, «какой человек мог бы совершить подобное».
В 1988 году мы развили наши идеи до целой книги, опубликованной издательством «Лексингтон букс» под названием «Убийство на сексуальной почве: почерк и мотивация». На момент написания нынешнего текста она вышла уже в седьмой редакции. Но вне зависимости от того, сколько новых данных с тех пор появилось, мы признаем в заключении книги: «Это исследование поднимает куда больше вопросов, чем дает ответов».
Путешествие в глубины сознания жестоких душегубов — это непрерывная гонка за новыми открытиями. Серийный убийца по определению является «успешным» преступником, который учится на своем прошлом опыте. Нам лишь остается учиться быстрее него.
Глава 8. Убийца с дефектом речи
В далеком 1980 году в местной газете я как-то вычитал, что неизвестный вломился домой к пожилой женщине, изнасиловал ее, жестоко избил и оставил умирать, по пути заколов двух ее собак. Полиция была уверена, что нападавший провел на месте преступления уйму времени. Это событие спровоцировало тогда волну общественного резонанса.
Пару месяцев спустя по дороге домой я спросил Пэм, не было ли в последнее время новостей по этому делу. Не оказалось не только новостей, но даже четкого круга подозреваемых. На мой взгляд, полиция действовала хуже некуда, потому что из того, что я читал и слышал, дело казалось мне вполне решаемым. Оно не входило в федеральную юрисдикцию, и нас не пригласили к его расследованию, поэтому я решил выступить неофициально, как местный житель, и по мере сил помочь в расследовании.
Я отправился в полицейский участок, представился, рассказал начальнику о том, чем занимаюсь, и предложил следователям помощь. Они с радостью согласились.
Ведущего следователя звали Дин Мартин. Не помню точно, удалось ли мне сдержаться и не отпустить пару шуток в стиле Джерри Льюиса[27]. Наверное, не удалось. Мартин показал мне все документы по делу, включая фото с места преступления. Той женщине и правда изрядно досталось. Я углубился в материалы дела, и в голове постепенно сформировалась четкая умозрительная картина преступления и образ самого преступника.
И наконец я изложил следователям, которые внимательно, хотя и скептически слушали меня, свои предположения. Это подросток шестнадцати-семнадцати лет. Если жертвой сексуального насилия становится пожилая женщина, то искать следует юного, неуверенного в себе человека, имеющего скромный опыт или же не имеющий такового совсем. Молодой, крепкой или более уверенной в себе жертвы он попросту испугается. Юноша будет растрепанный, взъерошенный, скорее всего, плохо за собой следит. В ту самую ночь мать или отец вышвырнули его из дому и ему было некуда деваться. В такой ситуации он далеко и не пойдет. Напротив, он как раз станет искать себе самое доступное пристанище где-нибудь неподалеку. У него нет таких отношений с девушкой или друзьями, чтобы просто завалиться к ним домой и переждать, пока буря не уляжется. И вот несчастный, обессилевший и злой на судьбу юнец шастает по округе, как вдруг натыкается на дом той самой пожилой дамы. Он знает, что она живет одна, потому что когда-то был у нее на побегушках или просто подрабатывал. Он знает, что она не представляет для него особой опасности.