и. Со своим круглым личиком, мягкими руками и ясными глазами за толстыми стеклами очков он скорее походил на пряничного человечка, чем на серийного детоубийцу. Он раздавал интервью направо и налево, заявляя о том, что не виновен, что его арест служит проявлением расизма в чистом виде. Прямо перед слушанием он сказал: «ФБР я бы сравнил с „Кистуонскими копами“, а полицию Атланты — с „Машина 54, где вы?“[29]».
Обвинение было уверено, что сломает Уильямса, хотя я считал, что он вполне может выстоять. По его поведению во время совершения преступлений, а также из публичных заявлений я понял, что он достаточно наглый и самоуверенный тип, убежденный в собственной способности манипулировать ходом судебного заседания, как он проделывал это с широкой общественностью, прессой и полицией.
Перед заседанием стороны провели закрытую встречу в кабинете судьи Клэренса Купера. Адвокат Эл Биндер предупредил, что они пригласили из Феникса опытного судебного психиатра Майкла Брэда Бейлесса, который даст показания, что трижды проверял Уильямса и тот не вписывается в портрет и неспособен на убийства.
— Не вопрос, — ответил Гордон Миллер, — зовите. А мы тогда позовем агента ФБР, который в точности предсказал, как развивалось дело.
— Черт, нам необходимо с ним потолковать, — забеспокоился Биндер.
Миллер ответил, что все это время я сидел у него спиной, у стола обвинения.
На деле же я поговорил сразу с обеими сторонами. Мы отправились в комнату для присяжных. Я рассказал защите о своем профессиональном опыте и добавил, что, если их не устраивает звание агента ФБР, а не доктора медицины, я с таким же успехом могу попросить дать заключение какого-нибудь психолога, с которым работал по делу, например Парка Дитца. Уверен, он покажет то же самое.
Похоже, своими словами я вызвал у Биндера и его коллег искреннее восхищение. Во время беседы они придерживались приветливого и уважительного тона, а Биндер даже сообщил, что его сын тоже хочет стать агентом ФБР.
Между тем Бейлесс так и не дал показаний. Через неделю после окончания суда в интервью «Атланта джорнал» и «Атланта конститьюшн» он признался, что считал Уильямса эмоционально способным пойти на убийство, что тот был «неуравновешенным» и, по мнению психиатра, убивал ради «власти и навязчивого желания управлять». Врач сказал, что Уильямс просил его «либо не упоминать в своем докладе некоторые моменты, либо вообще не давать показаний». По словам Бейлесса, одно из ключевых затруднений для защиты состояло в том, что Уильямс настаивал на своем желании распоряжаться всем самостоятельно.
Эти сведения я нашел крайне интересными, главным образом потому, что они в точности соответствовали психологическому портрету, который составили мы с Роем Хейзелвудом. Не менее интересным показалось мне и другое событие, имевшее место во время судебного заседания.
Вместе с большинством иногородних участников слушаний я поселился в центре Атланты, в отеле «Марриотт», что рядом со зданием суда. Однажды вечером я в одиночестве ужинал в ресторане отеля, как вдруг ко мне подошел солидный чернокожий мужчина (с виду лет сорока пяти), представившись доктором Брэдом Бейлессом. Я сказал, что знаю, кто он и почему он здесь. Когда он попросил разрешения присесть, я заявил, что это плохая идея, раз он завтра утром будет давать показания: нас не должны видеть вместе. Но Бейлесс парировал, что его это не волнует, затем сел и спросил меня, знаком ли я с его внушительным послужным списком. В ответ я прочитал ему одну из своих мини-лекций по криминальной психологии и добавил: если он даст те показания, которых от него ожидает защита, то опозорит и себя, и свою профессию. Уходя, он признался, что очень хотел бы приехать в Куантико и прослушать наш курс. Подмигнув, я ответил, что мы сначала поглядим, как он завтра себя поведет.
На следующее утро — какое совпадение! — я узнал, что доктор Бейлесс уехал к себе в Аризону, так и не дав показаний. На скамье передо мной Биндер кусал локти, жалуясь на «давление обвинения», которое распугивает его свидетелей-экспертов. Конечно, такой цели я не преследовал, но грех было не воспользоваться такой возможностью. Хотя на самом деле, по-моему, доктор Бей-лесс обладал достаточной внутренней целостностью, чтобы распознать истинную сущность обвиняемого и не позволить манипулировать собой ни одной из сторон.
Во время слушаний представители обвинения Хэл Дэдмен и Ларри Петерсон проделали прекрасную работу, мастерски орудуя всего двумя уликами — волосками и частицами одежды, но наука идентификации очень сложна и по своей природе далека от яркого театрального действа. Вся их речь сводилась к тому, что вот эта ворсинка с ковра загнута вот сюда, а вот эта — сюда. В конце концов им удалось доказать, что частицы, найденные на телах всех двенадцати жертв соответствуют зеленому с фиолетовым покрывалу из спальни Уильямса, около половины — ковру в гостиной и примерно столько же — частицам, найденным в его «шевроле» 1970 года. Помимо этого, во всех случаях, кроме одного, им удалось установить соответствие частиц с шерстью немецкой овчарки Шебы, питомице ответчика.
Когда настала очередь защиты, перед судом выступил привлекательный адвокат, этакий канзасский Кеннеди, который все время улыбался жюри, видимо, надеясь таким образом опровергнуть показания Дэдмена. По завершению заседания команда обвинения собралась для подведения итогов дня и от души посмеялась над неубедительностью канзасского красавчика.
Потом коллеги обратились ко мне:
— Что скажешь, Джон?
Я успел понаблюдать за присяжными и сказал:
— Позвольте вас расстроить. Вы сливаете дело.
Все были в шоке: меньше всего они ожидали от меня таких слов.
— Может, вам речь адвоката и не показалась убедительной, — объяснил я, — но вот присяжным он вполне понравился. Мало того: даже я с большим трудом понял, о чем толковал Хэл Дэдмен. А свидетели защиты, пусть и выглядели простовато, говорили вполне доступным языком.
Обвинителям хватило вежливости не послать меня куда подальше, но я, будучи опытным психоаналитиком, отчетливо осознал, что мне здесь не рады. Все равно меня дожидалась целая кипа дел, да и к тому же пора было готовиться к слушанию по делу Мэри Фрэнсис Стоунер. Кроме того, постоянные разъезды начали сказываться и на моей личной жизни. Я редко появлялся дома, мало участвовал в жизни семьи, и из-за этого наш брак трещал по швам. Здоровье тоже пошаливало: я не занимался спортом и постоянно находился в стрессе. Я набрал номер Ларри Монро и сообщил, что возвращаюсь в Куантико.
Едва я успел выйти из самолета и сесть в машину, как узнал, что обвинение решило прислушаться к моим словам. Они стали замечать, что события развиваются именно так, как я и предсказывал, и просили меня вернуться в Атланту и помочь со свидетелями защиты.
И вот через два дня я снова полетел в Атланту. Теперь, нуждаясь в моем совете, меня встретили куда дружелюбнее. Уэйн Уильямс преподнес обвинению большой сюрприз, решив давать показания, чему я совсем не удивился. Зал наполнился звучным, глубоким голосом его адвоката Эла Биндера. Задавая вопросы, он наклонялся немного вперед, чем немало походил на акулу, за что его и прозвали «Челюсти».
Обращаясь к присяжным, Биндер все время нажимал на одно и то же:
— Взгляните на обвиняемого! Разве он похож на серийного убийцу? Встаньте, Уэйн, — предложил он, попросив своего подзащитного показать руки. — Смотрите, какие нежные у него руки. Думаете, ими можно задушить человека?
Биндер допрашивал Уильямса полдня и весь следующий день. Но и сам обвиняемый в долгу не остался, в чем и состоял его план. Он отлично подходил на роль невинной жертвы позорной, расово нетерпимой системы, которой срочно понадобился козел отпущения.
Поэтому теперь перед обвинением стояла другая проблема: как вести перекрестный допрос. Было решено дать слово заместителю окружного прокурора Джеку Малларду. Обладатель низкого мягкого голоса с мелодичным южным акцентом, для этой задачи он подходит лучше всего.
У меня не было практики в судебных процедурах и допросе свидетелей, но я понимал ситуацию на инстинктивном уровне и снова применил испытанный метод «влезть в чужую шкуру». Я спросил себя: что меня выведет на чистую воду? Ответ явился сам собой: если допрос проведет тот, кто уверен в моей вине, невзирая на все мои уловки.
Я спросил Малларда:
— Помните старое телешоу «Это твоя жизнь»[30]? Представьте, что вы его ведущий. Не давайте ему вздохнуть. Сломайте его. Он жесткий, зацикленный на стремлении к контролю человек — иными словами, обсессивно-компульсивный тип. Чтобы пробиться через его защиту, нужно все время на него давить, поддерживать напряжение, пройдясь по всем аспектам его жизни, даже таким, которые могут ничего не значить, — скажем, в какую школу он ходил. Не давайте ему спуску. А когда он немного выдохнется, перейдите к физическому контакту, как сделал Эл Биндер. Что хорошо для защиты — хорошо и для обвинения. Подойдите как можно ближе, вторгнитесь в его личное пространство, застаньте врасплох. И прежде чем защита выдвинет протест, тихо-тихо спросите: «Тебе было страшно, Уэйн, когда ты убивал тех детишек?»
Маллард сделал все, как я ему сказал. Первые несколько часов перекрестного допроса Уильямс держался молодцом. Маллард несколько раз ловил его на противоречиях, но в ответ раздавались лишь причитания: «Да я бы ни за что не тронул детей». Затем Маллард, облаченный в серый костюм в тон седым волосам, стал методично расспрашивать обвиняемого о его жизни с самых пеленок и по нынешний день, а в нужный момент подошел к Уильямсу вплотную, положил руку ему на плечо и тихим голосом с акцентом уроженца Южной Джорджии процедил:
— Каково это, Уэйн? Каково ощущать, как твои пальцы сжимаются вокруг горла жертвы? Страшно тебе было? Страшно?
Дрожащим голосом Уильямс ответил:
— Нет.
И тут он слетел с катушек. Ткнув в меня пальцем, он завизжал: