Боб выходит как побитый, убежденный в том, что его уволят. Нам с Джеком Кунстом искренне его жаль. Но на следующий день Фицпатрик говорит мне, что после ухода Макгонигела они с Уэлшем хохотали так, что чуть не надорвали себе животы.
Годы спустя, когда я возглавлял отдел содействия расследованиям, меня неоднократно спрашивали – с учетом всего, что мы знаем о криминальном поведении и анализе, – может ли кто-нибудь из нас совершить идеальное убийство. Я всегда отвечал «нет»: даже при всех наших знаниях поведение после преступления все равно нас выдаст. Я считаю, что инцидент между Макгонигелом и Уэлшем доказывает: даже успешный агент ФБР не может выстоять под давлением мастера допроса.
Кстати, с того момента, как Боб вышел из кабинета начальника в ту субботу, он носил исключительно белые рубашки… белейшие в городе, пока Нила Уэлша не перевели в Филадельфию.
Успехи Гувера в получении финансирования от государства через конгресс во многом объяснялись статистикой, которой он и правда мог похвастаться. Но для того чтобы обеспечить эти цифры, полевым агентам приходилось трудиться не покладая рук.
В начале 1972-го, гласит история, Уэлш пообещал боссу сто пятьдесят арестов за незаконное букмекерство. Очевидно, на тот момент эта категория преступлений требовала повышенного внимания. Мы разработали целую операцию с сетью информаторов, прослушкой и тактическим планированием, кульминацией которой стало воскресенье Суперкубка, главный для незаконных ставок день в году. «Ковбои Далласа», проигравшие «Балтиморским кольтам» годом раньше, играли с «Дельфинами Майами» в Новом Орлеане.
Аресты букмекеров следовало производить с молниеносной быстротой, потому что они используют горючую бумагу (которая мгновенно воспламеняется) или бумагу из картофельного крахмала (которая растворяется в воде). Операция обещала быть непростой, потому что весь тот день шел дождь.
Мы тогда арестовали более двухсот букмекеров. В какой-то момент у меня в машине на заднем сиденье оказался арестованный в наручниках, которого надо было доставить во временный изолятор, куда мы всех их отправляли. Он был очаровательным, очень дружелюбным. А еще красивым: прямо как Пол Ньюман. Он мне сказал:
– Когда-нибудь, когда все это закончится, надо будет встретиться сыграть в ракетбол.
Он охотно шел на контакт, поэтому я начал задавать ему вопросы, как грабителям банков:
– Почему вы этим занимаетесь?
– Мне нравится, – отвечал он. – Вы можете всех нас арестовать сегодня, Джон. Но это погоды не сделает.
– Но для такого умного человека, как вы, заработать деньги легальным способом куда проще!
Он покачал головой, словно я никак не мог понять. Дождь полил еще сильнее. Он покосился в сторону, на боковое окно машины.
– Видите две эти капли? – Он показал пальцем. – Давайте вы поставите на то, что левая стечет с окна раньше правой. И все. Никакой Суперкубок не нужен. Достаточно двух дождевых капель. Вы не сможете нас остановить, Джон, сколько ни старайтесь. Таковы уж мы.
Для меня эта короткая встреча была как гром среди ясного неба. Откровение, ниспосланное свыше. Если оглядываться назад, это может показаться наивным, но внезапно все, о чем я спрашивал, все мои исследования относительно грабителей и других преступников – все стало предельно ясно.
Таковы уж мы.
Есть что-то врожденное, глубоко укорененное в разуме и психике преступника, заставляющее его действовать определенным образом. Позднее, когда я начал изучать разум и мотивацию серийных убийц, когда начал анализировать их преступления в поисках поведенческих подсказок, я искал тот элемент или набор элементов, которые выделяли преступление или преступника и показывали, каков он.
Позднее я придумал термин почерк, чтобы описать этот уникальный элемент, это личностное побуждение, присутствующее всегда. И использовал его в сравнении с традиционным понятием «модус операнди», который гибок и может меняться. Эта концепция легла в основу того, чем мы занимаемся в отделе содействия расследованиям.
Как выяснилось, сотни арестов, произведенных нами в воскресенье Суперкубка, ни к чему не привели: суд отверг эти дела из-за технической ошибки. В спешке, которой сопровождалась операция, ордеры на обыск подписал помощник генерального прокурора, а не сам прокурор. Но ОСА Уэлш исполнил обещание и предоставил цифры Гуверу, так что они оказали должное воздействие на Капитолийский холм[9]. А я получил инсайт, который стал поворотным пунктом в моей карьере в правоохранительных органах, благодаря всего лишь двум каплям дождя.
Глава 4Между двумя мирами
Дело касалось угона через границу штата грузовика со скотчем J&B примерно на сто тысяч долларов. Была весна 1971 года, и я уже полгода работал в Детройте. Кладовщик со склада предупредил нас, куда направляются угонщики, чтобы получить деньги за краденое спиртное.
Это была совместная операция ФБР и полиции Детройта, но планировали ее обе организации по отдельности. Встретились лишь представители руководства, и что они между собой порешили, особо не разглашалось. Поэтому когда пришло время осуществлять арест, никто толком не знал, что делают другие.
Все происходило ночью на окраине города, возле железнодорожных путей. Я вел одну из машин ФБР, рядом со мной сидел старший моей команды Боб Фицпатрик. Информатор был его; следователем по делу назначили Боба Макгонигела.
И вот мы слышим по рации:
– Хватайте их! Хватайте!
Я ударяю по тормозам, перегораживая грузовику дорогу. Водитель открывает дверцу, выскакивает наружу и бросается бежать. Я и агент в другой машине тоже выскакиваем, я выхватываю пистолет и мчусь за ним в погоню.
На улице темно, мы все в обычной одежде – никаких костюмов с галстуками, – и мне никогда не забыть, как сверкнули на меня белки глаз полицейского, который наставил на меня дробовик и заорал:
– Стоять! Полиция! Бросай оружие!
Нас разделяют какие-то несколько метров, и я понимаю, что он вот-вот в меня пальнет. Я застываю, постепенно осознавая тот факт, что любое неверное движение будет стоить мне жизни.
Я уже готов бросить пистолет и поднять руки, когда слышу крик Боба Фицпатрика:
– Он из ФБР! Он агент ФБР!
Полицейский опускает дробовик, и я инстинктивно снова бросаюсь в погоню за шофером. Адреналин кипит в крови, я нагоняю беглеца одновременно с другим агентом. Мы валим его на землю и надеваем наручники – грубей, чем следовало бы, но я слишком возбужден. Те жуткие несколько секунд, когда я думал, что мне вот-вот снесут башку, были одним из самых кошмарных моментов, которые мне довелось пережить. Много раз с тех пор, пытаясь представить себя на месте жертвы убийства или изнасилования, залезть к ней в голову, чтобы понять, о чем она думала и как могла действовать в момент нападения, я заставлял себя вспомнить собственный страх, и это помогало мне по-настоящему встать на точку зрения жертвы.
Пока мы, новобранцы, рвали задницы, чтобы произвести как можно больше арестов, старики, похоже, придерживались того мнения, что не имеет смысла раскачивать лодку – тебе платят одинаково вне зависимости от того, подставляешься ты под пули или нет, – и что инициатива хороша для коммивояжеров. Поскольку у нас приветствовалось, чтобы агенты как можно больше времени проводили вне офиса, рассматривание витрин, сидение в парке и чтение «Уолл-стрит джорнэл» стали любимыми занятиями некоторой части агентского состава.
«Синий огонь» в моей заднице подсказал мне написать докладную с предложением ввести прогрессивную систему премий для поощрения наиболее продуктивных работников. Я подал ее нашему ПОСА, помощнику ответственного спецагента, Тому Нейли.
Том вызывает меня к себе в кабинет, закрывает дверь, берет докладную со стола и ласково мне улыбается.
– О чем ты беспокоишься, Джон? Ты и так получишь одиннадцатую зарплатную категорию, – говорит он и рвет бумажку надвое. – А потом двенадцатую. – И рвет ее еще пополам. – И тринадцатую.
Снова рвет листок, уже откровенно хохоча.
– Не раскачивай лодку, Дуглас, – советует он напоследок, прежде чем бросить обрывки в мусорную корзину.
Пятнадцать лет спустя, когда Дж. Эдгара Гувера уже не было в живых, ФБР приняло систему прогрессивных премий. Причем внедрили они ее почему-то без моей помощи.
Одним майским вечером – на самом деле я помню, что это была пятница после 17 мая, по причинам, которые очень скоро прояснятся, – я был с Бобом Макгонигелом и Джеком Кунстом в баре, где мы обычно отдыхали, – через дорогу от офиса, под названием «Гараж Джима». Там играла рок-н-ролльная группа, мы все слегка перебрали с пивом, и внезапно в бар вошла очаровательная юная девушка с подругой. Она напомнила мне молодую Софи Лорен, одетую в самый модный по тем временам наряд – коротенькое платье голубого цвета и сапоги высотой чуть ли не до пупка.
Я крикнул ей:
– Эй, голубенькая! Подходи к нам!
К моему удивлению, они с подругой и правда подошли. Ее звали Пэм Модика, и мы начали перекидываться шутками и флиртовать. Оказалось, что у нее день рождения – двадцать один год – и они отмечают наступление легального возраста употребления спиртного. Похоже, она оценила мое чувство юмора. Позднее я узнал, что ее первое впечатление обо мне было такое: симпатичный, но малость чудной – все из-за моей короткой стрижки военного образца. Мы ушли из «Гаража Джима» и остаток ночи шлялись по барам.
За следующие несколько недель мы хорошо узнали друг друга. Она жила в Детройте и окончила Першинг-Хай – школу почти исключительно для чернокожих, выпускником которой был знаменитый баскетболист Элвин Хейз. Когда мы познакомились, она училась в Университете Восточного Мичигана в Ипсиланти.
Наши отношения развивались стремительно – правда, отчасти за счет социального веса Пэм. Был 1971 год, война во Вьетнаме еще шла, и в кампусах колледжей фэбээровцев терпеть не могли. Многие ее друзья не хотели иметь с нами ничего общего, считая, что я – засланный казачок, отчитывающийся об их деятельности перед властями. Сама мысль о том, что кому-то может прийти в голову вести за этими малолетками слежку, была смехотворной – если не принимать в расчет того, что ФБР в те времена и правда таким занималось.