Помню, как пришел к Пэм на лекцию по социологии. Я сидел на заднем ряду, слушая лектора – молодого, радикально настроенного ассистента профессора, этакого крутого, своего в доску. Он постоянно бросал на меня взгляды – ясно было, что мое присутствие ему не по душе. Любой сотрудник ФБР автоматически считался врагом – даже бойфренд одной из его студенток. Оглядываясь назад, я понимаю, как можно раздразнить человека, просто оставаясь самим собой, и мы в моем отделе использовали это в свою пользу. В одном деле о жестоком убийстве на Аляске мой чернокожий коллега Джуд Рей заставил ответчика-расиста выйти из себя во время дачи показаний, просто усевшись рядом и дружелюбно заговорив с его девушкой.
Во времена учебы Пэм в колледже там действовал серийный убийца, хотя тогда мы еще не использовали этот термин. Первое убийство он совершил в июле 1967-го – тогда из кампуса пропала девушка по имени Мэри Флешер. Ее полуразложившийся труп нашли месяц спустя. Мэри зарезали ножом, отрубили ей руки и ноги. Год спустя было найдено тело Джоан Шелл, студентки Мичиганского университета, в близлежащем городке Энн-Арбор. Ее изнасиловали и нанесли около пятидесяти ножевых ранений. Еще один труп обнаружили в Ипсиланти.
Убийства, ставшие известными как «мичиганские», продолжались, и девушки в обоих университетах жили в страхе. Каждое найденное тело носило следы кошмарного насилия. К моменту, когда в 1969 году был арестован студент Мичиганского университета Джон Норман Коллинз – практически случайно, собственным дядей, капралом полиции Дэвидом Лейком, – шестеро студенток и одна тринадцатилетняя девочка погибли от его рук.
Коллинза судили и приговорили к пожизненному заключению за три месяца до моего прихода в Бюро. Но я часто задумывался о том, что, обладай Бюро нашими нынешними познаниями, убийцу поймали бы раньше, пока он не натворил столько дел. Даже после ареста Коллинза его призрак продолжал наводить ужас в обоих кампусах, как Тед Банди – уже реальный – в других колледжах несколько лет спустя. Поскольку Пэм никак не могла забыть о тех убийствах, они стали и частью моей жизни тоже. Вполне вероятно, что, скорее всего, хотя бы на подсознательном уровне, когда я начал изучать, а потом ловить серийных убийц, Джон Норман Коллинз и его невинные красавицы-жертвы все еще преследовали меня.
Я был на пять лет старше Пэм, но, поскольку она училась в колледже, а я уже работал, да еще и в правоохранительных органах, мы как будто принадлежали к разным поколениям. На публике она часто держалась со мной и моими друзьями немного застенчиво, и, боюсь, мы иногда этим пользовались.
Однажды мы с Бобом Макгонигелом обедали вместе с Пэм в отеле в центре города. Мы оба были в темных костюмах и ботинках, а Пэм – в обычном наряде скромной студентки. Когда мы спускались на лифте в холл, он останавливался, казалось, на каждом этаже, и входили новые пассажиры.
Примерно на полпути Боб оборачивается к Пэм и говорит:
– Хорошо позабавились сегодня, правда? В следующий раз, как будем в городе, непременно тебе позвоним.
Пэм смотрит в пол, стараясь не реагировать, но тут встреваю я:
– И тогда с меня взбитые сливки, а с тебя – вишенки.
Остальные пассажиры переглядываются, неловко переминаются, и тут Пэм разражается хохотом. Все таращатся на нас троих как на компанию извращенцев.
Пэм собиралась ехать на осенний семестр по обмену в Ковентри, Англия. В конце августа, когда она улетала, я уже понимал, что она – та девушка, на которой я хочу жениться. Мне не приходило в голову спросить саму Пэм, питает ли она ко мне ответные чувства. Я просто предполагал, что иначе и быть не может.
Во время ее отсутствия мы постоянно переписывались. Я много времени проводил в доме ее семьи на 622 Аламеда-стрит, близ ярмарки штата Мичиган. Отец Пэм умер, когда она была еще маленькой, но я пользовался благосклонностью ее матери Розали, так что несколько раз в неделю ужинал у них и составлял психологический профиль самой Розали, а также братьев и сестер Пэм, чтобы лучше понять, что они собой представляют.
В тот же период я познакомился с другой девушкой, которую Пэм впоследствии называла (хотя никогда не видела воочию) «девицей с гольфа». И снова мы познакомились в баре – похоже, я тогда постоянно зависал в разных заведениях. Ей было чуть за двадцать, симпатичная, недавно окончила колледж. Едва ли не сразу после знакомства она настояла, чтобы я пришел к ней домой на ужин.
Выяснилось, что живет она в Дирборне – там находилась штаб-квартира компании «Форд», где ее отец занимал руководящий пост. У них большой каменный дом с бассейном, оригиналами знаменитых картин и дорогущей мебелью. Ее отцу под пятьдесят, и он – образчик успешного корпоративного управленца. Мать грациозна и элегантна. Мы сидим за обеденным столом в окружении младших брата и сестры моей новой подруги. Я составляю профиль их семьи, оценивая приблизительные размеры их капитала. Одновременно они оценивают меня.
Все идет как-то слишком хорошо. Они явно впечатлены, что я – агент ФБР: желанная перемена после настороженного отношения кружка Пэм. Но, естественно, эти люди – настоящие снобы, как мне и показалось на первый взгляд. Я начинаю нервничать; ясно как день, что меня собираются женить.
Отец девушки расспрашивает меня о семье, корнях, военной службе. Я рассказываю, как отвечал за спортивную часть на базе ВВС. Потом он говорит, что владеет вместе с приятелем гольф-клубом близ Детройта. Расписывает свои поля и лужайки, и моя оценка их состояния резко возрастает.
– Джон, ты играешь в гольф? – спрашивает он.
– Нет, – отвечаю я и глазом не моргнув, – но очень хочу научиться.
Все, кажется, ясно. Мы расходимся. Я остаюсь ночевать на диване в подвальной комнате. Посреди ночи меня, притворяясь лунатичкой, посещает моя новая знакомая. Может, роскошь их дома, а может, инстинктивный страх подставы, преследующий всех агентов Бюро, или агрессивность девушки, как и всей ее семейки, меня отпугивают. На следующее утро я ухожу, поблагодарив за гостеприимство и потрясающий ужин. Кажется, шанс на богатую жизнь я упустил.
Пэм вернулась из Англии за несколько дней до Рождества 1971 года. Я решил задать ей наконец самый главный вопрос, а для этого требовалось купить кольцо с бриллиантом. В те дни у Бюро имелись контакты с продавцами практически чего угодно – магазин, где я приобрел кольцо, был крайне признателен нам за раскрытие кражи и давал агентам существенную скидку.
Но даже со скидкой самый большой бриллиант, который я мог себе позволить, не превышал весом 1,25 карата. Я прикинул, что, если положить его в бокал с шампанским, я покажусь Пэм куда более романтичным, а камень – куда более крупным, наверное карата с три. Я отвел ее в итальянский ресторан на Эйт-Майл-роуд рядом с ее домом и планировал, как только она отлучится в дамскую комнату, опустить кольцо в ее бокал.
Но она так и не отлучилась. Поэтому на следующий вечер я опять отвел ее в тот ресторан – с тем же результатом. У меня уже был богатый опыт слежки, требовавшей часами сидеть в машине и терпеть сцепив зубы, так что я искренне восхитился моей невестой. Правда, я не исключал, что это нечто вроде знака свыше – а не рановато ли мне еще жениться?
В следующий вечер был канун Рождества, и вся семья собралась в доме ее матери. Сейчас или никогда, решил я. Мы пили «Асти Спуманте», ее любимое. Наконец-то она на минутку отошла на кухню. Вернувшись, села мне на колени, мы подняли тост, и, если бы я ее не остановил, Пэм проглотила бы кольцо вместе с «Асти». Какие там три карата – она вообще не заметила кольца, пока я не ткнул в него пальцем. Вдруг это тоже был знак?
Тем не менее главным было то, что я все подготовил – как при допросах, – чтобы получить желаемый результат. Подгадал момент, когда она будет окружена членами семьи, которые меня обожали, так что у Пэм просто не оставалось другого выхода, кроме как ответить «да». Она так и сделала. Свадьбу назначили на следующий июнь.
На второй год большинство агентов-холостяков отправляли в Нью-Йорк или Чикаго, исходя из соображения, что им там будет проще, чем женатым. У меня никаких особых предпочтений не было, и я получил назначение в Милуоки – вроде бы нормальный город, хотя я никогда там не был и даже не знал толком, где он находится. Я должен был переехать в январе и обустроиться, а Пэм предстояло присоединиться ко мне после бракосочетания.
Я поселился в апартаментах Джуно-Виллидж, на Джуно-авеню, недалеко от полевого офиса Милуоки на Норт-Джексон-стрит. С тактической точки зрения это оказалось ошибкой, ведь, что бы ни случилось, ответ был один:
– Вызовите Дугласа. Он всего в трех кварталах.
Еще до моего переезда в Милуоки женщины в офисе прознали, что я не женат. В мои первые недели они сражались за возможность записывать под мою диктовку, хоть мне и нечего было особенно диктовать. Все так и крутились вокруг меня. Но спустя несколько недель, когда выяснилось, что я помолвлен, их интерес растаял, как прошлогодний снег.
Атмосфера в полевом отделении Милуоки была копией детройтской, даже более того. Моим первым ОСА там был Эд Хейс, которого все называли Шустрый Эдди. Он был вечно красным, как свекла (Хейс скончался от гипертонии вскоре после выхода в отставку), и расхаживал по офису, громко щелкая пальцами и крича:
– А ну все вон! Вон отсюда!
Я спросил:
– И куда мне идти? Я только перевелся. У меня ни машины, ни расследований.
Он выпалил в ответ:
– Мне плевать, куда ты пойдешь. Убирайся из офиса.
Я и убрался. В те дни, прогуливаясь по Висконсин-авеню или сидя в библиотеке, можно было запросто встретить нескольких агентов, бродивших там, потому что им некуда было податься. Довольно скоро я купил себе следующую машину, «Форд-Торино», у продавца, тоже кое-чем обязанного Бюро.
Наш следующий ОСА, Херб Хокси, перевелся из Литл-Рока в Арканзасе. У всех ОСА были проблемы с набором персонала, поэтому Хокси прибыл уже на взводе. Каждому полевому отделению назначалась месячная квота набора агентов и вольнонаемных.