Как консультант я отвечал за группу студентов – секцию В, – состоящую из пятидесяти человек. Хотя при директоре Патрике Грее, а затем Кларенсе Келли Бюро стало более открытым, чем при Гувере, женщин в Национальную академию не принимали. Помимо американцев, в моей группе были студенты из Англии, Канады и Египта. Я жил с ними в одном общежитии и играл массу ролей: от инструктора до социального работника, психотерапевта и мамаши-наседки. Это позволяло персоналу отдела поведенческих наук посмотреть, как ты взаимодействуешь с полицией, нравится ли тебе атмосфера в Куантико и как ты реагируешь на стресс.
А стресса там было выше крыши. Вдали от семей, оказавшиеся впервые во взрослой жизни в общежитии, где спиртное было под строгим запретом, вынужденные делить душевые с людьми, с которыми никогда не встречались раньше, подвергаемые физическим испытаниям, забытым со времен начальной подготовки, студенты получали великолепное образование – но какой ценой! Примерно на шестой неделе большинство уже сходило с ума и лупило кулаками по беленым стенам из цементных блоков.
Конечно, это сказывалось и на нас, консультантах. Каждый справлялся с работой по-разному. Я, как всегда, решил, что если хочу пройти через это и остаться в живых, то не должен терять чувства юмора. У некоторых консультантов был другой подход. Один, например, был предельно суровым и буквально не слезал со своих студентов. На третьей неделе они до того от него устали, что подарили набор чемоданов – символическое послание, означавшее «убирайся отсюда».
Другим консультантом был специальный агент, которого я буду называть Фред. У него никогда не было проблем со спиртным, пока он не приехал в Куантико, – зато тут они расцвели пышным цветом.
Консультантам надо было отслеживать у студентов признаки депрессии. Фред же сам запирался в комнате, курил и в одиночестве напивался до поросячьего визга. Когда имеешь дело с полицейскими, закаленными в работе на улицах, надо помнить: выживает сильнейший. Прояви хоть малейшую слабость, и ты покойник. Фред же, хоть и был приятным парнем, оказался таким чувствительным, понимающим и уступчивым, что у него не было никаких шансов с этими ребятами.
В расположении действовало правило: никаких женщин на этажах. Как-то ночью один из полицейских прибегает к Фреду и заявляет, что «больше не может этого терпеть». Конечно, никакому консультанту не хотелось бы такое услышать. Оказывается, его сосед по комнате каждый вечер приводит к себе новых женщин и не дает ему спать. Фред направляется к ним: у дверей комнаты он видит целую очередь мужчин, сжимающих в потных ладошках наличные. Фред выходит из себя, врывается к парню, который как раз вскарабкался на длинноволосую блондинку, хватает его и снимает с женщины – та оказывается надувной куклой.
Неделю спустя другой коп приходит к Фреду посреди ночи сообщить, что его депрессивный сосед Гарри только что открыл окно и выпрыгнул. Вообще-то окна в общежитии не открываются. Фред мчится по коридору, выглядывает в открытое окно и видит Гарри, в крови лежащего на газоне. Он быстро сбегает по ступенькам и бросается к самоубийце; Гарри вскакивает и пугает его до полусмерти. Оказывается, они стащили из столовой бутылку кетчупа. К выпускному у Фреда начинают выпадать волосы, он не бреется, у него отнимается нога, и он хромает. Невролог не находит у него никаких заболеваний. С больничного Фред вышел только через год в свое полевое отделение. Я искренне ему сочувствовал, но в определенном смысле полицейские похожи на преступников: вечно соревнуются, кто круче.
Несмотря на мою общительность и юмор, я тоже несколько раз попадал. Как-то студенты вынесли из моей спальни всю мебель; потом застелили постель отрезанной простыней; неоднократно мне затягивали унитаз полиэтиленовой пленкой. Надо же как-то снимать стресс!
Наступил момент, когда они уже сводили меня с ума и я мечтал хоть ненадолго выбраться оттуда, и мои ребята – они явно были хорошими копами! – этот момент точно почувствовали. Они подняли мой зеленый MGB на цементные блоки так, чтобы колеса на пару миллиметров не доставали до земли. Я прыгаю в машину, завожу мотор, врубаю скорость и впустую давлю на газ, не понимая, почему никуда не еду. Я вылезаю, проклиная всю чертову британскую инженерию, заглядываю под капот, пинаю ногами колеса, наклоняюсь и заглядываю под дно. Внезапно парковку заливает яркий свет. Они все сидят в своих машинах, светя на меня фарами. Поскольку я им вроде как нравился, они все-таки поставили MGB обратно на землю, как следует потешившись надо мной.
Иностранных студентов они тоже разыгрывали. Многие из этих парней прилетали с пустыми чемоданами, а потом бросались в магазин для военных и скупали все подряд как сумасшедшие. Мне особенно запомнился один высокопоставленный египетский полковник. Он спросил копа из Детройта, что означает гребаный. (Большая ошибка.) Коп ему сказал – в каком-то смысле верно, – что это слово на любой случай, которое используется в разных ситуациях и годится практически всегда. Одно из его значений «красивый» или «классный».
И вот полковник заявляется в магазин, подходит к фотографическому отделу, тычет в витрину и провозглашает:
– Я хочу купить эту гребаную камеру.
Изумленная продавщица переспрашивает:
– Простите?
– Хочу купить гребаную камеру.
Другие парни быстренько подскочили к нему и объяснили, что, хотя это слово имеет массу значений, его не используют в присутствии женщин и детей.
Потом был японец, офицер полиции, заблаговременно поинтересовавшийся у других копов, как принято приветствовать инструкторов и вообще уважаемых людей. И каждый раз, когда я видел его в холле, он улыбался, почтительно кланялся мне и говорил:
– Мать вашу, мистер Дуглас!
Я не заморачивался: тоже кланялся, улыбался и отвечал:
– И вашу тоже.
Обычно японцы присылали в Национальную академию студентов попарно. Со временем стало ясно, что один из них был старше по званию, а другой младше и второй приезжал, чтобы чистить старшему туфли, заправлять за ним постель, убирать комнату и вообще прислуживать. Однажды другие учащиеся пожаловались Джиму Коттеру, что старший регулярно отрабатывает на младшем приемы карате и других боевых искусств, избивая его до полусмерти. Коттер отвел старшего в сторонку и объяснил, что в академии все студенты равны, а потом недвусмысленно предупредил, что не потерпит подобного поведения. С такими вот культурными особенностями нам приходилось иметь дело.
Я присутствовал на занятиях в Национальной академии и понимал, как там преподают. К концу курса, в декабре, оба отдела – поведенческий и образовательный – предложили мне место. Начальник образовательного отдела предлагал оплатить мне дальнейшее обучение в университете, но я подумал, что поведенческие науки больше меня интересуют.
Я вернулся в Милуоки за неделю до Рождества, настолько уверенный, что получу должность в Куантико, что мы с Пэм купили участок земли в четыре акра чуть к югу от Академии ФБР. В январе 1977 года Бюро объявило о пересмотре штатного расписания, на время действия которого все внутриведомственные переводы замораживались. Это означало, что я пока никуда не еду – при этом у меня на руках участок в Вирджинии, за который надо платить ипотеку. Пришлось занять денег у отца; мое будущее в Бюро оставалось неясным.
Но вдруг, несколько недель спустя, когда я работал над делом с агентом по имени Генри Маккаслин, мне позвонили из штаб-квартиры и сообщили, что переводят в Куантико в июне – в отдел поведенческих наук.
В свои тридцать два года я должен был занять место Пэта Маллэни, который переходил в инспекционный отдел в штаб-квартире. Должность была серьезная, но я рвался в бой. Единственное, что меня беспокоило, – люди, которым я буду преподавать. Я уже знал, как они обращаются с консультантами – даже с теми, которые им нравятся. Что уж говорить об инструкторах, пытающихся наставлять их в собственной работе! Я, как говорится, был готов плясать, но не знал музыку. Если мне придется преподавать им поведенческую науку, надо придумать способ, как убрать из нее максимум пустой нудятины. И если я хочу, чтобы матерые копы лет на пятнадцать-двадцать старше меня слушали, надо иметь убедительные аргументы.
Этот-то страх и заставил меня сделать следующий шаг.
Глава 6В дорогу
Когда в июне 1977 года я пришел в отдел поведенческих наук, там работали девять специальных агентов, занимавшихся преимущественно преподаванием. Главный курс, предлагавшийся как персоналу ФБР, так и студентам Национальной академии, назывался «Прикладная криминальная психология». Учрежденный Говардом Тетеном в 1972-м, он посвящался вопросу, который больше всего тревожит детективов и вообще всех, расследующих преступления: мотиву. Его целью было дать студентам понимание того, как думают и действуют опасные преступники. Каким бы популярным и полезным ни был курс, базировался он в основном на исследованиях и теориях из академической психологии. Часть материала была заимствована из личного опыта Тетена, а позднее к нему добавился материал инструкторов. Но в то время единственными, кто обладал организованными, систематизированными и обоснованными сведениями, были ученые. Мы же с профессиональной точки зрения понимали, что их знания могут иметь лишь ограниченное применение в правоохранительной сфере и раскрытии преступлений.
Среди прочих курсов, предлагаемых академией, были «Современные проблемы полицейской работы», где обсуждались трудовые вопросы, профсоюзы, социальные отношения и связанные с ними темы; «Социология и психология», повторявший обычный вводный курс для высших учебных заведений; «Преступления на сексуальной почве» – его, к несчастью, рассматривали скорее как развлечение, а не как учебу. В зависимости от того, кто преподавал «Преступления на сексуальной почве», к курсу относились с большей или меньшей серьезностью. Один из инструкторов начинал с того, что демонстрировал студентам куклу старика в плаще – если нажать ему на голову, старик распахивал плащ и демонстрировал свой пенис. На курсе показывали сотни фотографий людей с разными, как их теперь называют, парафилиями, которые мы тогда считали просто извращениями: фетишистов, эксгибиционистов и т. д. Часто это вызывало у аудитории неуместный смех. Когда говоришь о вуайеризме или показываешь мужчину, переодетого женщиной, еще можно допустить пару-тройку смешков над каким-нибудь фото. Но когда речь идет о крайних проявлениях садомазохизма или педофилии и кто-то начинает смеяться, можно сделать лишь один вывод: с этим человеком, с его инструктором или с ними обоими что-то не так. Понадобилось несколько долгих лет и немало усилий по привлечению внимания, чтобы Рою Хейзелвуду и Кену Лэннингу удалось начать глубинное исследование таких тем, как изнасилование и сексуальная эксплуатация детей, на серьезном, профессиональном уровне. Хейзелвуд уже на пенсии, но продолжает консультировать; Лэннинг выходит на пенсию уже скоро. Эти двое остаются ведущими экспертами правоохранительных органов по данным двум темам соответственно.