Однако во времена Гувера и его политики «только факты, мэм» никто, располагающий хоть каким-то влиянием, не считал то, что впоследствии стало профилированием, действенным инструментом раскрытия преступлений. Собственно, сама фраза поведенческая наука звучала как оксюморон, а на тех, кто этой наукой занимался, смотрели так, словно они изучают ведьмовство или визионизм. Поэтому применять ее следовало потихоньку, в неофициальном порядке. Когда Тетен и Маллэни начали составлять психологические профили, это делалось лишь на словах – никогда на бумаге. Первым правилом всегда было «не зли Бюро», и никто не стал бы оформлять документы, которые запросто могли полететь ему – или его ОСА – в лицо.
По инициативе Тетена, основывавшегося на знаниях, полученных у доктора Брассела в Нью-Йорке, кое-какое неофициальное консультирование все-таки проводилось – для полицейских, которые за ним обращались, – но не существовало никакой образовательной программы, и никому не приходило в голову, что именно этим должен заниматься отдел поведенческих наук. Чаще всего какой-нибудь выпускник Национальной академии просто звонил Тетену или Маллэни обсудить дело, с которым у него возникли проблемы.
Один из первых звонков поступил от полицейского из Калифорнии, у которого не получалось раскрыть убийство женщины, получившей множественные колотые ранения. Помимо жестокости убийства, ничем другим оно не выделялось, а на одной жестокости профиль не построишь. Но когда офицер описал немногие факты, которыми располагало следствие, Тетен рекомендовал ему поискать поблизости от места жительства жертвы щуплого непривлекательного одиночку лет под тридцать, который убил женщину в порыве эмоций и сейчас страшно боится, что его найдут. Когда они придут к его дому и постучат в двери, Тетен советовал просто посмотреть ему в глаза и сказать:
– Ты знаешь, почему я здесь.
Он быстро расколется.
Два дня спустя офицер снова позвонил сказать, что они начали поочередно обходить все дома в районе. Когда парень, подходивший под «профиль» Тетена, открыл дверь, то еще прежде, чем полицейский произнес заученную фразу, сам воскликнул:
– Ну вот, вы меня поймали!
Хотя в то время могло показаться, что Тетен вытаскивает кроликов из шляпы, в его описании объекта и ситуации имелась определенная логика. С годами мы развили эту логику и сделали то, с чем Пэт Маллэни баловался в свободное время, важным орудием борьбы с жестокими преступлениями.
Как часто бывает с открытиями в определенной области, это было практически случайным. Случайность заключалась в том, что я, как инструктор отдела поведенческих наук, толком не понимал, что делаю, и ощущал необходимость в большем количестве информации из первых рук.
Когда я пришел в Куантико, Маллэни уже готовился уходить на пенсию, а Тетен считался верховным гуру, поэтому обязанность ввести меня в курс дела легла на двух ребят ближе всего ко мне по возрасту и статусу – Дика Олта и Боба Ресслера. Дик был на шесть лет старше меня, а Боб – на восемь. Оба до ФБР служили в военной полиции. Курс прикладной криминальной психологии занимал около сорока учебных часов из одиннадцатинедельного обучения в Национальной академии. Поэтому наиболее эффективным способом внедрить в него нового человека была выездная школа, когда инструкторы из Куантико преподавали те же дисциплины, но в сжатом виде, в местных департаментах полиции или академиях по всей стране. Школы были популярны, и обычно у нас имелся список заявок, в основном от начальников и высшего руководства, прошедших полный курс в Национальной академии. Поехать на две недели вместе с инструктором и посмотреть, как он работает, было полезно, чтобы разобраться, что тебе предстоит делать. И вот я начал ездить с Бобом.
Для проведения выездных школ имелся стандартный регламент: ты уезжал из дому в воскресенье, преподавал в каком-нибудь департаменте или академии с понедельника до обеда пятницы, потом переезжал в следующую школу, и все повторялось снова. Спустя некоторое время ты начинал чувствовать себя Одиноким рейнджером[12] – врывался в город, делал свое дело, помогая местным, а потом по-тихому смывался, закончив работу. Иногда мне хотелось оставить им на память серебряную пулю.
С самого начала я испытывал неудобство от необходимости преподавать то, что я сам знаю понаслышке. Большинство инструкторов – и я первый – не имели непосредственного опыта раскрытия дел, о которых шла речь на занятиях. В каком-то смысле это напоминало курс криминологии в колледже, который ведет профессор, никогда не работавший в реальных условиях улицы. Мы обсуждали какие-то фронтовые байки, которые изначально рассказал полицейский, занятый в расследовании, потом многократно приукрашивали другие, и теперь они имели мало отношения к подлинным событиям. На момент моего поступления в отдел дошло до того, что инструктору, излагавшему подробности определенного дела, возражал из аудитории учащийся, который его раскрыл! А худшим было, что инструктор не всегда уступал и мог заявить, что он прав – прямо в лицо свидетелю событий! Такие методы и такое отношение приводят только к тому, что твой класс теряет доверие к твоим словам, вне зависимости от того, расследовали учащиеся то дело или нет.
Другой моей проблемой был возраст – мне только что исполнилось тридцать два, а выглядел я еще моложе. Мне предстояло обучать опытных копов, многие из которых были лет надесять-пятнадцать меня старше. Как я смогу говорить с ними авторитетно и чему-то учить? Большую часть непосредственного опыта в расследовании убийств я приобрел под крылом матерых детективов убойных отделов в Детройте и Милуоки, а теперь собирался объяснять таким же сыскарям, как делать их работу. Поэтому я решил, что лучше поднабраться знаний, прежде чем выходить к этим ребятам, и побыстрее.
Я был неглуп. Прежде чем начинать занятие, всегда спрашивал, есть ли в классе кто-то, участвовавший в расследовании или имевший дело с преступником, которых я сегодня планировал обсудить. Например, если я собирался поговорить о Чарльзе Мэнсоне, то сперва задавал вопрос:
– Есть тут кто из Департамента полиции Лос-Анджелеса? Кто-нибудь работал над этим делом?
Если такой человек находился, я просил его рассказать о расследовании. Так я подстраховывался, чтобы не брякнуть глупость, в которой участник дела сможет меня уличить.
И все равно, даже если тебе всего тридцать два и ты только-только из полевого офиса, когда преподаешь в Куантико или приезжаешь преподавать от имени Куантико, ты должен поддерживать авторитет Академии ФБР с ее грандиозными ресурсами. Копы постоянно обращались ко мне на переменах или в выездных школах звонили по вечерам мне в отель и просили совета по текущим делам.
– Привет, Джон, у меня тут одно дело, похожее на то, о котором ты сегодня говорил. Что ты насчет этого думаешь?
Отвертеться было невозможно. Нужен был авторитет, чтобы говорить с уверенностью, – и не авторитет Бюро, а личный.
Неизбежно наступает момент – по крайней мере, у меня он наступил, – когда ты понимаешь, что на любимую музыку, коктейли «Маргарита» и просто валяние на диване перед телевизором у тебя просто не остается времени. Ко мне это осознание пришло в коктейль-баре в Калифорнии в начале 1978-го. Мы с Бобом Ресслером вели выездную школу в Сакраменто. На следующий день, уезжая, я заметил, что большинство ребят, о которых мы говорим на курсе, вполне себе живы и проживут еще долго. Что, если с ними поговорить: спросить, почему они совершали свои преступления, и взглянуть на ситуацию их глазами? В конце концов, попытка не пытка. Не получится – ну и ладно.
Я давно считался парнем с «синим огнем» в заднице, и предложение лишь укрепило эту мою репутацию в глазах Боба. Но он согласился поддержать мою безумную идею. Девизом Боба всегда было «Лучше просить прощения, чем разрешения», – и в данном случае он полностью оправдывался: мы оба знали, что, если попросим разрешения у начальства, нам его никогда не получить. Мало того, все, что мы попытаемся сделать, будут изучать под микроскопом. Бюрократы предпочитают не спускать глаз с ретивых энтузиастов.
Калифорния всегда отличалась необычными и примечательными убийствами, поэтому мы решили, что стоит начать оттуда. Постоянным представительством ФБР в Сан-Рафаэле, чуть севернее от Сан-Франциско, руководил Джон Конуэй. Когда-то он учился у Боба в Куантико, имел надежные связи в системе исполнения наказаний штата и согласился выступить посредником и обо всем договориться за нас. Нам требовался человек, которому мы сможем доверять и который будет доверять нам, потому что, прознай начальство о нашем проекте, нам бы не поздоровилось.
Первым преступником, которого мы собирались опросить, был Эд Кемпер, отбывавший тогда свои последовательные пожизненные сроки в психиатрическом учреждении строгого режима в Вакавилле, на полпути между Сан-Франциско и Сакраменто. Мы преподавали дело Кемпера в Национальной академии, хотя никогда не встречались с ним лично, поэтому подумали начать с него. А вот согласится ли он поговорить с нами или нет, оставалось вопросом.
Детали его дела подробно задокументированы: Эдмунд Эмиль Кемпер 3-й родился 18 декабря 1948 года в Бербанке, Калифорния, и вырос с двумя сестрами в дисфункциональной семье, где его мать Кларнелл и отец Эд-младший постоянно скандалили и в конце концов развелись. Когда Эд начал вести себя «странно» – в частности, расчленил двух домашних кошек и поиграл со старшей сестрой Сьюзан в ритуал жертвоприношения, – мать упаковала его вещички и отправила к отцу. Эд сбежал и вернулся к матери, но та отослала его к бабке и деду по отцовской линии на глухую ферму в Калифорнии у подножия гор Сьерра. Там он отчаянно скучал и чувствовал себя очень одиноким, отрезанным от семьи и того небольшого комфорта, который давала ему привычная школа. И вот в один прекрасный день в августе 1963-го тяжеловесный четырнадцатилетний дылда застрелил бабку Мод из винтовки 22-го калибра, а потом несколько раз ударил труп кухонным ножом. Бабка, видите ли, приказала ему остаться дома и помочь с делами, не отпустив на поле с дедом, которого внук любил больше. Понимая, что дедушка Эд-старший не обрадуется тому, что увидит, Эд по возвращении застрелил и его, а труп бросил во дворе. Когда позже его допрашивали в полиции, он лишь пожимал плечами и говорил: