У Пэм был свой круг знакомых, интересовавшихся местной политикой, которая нисколько меня не трогала. С моими командировками на нее ложилась львиная доля ответственности за воспитание детей, оплату счетов и ведение хозяйства. Это была одна из многих проблем в нашем браке, и я понимал, что, по крайней мере, старшая дочь, Эрика, ощущает царившее в доме напряжение.
Я не мог избавиться от неприятного чувства, что Бюро сделало все это со мной. Примерно через месяц после возвращения домой я жег во дворе сухие листья. Повинуясь внезапному импульсу, я сгреб все копии профилей, которые были у меня дома, все статьи, которые написал, выволок их на улицу и швырнул в огонь. Я испытал чуть ли не катарсис, избавившись от этой макулатуры.
Несколько недель спустя, когда я смог опять сесть за руль, я поехал на Национальное кладбище Куантико посмотреть, где меня собирались хоронить. Могилы там располагались по датам смерти, и если бы я умер первого или второго декабря, то получил бы самое невыгодное место – рядом с девушкой, которую зарезали на дороге неподалеку от нашего дома. Я работал над ее делом, и убийство до сих пор оставалось нераскрытым. Стоя там и размышляя, я вспомнил, сколько раз советовал полиции установить наблюдение на кладбище, потому что убийца может туда прийти. Какой иронией было бы, установи они наблюдение сейчас и прими меня за подозреваемого!
Четыре месяца после того приступа в Сиэтле я пробыл на больничном. У меня образовались тромбы в ногах и в легких – осложнение после болезни и долгого лежания в постели, – и я до сих пор с трудом ходил. Я не знал, смогу ли продолжать работать и хватит ли у меня уверенности, если даже смогу. Тем временем Рой Хейзелвуд взял на себя мои текущие расследования, кое-как совмещая это с преподаванием.
Впервые я вернулся в Куантико в апреле 1984-го, чтобы выступить перед собранием из пятидесяти профайлеров, сотрудников полевых офисов ФБР. Я вошел в аудиторию в тапочках – мои ноги до сих пор сильно отекали от тромбов, – и агенты со всей страны встретили меня стоячей овацией. Их реакция была спонтанной и искренней, ведь эти люди лучше, чем кто бы то ни было, понимали, чем я занимаюсь и чего пытаюсь достичь в Бюро. Впервые за много месяцев я чувствовал, что оценен по достоинству. А еще чувствовал, что вернулся домой.
Месяц спустя я снова приступил к работе.
Глава 1Внутри разума убийцы
Поставить себя на место охотника.
Вот что мне надо было сделать. Вспомните фильмы о живой природе, например льва на равнинах Серенгети. Он смотрит на гигантскую стаю антилоп возле водопоя. И каким-то образом – мы видим все его глазами – выделяет из тысячи животных одно. Лев приучил себя чуять слабость, уязвимость – нечто, отличающее эту антилопу от остальных и делающее ее идеальной жертвой.
То же самое касается и людей. Если ты один из них, каждый твой день превращается в охоту. Ты ищешь жертву и возможность напасть. Например, ты оказался в торговом центре, где бродят тысячи посетителей. Ты идешь в салон видеоигр; там человек пятьдесят ребятишек. Тебе надо быть охотником, быть профайлером, чтобы присмотреть подходящую добычу. Надо прикинуть, кто из этих пятидесяти детей наиболее уязвим, кто больше годится на роль жертвы. Ты оцениваешь, как эти дети одеты. Ты должен уметь считывать их невербальные сигналы. У тебя всего несколько секунд, поэтому ты должен быть в этом очень, очень хорош. Принимая решение, ты должен знать, как по-тихому вывести ребенка из торгового центра, не вызвав ни малейших подозрений, – притом что его родители тут же, на пару этажей ниже. У тебя нет права на ошибку.
Такими преступниками движет охотничий инстинкт. Если замерить у одного из них гальваническую реакцию кожи в момент, когда он сосредоточен на потенциальной жертве, думаю, эта реакция будет ровно такой, как у льва в саванне. И неважно, говорим мы о маньяке, охотящемся за детьми, юными девушками, стариками, проститутками или любой другой конкретной группой, или о тех, у кого нет предпочитаемого типа жертв. В каком-то смысле все они одинаковые.
Но между ними есть и различия, которые как раз и дают ключ к их индивидуальности. Эти различия подарили нам новое оружие для раскрытия определенных типов насильственных преступлений, а также для выявления, поимки и судебного преследования виновных. Большую часть своей профессиональной карьеры спецагента ФБР я потратил на разработку этого оружия и именно о нем рассказываю в книге. Любое тяжкое преступление, совершенное с начала времен, ставит нас перед принципиальным, фундаментальным вопросом: какой человек мог сотворить такое? Профилирование и криминалистический анализ, которыми мы занимаемся в отделе содействия расследованиям ФБР, направлены на решение этого вопроса.
Поведение отражает индивидуальность.
Не всегда бывает легко – и никогда не бывает приятно – представлять себя в роли этих людей и внутри их разума. Но именно этим занимаемся мы с моими сотрудниками. Стараемся почувствовать, что значит быть каждым из них.
Все, что мы видим на месте преступления, рассказывает нам нечто об НС – на полицейском жаргоне «неизвестном субъекте», – который это преступление совершил. Стараясь исследовать максимальное количество известных нам преступлений и беседуя с «экспертами» – самими преступниками, – мы учимся интерпретировать эти подсказки, как врач, оценивающий симптомы, чтобы поставить диагноз. И если врачу для этого требуется изучить различные проявления болезни, то мы делаем свои заключения на основании паттернов, которые также изучили заранее.
Однажды в начале 1980-х, когда занимался опросами убийц, сидящих в тюрьмах, для нашего научного исследования, я как-то сидел в кружке жестоких преступников в старинной тюрьме штата Мэриленд в Балтиморе – каменном готическом здании. Каждый из присутствовавших представлял для меня определенный интерес: там были убийца полицейского, детоубийца, наркоторговцы и рэкетиры, – но больше всего мне хотелось поговорить с каким-нибудь убийцей и насильником насчет его модус операнди, и я спросил других заключенных, не знают ли они кого.
– Ага, есть тут такой Чарли Дэвис, – отозвался один из них, но остальные возразили, что он вряд ли станет говорить с федералом. Кто-то побежал в тюремный двор позвать его. Ко всеобщему удивлению, Дэвис явился и присоединился к кружку скорее из любопытства или скуки, чем по каким-то еще причинам. В чем я наверняка убедился в ходе своих изысканий, так это в том, что у заключенных куча времени и мало возможностей его занять.
Обычно, когда мы проводили интервью в тюрьме – а в них и состояла суть исследования, – старались заранее узнать о преступнике как можно больше. Мы изучали материалы дела, фотографии с места преступления, отчеты о вскрытиях, протоколы заседаний суда – все, что могло пролить свет на его мотивы или особенности личности. Это необходимо еще и для того, чтобы не позволить объекту играть с вами в игры развлечения ради. Но в данном случае, конечно, я не готовился, потому решил принять это как данность и постараться воспользоваться возможностью.
Дэвис оказался двухметровым громилой слегка за тридцать, чисто выбритым и вообще довольно ухоженным. Я начал со слов:
– У вас передо мной фора, Чарли. Я не знаю, что вы натворили.
– Убил пять человек, – ответил он.
Я попросил его описать места преступлений и то, что он сделал с жертвами. Так выяснилось, что Дэвис был водителем скорой помощи. Он душил женщину, бросал ее труп на обочине дороги на своем участке, делал анонимный звонок и отвечал на вызов – забирал тело. Когда он клал жертву на носилки, никто не знал, что убийца тут, среди сотрудников спасательных служб. Такая степень контроля и влияния заводила и возбуждала его больше всего. Подобные сведения о техниках и приемах убийства всегда давали мне немало подсказок.
Например, удушение указывало, что он – убийца спонтанный и в первую очередь его интересует изнасилование.
Я ему сказал:
– Вы поклонник полицейской работы. Хотели сами быть копом, представителем власти, а вместо этого занимались пустяковой работой, не соответствовавшей вашим способностям.
Он засмеялся и ответил, что его отец служил в полиции лейтенантом.
Я попросил его описать свой модус операнди: он замечал красивую молодую девушку и следил за ней, пока она не заедет, например, на парковку ресторана. Через отцовские контакты в полиции пробивал номера ее машины. Потом, зная имя владельца, звонил в ресторан и просил передать ей, что она оставила включенными фары. Девушка выходила, и он ее похищал – заталкивал в свою или в ее машину, надевал наручники и увозил.
Он описал по порядку все пять убийств так, словно заново проживал их. Когда он добрался до последнего, то упомянул, что прикрыл жертву, сидевшую на переднем сиденье. Об этой детали он сообщил в первый раз.
В этот момент я решил переломить ход разговора и обратился к нему.
– Чарли, – сказал я, – давайте теперь я о вас расскажу. У вас проблемы в отношениях с женщинами. Когда вы впервые убили, у вас были еще и финансовые трудности. Вам было под тридцать, и вы понимали, что ваши способности не соответствуют вашей работе, все вокруг раздражало вас и выводило из себя.
Он вроде как кивнул. Неудивительно: пока я не сказал ничего, о чем нельзя было догадаться.
– Вы крепко выпивали, – продолжал я. – Задолжали денег. Ссорились с сожительницей (о сожительнице он не упоминал, но я был уверен, что он жил с кем-то). По вечерам, когда становилось совсем невыносимо, вы выходили на охоту. Вам надо было на кого-то выплеснуть злость.
Я видел, как меняется язык тела Дэвиса, как он открывается. Опираясь на ту скудную информацию, что он предоставил, я продолжил:
– Но с той последней жертвой все вышло нехарактерно для вас. Вы проявили снисхождение, не как с остальными. После изнасилования вы позволили ей одеться. Прикрыли ее с головой. Вы не поступили так, как с предыдущими четырьмя. В отличие от остальных, ее вы пожалели.