В основном обвинение опиралось на семьсот улик – волоски и волокна, – тщательно изученных Ларри Петерсоном и специальным агентом Хэлом Дедменом, экспертом из лаборатории ФБР в Вашингтоне. Хотя Уильямса обвиняли лишь по двум убийствам, судебные процедуры в Джорджии позволяли штату упоминать другие связанные с этим дела, чего не допускалось в Миссисипи и к чему защита не была готова. Проблемой для обвинения стало то, что Уильямс вел себя очень мягко и сдержанно, говорил спокойно и дружелюбно. В толстых очках, с миловидным лицом и нежными руками, он больше напоминал пряничного человечка, чем серийного убийцу детей. Он озаботился выпуском пресс-релиза, где настаивал на своей невиновности и расистском характере преследований. Перед самым начало процесса он заявил в одном из интервью: «Я бы сравнил ФБР с “Кейстоунскими копами”, а полицию Атланты с “Где вы, машина 54?”»[15].
Обвинение не надеялось, что Уильямс будет выступать, но я предполагал, что он изъявит такое желание. Судя по его поведению в процессе совершения преступлений и сделанным заявлениям, он был достаточно дерзок и уверен в себе, чтобы решить, будто сумеет манипулировать судом так же, как манипулировал общественностью, прессой и полицией.
На закрытом совещании сторон в офисе судьи Кларенса Купера Эл Биндер сказал, что они привлекают знаменитого судебного психолога из Феникса по имени Майкл Брэд Бейлесс – тот засвидетельствует, что Уильямс не вписывается в профиль и на убийства не способен. Доктор Бейлесс провел с Уильямсом три отдельных диагностических собеседования.
– Очень хорошо, – ответил Гордон Миллер. – Привлекайте его, а мы тогда привлечем агента ФБР, который предсказал все, что потом произошло на деле.
– Черт, мы хотим с ним переговорить, – сказал Биндер. Миллер ответил, что я буду сидеть у обвинения за спиной большую часть процесса.
Я встретился с обеими сторонами. Мы использовали комнату совещаний присяжных. Я объяснил защите свою позицию и добавил, что, если у них есть какие-то возражения насчет того, что я – агент ФБР, а не врач, мы можем пригласить психиатра, с которым сотрудничали, доктора Парка Дитца, чтобы он изучил материалы дела, я уверен, он скажет то же самое.
Биндер с коллегами искренне заинтересовались тем, что я говорил. Они вели себя тепло и уважительно, а Биндер даже поделился со мной тем, что его сын хочет стать агентом ФБР.
Бейлесс, кстати, так и не выступил в суде. Через неделю после завершения процесса он сказал репортерам «Атланта джорнэл» и «Атланта конститьюшн», что, по его мнению, Уильямс был эмоционально способен на убийство, что он – «неадекватная личность», а мотивами для убийств являлись «стремление к власти и потребность в контроле». Он сообщил: «Уильямс хотел от меня две вещи: чтобы я изменил свой отчет и кое-чего не говорил либо вообще не давал показаний». Он утверждал, что одной из ключевых проблем защиты было настойчивое стремление Уильямса все контролировать самостоятельно.
Я нашел это крайне любопытным – во многом потому, что слова Бейлесса перекликались с профилем, который составили мы с Роем Хейзелвудом. Но во время суда я пережил еще одно крайне любопытное событие.
Как большинство иногородних участников процесса, я остановился в «Мариотте» неподалеку от здания суда. Однажды вечером я в одиночестве ужинал в ресторане отеля, когда импозантный чернокожий мужчина слегка за сорок подошел к моему столику и представился доктором Брэдом Бейлессом. Я сказал, что знаю, кто он и почему он здесь. Он спросил, можно ли ему присесть.
Я ответил, что, по-моему, это плохая идея – не нужно, чтобы нас видели вместе, если завтра он собирается выступать как свидетель защиты. Но Бейлесс сказал, что беспокоиться об этом не стоит, сел и спросил меня, что я знаю о нем и его опыте, а знал я немало. Я прочел ему одну из моих мини-лекций по криминальной психологии и добавил, что если он будет свидетельствовать так, как хочет защита, то поставит в неудобное положение и себя, и свою профессию. Встав из-за стола, он пожал мне руку и сказал, что хотел бы приехать в Куантико, к нам на курс. Я подмигнул и ответил – посмотрим, мол, как он выступит завтра.
На следующий день в суде я узнал, что доктор Бейлесс уехал обратно в Аризону, так и не дав показаний. На заседании Биндер пожаловался на «давление со стороны обвинения» и на то, что мы запугиваем его экспертов. Если так действительно вышло, то не по моей вине, но теперь я уж точно не собирался упускать шанс, который нам выпал. Однако мне кажется, что на самом деле доктор Бейлесс оказался слишком цельной личностью, чтобы говорить то, чего от него ожидают, и дать себя использовать той или другой стороной.
Со стороны обвинения Хэл Дедмен и Ларри Петерсон провели ювелирную работу по сличению образцов волос и волокон, но тема был сложной, и демонстрация вышла не очень показательной: что-то насчет того, что у этого ковра волокна закручиваются в том направлении, а у другого – в противоположном. Тем не менее волокна на двенадцати жертвах совпали с фиолетово-зеленым покрывалом на постели Уильямса, на шестерых – с ковром в его гостиной, еще на шестерых – с его «Шевроле» 1970 года; на всех жертвах, кроме одной, присутствовали волоски из шерсти немецкой овчарки Уильямса Шебы.
Когда настала очередь защиты, к присяжным опровергать свидетельство Дедмена вышел красавчик-адвокат из Канзаса, сильно смахивающий на Кеннеди. После заседания, когда команда обвинения встретилась для обсуждения событий дня, все посмеивались над тем, как этот обаяшка не сумел убедить присяжных.
Кто-то повернулся ко мне:
– А как тебе показалось, Джон?
Я внимательно наблюдал за присяжными. Поэтому ответил:
– Вот что я вам скажу: вы, ребята, проигрываете дело.
Они остолбенели – такого никто не ожидал.
– Вам он, может, и не показался убедительным, – объяснил я, – но присяжные ему поверили.
Я был в курсе того, о чем рассказывал Хэл Дедмен, и все равно это звучало весьма запутанно. Свидетели защиты все упрощали, но зато их легко было слушать.
Они оказались достаточно воспитанными, чтобы не заявить мне напрямую, что я несу полную чушь, но, будучи профайлером, я и сам понял, что мне здесь больше не рады. Дома меня ждала куча другой работы, кроме того, я готовился к процессу об убийстве Мэри Фрэнсис Стоунер. Постоянные разъезды тоже сказывались на мне: мой брак трещал по швам из-за постоянного отсутствия дома, я не имел возможности тренироваться, сколько считал нужным, и постоянно был в стрессе. Я позвонил в Куантико Ларри Монро и сказал ему, что возвращаюсь домой.
Стоило мне прилететь в Национальный аэропорт и добраться до дома, как я получил сообщение: обвинение передумало. Они считают, что я, пожалуй, был прав, и хотят, чтобы я вернулся в Атланту помочь им с допросами свидетелей защиты.
Поэтому два дня спустя я полетел назад. Теперь они были куда более открытыми и просили советов. Большим сюрпризом для них стало решение Уэйна Уильямса дать показания, как я и предсказывал. Уильямса допрашивал его адвокат Эл Биндер, отличавшийся низким, раскатистым голосом. Задавая вопросы человеку на свидетельской трибуне, он грозно наклонялся над ним и выглядел в такие минуты похожим на акулу, за что и заслужил прозвище Челюсти.
Биндер раз за разом взывал к присяжным:
– Посмотрите на него! Разве он похож на серийного убийцу? Посмотрите! Встаньте, Уэйн, – говорил он, веля подсудимому вытянуть вперед руки. – Посмотрите, какие у него мягкие руки. Думаете, у него хватило бы силы кого-то убить? Задушить человека этими самыми руками?
Биндер вызвал Уильямса на трибуну в середине дня и продержал до вечера следующего. Уильямс проделал великолепную работу, как и рассчитывал. Он крайне убедительно изобразил невинную жертву порочной, расово предубежденной системы, выбравшей его козлом отпущения.
Поэтому обвинению предстояло решить, как проводить перекрестный допрос подсудимого. Делать это предстояло заместителю окружного прокурора Джеку Мэлларду, и он отлично подходил на данную роль. У него был низкий певучий голос с медоточивым южным акцентом.
Я не обучался судебным процедурам или допросам свидетелей, но инстинктивно понимал, как лучше это организовать. Надо было, как всегда, попытаться влезть в шкуру убийцы. Я спросил себя: что могло бы выбить меня из колеи? Ответ был очевиден: если допрос будет проводить человек, знающий, что я виновен, вне зависимости от того, что я пытаюсь ему внушить.
Я сказал Мэлларду:
– Помните старое телешоу «Это ваша жизнь»? Вам надо проделать с ним ровно то же самое. Держите его на трибуне как можно дольше, постарайтесь максимально измотать. Он контролирующий, ригидный тип, обсессивно-компульсивный. Чтобы сломать эту ригидность, надо постоянно на него давить, поддерживать напряжение, например проходясь по всем аспектам его жизни, даже если они не имеют отношения к делу, – да хоть в какой школе он учился. Не давайте ему передышки. А когда поймете, что он на пределе, используйте физический контакт, как сделал Эл Биндер. Что хорошо для защиты, хорошо и для обвинения. Подойдите ближе, нарушьте его личное пространство, застаньте его врасплох. Прежде чем защита успеет возразить, спросите его негромко:
– Тебе было страшно, Уэйн, когда ты убивал этих детей?
И в нужный момент Мэллард именно так и поступает. Первые несколько часов перекрестного допроса ему не удавалось выбить Уильямса из колеи. Он поймал его на нескольких очевидных нестыковках, но это был все тот же спокойный Уильямс, про которого никто бы не подумал, что он убивал детишек. Седовласый, в сером костюме, Мэллард методично проходит по всей его жизни, потом, выбрав мгновение, ступает ближе, накрывает своей рукой ладонь Уильямса и низким, плавным голосом южанина из Джорджии спрашивает:
– Каково это было, Уэйн? Каково было сжимать пальцы у жертвы на горле? Тебе было страшно? Очень страшно?
И вдруг Уильямс слабым голоском отвечает: