Да как, черт возьми, вы вообще можете знать, опасен он или нет?
Он не ответил, и я не думаю, что в тот день у меня появился еще один новообращенный, но в том, что мы делаем, я остался полностью уверен. Это основа работы моего отдела. Дилемма, как я уже неоднократно упоминал, в том, что психотерапия базируется в первую очередь на наблюдениях пациента за самим собой. В нормальных обстоятельствах, приходя к психотерапевту, он искренне заинтересован в том, чтобы докопаться до своих истинных мыслей и чувств. Осужденный, нацеленный на УДО, искренне заинтересован только в том, чтобы сказать терапевту, что он хочет услышать. И если терапевт принимает его слова за чистую монету, не сопоставляя их с прочей информацией о пациенте, это может стать полным провалом. Эд Кемпер и Монте Рисселл – в числе многих других – продолжали убивать, когда проходили психотерапию, и обоих не разоблачили. Собственно, их терапевты считали, что они «поправляются».
Проблема, на мой взгляд, в том, что университеты выпускают множество юных психиатров, психологов и социальных работников с идеалистическими убеждениями, внушенными в аудиториях, что они могут что-то по-настоящему изменить. Потом они сталкиваются с этими парнями в тюрьме и хотят верить, что меняют их. Зачастую они не понимают, что, пока они оценивают осужденных, те в действительности оценивают их, а в этом деле преступники – настоящие эксперты! Осужденный очень быстро понимает, насколько хорошо учился его доктор, и начинает внушать ему, что и преступление совершил не особо серьезное, и жертва не сильно-то пострадала. Очень немногие преступники раскрывают подробности своих преступлений тем, кто не знает их и так. Вот почему для наших тюремных интервью так важна была тщательная подготовка.
Как и психиатр Томаса Ванды, многие представители помогающих профессий не хотят оказаться жертвами предубежденности, узнав отвратительные детали преступлений, совершенных их подопечными. Но на своих лекциях я всегда говорю: хотите понять Пикассо – изучите его картины. Если вы хотите понять личность преступника, изучите его преступление.
Разница тут следующая. В психиатрии отталкиваются от особенностей личности и рассматривают поведение через их призму. Мы с моими людьми отталкиваемся от поведения и по нему судим о личности.
Естественно, на вопрос об ответственности преступника существует несколько взглядов. Доктор Стэнтон Саменоу, психолог, в сотрудничестве с ныне покойным психиатром доктором Сэмюэлем Йохельсоном написал новаторское исследование о преступном поведении, работая совместно в госпитале Святой Елизаветы в Вашингтоне, округ Колумбия. После многих лет самостоятельных исследований, развеявших его изначальные убеждения, Саменоу пришел к выводу, изложенному в его убедительной и познавательной книге «В голове убийцы»: «Преступники ведут себя не так, как законопослушные граждане». Криминальное поведение, считает Саменоу, обусловливается не психической болезнью, а свойствами характера.
Доктор Парк Дитц, часто сотрудничающий с нами, как-то сказал: «Ни один из серийных убийц, которых мне довелось изучать или обследовать, не был невменяемым по юридическим критериям, но и нормальным не был тоже. Все это люди с психическими расстройствами. Но, несмотря на свои психические расстройства, выражающиеся в сексуальной сфере и особенностях характера, эти люди знали, что делают, могли отличать добро от зла и все равно совершали преступления».
Здесь важно помнить, что невменяемость – юридический, а не медицинский термин. Он не означает, что какой-то человек «болен». Речь о том, может ли этот человек отвечать за свои действия.
Теперь: если вы считаете людей вроде Томаса Ванды невменяемыми – ради бога. Такое мнение тоже имеет право на существование. Но по тщательном изучении вопроса, я полагаю, мы все должны признать: то, чем страдают такие Томасы Ванды, неизлечимо. Если мы с этим согласимся, то не станем выпускать их на свободу так быстро, чтобы они снова брались за старое. Вы же помните: то убийство было у него не первым.
В последнее время концепция недееспособности широко обсуждается, но вопрос этот не нов. Он восходит к истокам англо-американской юриспруденции, в том числе к труду Уильяма Лэмбарда «Иринарх, или О долге мировых судей», написанному еще в XVI веке.
О невменяемости как смягчающем обстоятельстве в уголовном преследовании впервые упоминается в правиле Макнотена 1843 года. Дэниел Макнотен покушался на премьер-министра Британии сэра Роберта Пиля, однако сумел лишь подстрелить его личного секретаря. Пиль, между прочим, создал лондонскую полицию – в его честь английских полицейских до сих пор называют бобби.
Суд оправдал Макнотена, что спровоцировало взрыв общественного возмущения. В какой-то момент оно выросло настолько, что верховного судью вызвали для разбирательства в палату лордов. По правилу Макнотена, обвиняемый признавался невиновным в том случае, если психическое состояние не позволяло ему отдавать себе отчет в своих действиях, осознавать их противозаконность, природу и степень тяжести; иными словами, если он не понимал, что хорошо, а что плохо.
Юридическая концепция невменяемости эволюционировала со временем в понятие «состояние аффекта», согласно которому обвиняемый признается невиновным, если из-за психического расстройства не может контролировать свои действия или не соотносит их с законом.
В 1954 году данное понятие кардинально пересмотрел судья апелляционного суда США Дэвид Бэзилон. В постановлении «Дарем против США» он заключил, что обвиняемый не несет уголовной ответственности, если его преступление признано следствием психического заболевания или умственного дефекта и если бы он не совершил преступления без оного.
Правило Дарема звучало довольно расплывчато и оставляло немало пространства для юридического маневра. Там не уточнялась разница между правомерным и неправомерным, поэтому у сотрудников правоохранительных органов, судей и прокуроров оно одобрения не снискало. В 1972-м по другому постановлению апелляционного суда, так называемому делу «США против Браунера», от него отказались в пользу правила Американского института права (АИП), основанного на предложенном АИП в 1962 году проекте уголовного кодекса. Правило АИП отталкивалось от концепции невменяемости, заложенной в правиле Макнотена: когда умственный дефект не позволяет обвиняемому адекватно оценивать законность своих действий или приводить их в соответствие с законом. Со временем правило АИП стало применяться в судах все чаще.
На мой взгляд, вместо бесконечных дискуссий – неизбежно скатывающихся к рассуждениям о том, сколько ангелов может танцевать на булавочной головке, – лучше обратить внимание на другую базовую концепцию, а именно степень опасности.
Примером классической конфронтации в бесконечной битве психиатров является процесс Артура Дж. Шоукросса в Рочестере, Нью-Йорк, в 1990 году. Шоукросс обвинялся в череде убийств местных проституток и бездомных, тела которых впоследствии находили в лесах близ ущелья реки Дженеси. Убийства продолжались около года. Последние трупы были еще и посмертно изувечены.
Составив подробный – и, как выяснилось позже, весьма точный – профиль, Грег Маккрэри изучил эволюцию поведения НС. Когда полицейские нашли изуродованный труп, Грег понял, что убийца возвращается к выброшенным телам жертв, чтобы провести еще немного времени со своей добычей. Он предложил полиции прочесать леса в поисках трупа еще одной женщины, считавшейся пропавшей, и, если таковой найдется, установить за локацией тайное наблюдение. Грег был уверен, что так они поймают убийцу.
После нескольких дней поисков с воздуха полиция штата Нью-Йорк действительно обнаружила труп в Салмон-Крик, близ шоссе 31. Одновременно инспектор Джон Маккэфри заметил мужчину в машине, припаркованной на низком мостике над ручьем. Мужчину задержали – им оказался Артур Шоукросс.
На допросе, который проводила команда под руководством Денниса Блиса из полиции штата и Леонарда Борьелло из Департамента полиции Рочестера, Шоукросс сознался в совершенных преступлениях. Ключевым вопросом на его широко освещавшемся процессе за десять убийств была вменяемость преступника в момент убийств.
Защита пригласила доктора Дороти Льюис, известного психиатра из госпиталя Бельвью в Нью-Йорке, занимавшуюся влиянием на психику насилия, пережитого в детстве. Льюис была убеждена, что преступное поведение в основном, если не целиком и полностью, является результатом сочетанного воздействия насилия в детстве и травмы либо какого-то физического или органического заболевания: эпилепсии или опухоли, злокачественной или доброкачественной. В ее пользу говорил случай Чарльза Уитмена, двадцатипятилетнего студента-инженера, который в 1966 году забрался на вершину часовой башни в Техасском университете в Остине и открыл огонь по людям внизу. Прежде чем полиция спустя девятнадцать минут окружила башню и застрелила Уитмена, было убито шестнадцать человек и еще тридцать ранено. Ранее Уитмен жаловался на приступы гнева и желание убивать. Вскрытие показало, что у него была опухоль в височной доле мозга.
Являлась ли эта опухоль причиной преступного поведения Уитмена? Этого мы не знаем. Но Льюис хотела убедить присяжных, что в результате небольшой кисты в височной доле, выявленной у Шоукросса на МРТ, некоей формы эпилепсии, которую она называла «судорожными припадками», посттравматического стресса после Вьетнама и насилия, физического и сексуального, пережитого, по его словам, в детстве от рук матери, Артур Шоукросс не отвечал за свои жестокие насильственные действия. Собственно, доктор Льюис утверждала, что он находился в «состоянии помрачения», когда убивал тех женщин, и почти ничего не помнил об убийствах.
Одной из проблем в ее рассуждениях было то, что спустя недели и даже месяцы после убийств Шоукросс рассказывал о них Борьелло и Блису в мельчайших деталях. В нескольких случаях он указал полиции места, где оставил трупы, которые сами полицейские найти не смогли. Вероятно, ему это удалось, потому что он неоднократно фантазировал о каждом из них – столько раз, что воспоминания у него в голове были очень даже свежи.