разиться на арену.
— Да, не видел и не увидишь. Гладиаторы не такие, как все мы, но именно это и делает их настоящими героями. Ради нас, своей публики, ради чести, славы и поклонения они ставят на кон свои жизни.
— Спору нет, среди них попадаются подобные психопаты, равно как и кровожадные маньяки-убийцы. Но таких немного. Большинство же выходит на арену ради денег, это их шанс выбиться из беспросветной бедности. Единственный шанс сделаться богатыми и знаменитыми. Слава в этом сомнительная, а чести нет никакой!
— Все ясно, — холодно сказала Констанция. — И чего ты хочешь от меня?
— Да ничего, — ответил Роберт после затянувшейся паузы. — Просто довожу до твоего сведения, что ты заблуждаешься.
Жених и невеста с вызовом уставились друг на друга: ни он, ни она не отводили глаз. Тоби затаил дыхание и тихонько молился об одном: лишь бы только не подвела Флиннова камера.
Воцарилось такое напряжение, что казалось, будто сам воздух в помещении сделался плотным, хоть ножом режь.
Неизвестно, чем могло бы все это обернуться, но тут распахнулась дверь, впустив напористого представителя Парламента.
Роберт и Констанция повернулись на звук одновременно и хмуро уставились на вновь прибывшего. Тот помедлил, но, совладав с замешательством, быстро шагнул вперед и вручил Роберту пакет, запечатанный восковой печатью Парламента. Роберт насупил брови, сломал печать и прочел сообщение. Констанция стояла рядом с ним, чуть ли не зримо излучая раздражение. Под конец лицо Роберта утратило всякое выражение: покончив с чтением, он медленно опустил руку с посланием и некоторое время смотрел в никуда. Потом жених встрепенулся, поднял глаза и кивнул:
— Подожди снаружи. Я выйду к тебе через минуту.
Едва за парламентским посланцем закрылась дверь, Констанция взорвалась снова:
— И не думай! Ты понял, что проигрываешь мне спор, и решил смыться под каким-то дурацким предлогом! Что может быть такого важного?..
— Мне надо идти, — прервал ее Роберт. — Я люблю тебя, Констанция.
Наклонившись вперед, он прошептал ей на ухо несколько слов. Никто их не расслышал, но все увидели, как от лица Констанции отхлынула кровь. Она схватила его за руки с таким отчаянием, словно намереваясь удержать, но Роберт, поцеловав ее в лоб, мягко высвободился и торопливо вышел.
Дверь за ним тихонько закрылась. Констанция растерянно огляделась по сторонам, потом заметила работающую камеру Флинна и с весьма решительным видом направилась к Тоби.
— Немедленно скажи мне, что все это не пошло в прямой эфир. Если, конечно, хочешь сохранить голову на плечах.
— В нашем контракте прямо оговорен запрет на прямой эфир, — хмуро ответил Тоби. — Мы просто ведем запись. Возможно, тебе захочется сказать несколько слов для нашей огромной аудитории.
— Нет, черт возьми, не захочется! А сейчас опусти камеру и вынь пленку.
— Ты, наверное, шутишь, — возразил Тоби. — Это первая по-настоящему интересная запись, которую удалось сделать. Я ее не отдам. Здесь вы оба выглядите не разряженными куклами, а живыми людьми.
— Отдай мне пленку или следующий репортаж будешь делать без зубов. Я тебе их вышибу.
Тоби задумался, но, вспомнив, что она носит фамилию Вульф, вздохнул.
— Даже во время восстания мне не приходилось работать под таким неприкрытым давлением. Может быть, мы могли бы обсудить...
— Пленку! Сюда! Быстро! Или...
Учитывая настроение, в котором находилась Констанция, Тоби решил не уточнять, что может включать «или», и кивнул Флинну. Оператор молча извлек из камеры пленку и передал Констанции, которая, взвесив ее в руке, тут же бросила в ближайший утилизатор отходов. После чего сердито огляделась по сторонам.
— Что, вам всем нечем заняться?
Все немедленно напустили на себя озабоченный вид. Констанция вернулась к примерке, но в зеркало смотрела с таким видом, будто мысли ее блуждали где-то далеко.
Флинн перезарядил камеру и с заговорщицким видом кивнул Тоби:
— Не переживай, босс. Эта новая модель снабжена системой страховки. Последние отснятые минуты дублируются в ее памяти на случай повреждения основной пленки. И мне, похоже, удалось поймать кое-что интересное. Последние слова, которые Роберт сказал Констанции.
— Прокрути тихонько, — сказал Тоби. — И сразу же перегони, только по защищенным каналам. Не хочу, чтобы кто-нибудь это засек.
Флинн кивнул и активировал запись: они увидели крупным планом лица Роберта и Констанции, а сверхчувствительный микрофон позволил четко расслышать последние слова жениха.
«"Возрожденные" пришли».
Флинн остановил пленку и отключил контакт. Потом они с Тоби посмотрели друг на друга.
— Черт, — тихо выругался Тоби. — Флинн, мы сваливаем. Здесь больше нечего делать, эта свадьба уже не историческое событие. Если Роберт ничего не напутал, исторических событий больше не будет вообще. История человечества подошла к концу.
Роберт отправился в Парламент, рассчитывая получить более обстоятельную информацию. Но его перехватил не самый приятный из его знакомых, кардинал Брендан. Со смертью Би-Би Чоджиро кардинал занял ее место в качестве лица, отвечающего за связи клана с общественностью. Он улыбался, любезничал, говорил простым, доступным языком и втихомолку устраивал важные закулисные встречи и союзы людей, которые обычно ни за что не согласились бы находиться рядом. В последнее время кардинал приобрел большое влияние, и когда он заявил, что должен сказать нечто чрезвычайно важное, Роберту не осталось ничего другого, как согласиться его выслушать.
Он позволил кардиналу увести его в ближайшую пустую комнату и терпеливо подождал, пока Брендан, чтобы им не помешали, устанавливал мощную систему защиты.
Даже пышные церковные одеяния не могли сделать непритязательную внешность прелата впечатляющей. Но Роберт рассматривал его с вниманием. Рослый, худощавый, кардинал обладал совершенно невыразительными чертами лица... Если не заглядывать в его глаза. Мрачные, умные, ничего и никогда не упускающие глаза человека, предающегося глубоким размышлениям о том, о чем большинство людей решительно предпочитает не задумываться.
Нахмурясь, Роберт гадал, какого черта могло понадобиться от него клану Чоджиро именно сейчас и с чего это приспичило так торопиться. По глубокому убеждению Кэмпбелла, ничто из того, что было ему известно, не могло спровоцировать столь навязчивого внимания кардинала.
— Все, готово, — произнес Брендан с любезной улыбкой. — Просто я хотел убедиться, что нас не побеспокоят и не подслушают.
— В чем дело, кардинал? — нетерпеливо перебил Роберт. — Меня ждут в Парламенте. Ад разверзся, если вы этого еще не слышали.
— Пусть с этим разбирается Парламент, непосредственные внешние угрозы относятся к области его компетентности. Парламент несет ответственность за настоящее, тогда как церковь больше волнует будущее. И мы планируем его, шаг за шагом. Парламент следует туда, куда его ведем мы.
— «Мы» — это кто? Чоджиро?
— Нет, Роберт, Блю Блок.
Кэмпбелл медленно кивнул.
— Вообще-то, я мог бы и догадаться. Ну, и чего же хочет от меня самое глубоко законспирированное общество Империи?
— Прежде всего мы хотим напомнить тебе о том, что в молодости ты сам был принят в Блок...
— О пожалуйста! Я пробыл там всего несколько недель и был тут же отозван моей семьей. Меня никогда не посвящали ни в одно из таинств, и у меня нет никаких обязательств ни перед членами Блю Блока, ни перед тобой.
Брэндон непринужденно улыбнулся:
— Никто не может вот так просто взять и распроститься с Блоком. Однажды вступив в него, человек остается в нем до самой смерти. Связующие нас узы реальны и неразрывны, даже если человек о них не помнит.
— Нет никаких уз, — твердо заявил Роберт. — Я слышал о психологической обработке, о том зомбировании, которому вы подвергаете людей. Черный Колледж. Красная церковь. Но у тебя нет власти надо мной, а у меня нет никаких обязательств по отношению к Блю Блоку.
— Но что-то ты все-таки помнишь. Едва ли один человек из миллиона знает о Черном Колледже или Красной церкви. Или Сотне рук. Ты знаешь о них, потому что мы внедрили это в твое сознание. И поверь, это не единственное, что было внедрено нами туда для последующего использования.
— О чем ты толкуешь, Брендан? — проговорил Роберт, схватив кардинала за грудки. — Ты угрожаешь мне? Бог свидетель, если тебе вздумается угрожать мне или Констанции, ты не выйдешь отсюда живым.
— Отпусти меня, Кэмпбелл, — спокойно ответил кардинал. — Я знаю кое-что такое, что необходимо узнать и тебе. Пока не стало слишком поздно.
Терпеливо дождавшись, пока Роберт, взяв себя в руки, отпустит его, кардинал нарочито неторопливо расправил свое одеяние и сказал:
— Тебе следует научиться контролировать себя, Кэмпбелл. Это один из первых навыков, которые мы прививаем в Черном Колледже. Наряду с терпением и прозорливостью. Видишь ли, если человек должным образом подготовлен и настроен, его сознание превращается в оружие. И наше оружие размещено повсюду. Некоторые люди, вступающие в Блю Блок, подвергаются психологической обработке. Мы изменяем их мышление, программируем их на то, чтобы они жили и умирали во имя Блока, перекраиваем их сознание и мораль под наши нужды, а потом заставляем их забыть о случившемся. Эти люди и именуются у нас Сотней рук. Это сотня аристократов, юношей и девушек, о которых никто не знает и которых никто ни в чем не подозревает. Они действительно являются нашими руками, нашим тайным оружием, всегда готовым нанести неожиданный удар. Они понятия не имеют о своем предназначении, пока кодовые слова не пробудят их от сна, который они считают своей жизнью. И ты, Роберт Кэмпбелл, один из них.
Роберт почувствовал, как его лицо покрывается бусинками пота. Желудок скрутило болезненным узлом.
— Ты хочешь сказать, что... я один из этой Сотни рук?
— О да! Ты был подвергнут психическому программированию и, несмотря на все прошедшие годы, не задумываясь убьешь любого, на кого тебе укажут. Нужно лишь произнести кодовые слова, которые, как ты понимаешь, мне известны. Впрочем, мне, возможно, и не придется их произносить, если ты четко осознаешь необходимость ... благоразумия.