Безумная Дженни все еще висела в воздухе, окруженная молниями, но больше, кажется, никуда молниями не била.
Это озадачило Оуэна, но потом он увидел, как охранники громоздят друг на друга эсп-глушители, стараясь заблокировать Дженни просто количеством.
И тут впервые Оуэну пришло в голову, что здесь, быть может, и окончится его путь. Он прошел многое, пробился через сотни препятствий, но даже у его возможностей есть границы. Даже на форсаже человек не может выстоять против целой армии. Он вспомнил, как это все начиналось; как у себя дома, на Виримонде, он стоял один в безнадежной битве с толпой переметнувшихся охранников, готовый к неизбежной смерти. Может быть, он прошел полный круг, но в этот раз Хэйзел не придет его спасти. Ей приходилось так же трудно, как и ему. Оуэна бесила мысль, что после всего, что он прошел, он будет убит кучкой вооруженных охранников только потому, что их так много. Он заглянул внутрь себя, пытаясь вызвать энергию, с помощью которой он обрушил на Мисте целый дом, но не нашел там ничего, как ни старался. И понятия не имел, почему.
С него струился пот, заливал глаза, и приходилось то и дело его смаргивать. Дыхание Оуэна стало тяжелым, и ему показалось, что он теряет скорость. Некоторые удары противника стали проходить через защиту. Всего лишь мелкие порезы тут и там, почти неощутимые в состоянии форсажа, но рана есть рана, а кровь есть кровь. Значительная кровопотеря снизит его быстроту, невзирая на форсаж. Кроме того, форсаж не может длиться вечно. В какой-то момент пламя разгорится так сильно, что сожжет его самого. Как было на Мисте. Он рубил, резал, отражал удары, и охранники вокруг него падали мертвыми и умирающими. Он слышал, как Хэйзел кряхтит позади и ударяется спиной об его спину, и знал, что она все еще с ним. Но на другом конце зала другая Хэйзел, с черной кожей и черными кудрями вдруг свалилась под дюжиной ударов и, как он ни смотрел в ту сторону, больше не поднялась. Джиля прижали к стене, на нем был с десяток порезов, кровь текла по лицу из раны на виске. Безумной Дженни не было видно нигде.
Потом Хэйзел вскрикнула за его спиной от изумления и боли, ударилась спиной об Оуэна и упала на колени. Оуэн резко развернулся, вращая мечом изо всей силы, вынуждая охранников отступить. Хэйзел скорчилась у его ног, согнувшись пополам от раны в живот, выронив меч. Она пыталась свести руками края огромного разреза, но кровь хлестала потоком, образовав вокруг нее большую лужу. Оуэн с первого взгляда понял, что рана смертельна. Он пытался позвать Хэйзел по имени, но не мог справиться с дыханием. Он выпал из форсажа, рука с мечом бессильно повисла, и охранники бросились вперед. Тогда гнев и ужас взмыли в душе Оуэна волной, снова зажигая его силу, наполняя его пылающей энергией, которой невозможно было противиться. Он отдался ей, и она взревела в нем неостановимым приливом. Ближайшие к нему охранники вспыхнули факелами сразу же, как мотыльки в костре, и все больше их охватывало пламя, когда ширилась волна энергии. Они пытались бежать, но волна их догоняла и уничтожала без пощады и милосердия. За несколько секунд погибли все охранники в приемной, и только Джиль и Дженни, Тоби и Флинн и несколько Хэйзел остались стоять, Оуэн перекрыл энергию, поглядел на мертвых, и плевать ему было на все.
Он рухнул рядом с Хэйзел и бережно взял ее на руки. Она положила голову ему на грудь, и он прижал ее к себе. Она была такой легкой у него на руках, будто уже уплывала прочь от него. Одежда Оуэна сразу пропиталась ее кровью, но он не заметил. Он снова пытался коснуться силы внутри себя, но ответа не было. Чем бы ни было то, что дал ему Безумный Лабиринт, это была сила смерти и разрушения, но не исцеления. Он мог сразить целую армию, но не мог спасти единственного человека, который был для него важнее всего. В груди стеснило, он не мог вздохнуть. Хэйзел медленно подняла голову и попыталась ему улыбнуться. Зубы ее были красны от крови. Оуэн заплакал, сухие всхлипы сотрясли все его тело. Хэйзел попыталась что-то ему сказать, но дыхание покинуло ее последним судорожным вздохом, и она лежала в его руках, мертвая. Оуэн прижимал ее к себе, укачивая, как спящего ребенка.
– Я это сделал ради тебя, Хэйзел, – пытался сказать он сквозь слезы. – Только ради тебя.
Он услышал идущие к нему шаги, но не поднял глаз. Ему было нечего сказать кому бы то ни было. Потом кто-то с голосом Хэйзел позвал его по имени. Он прекратил плач, надежда взметнулась в сердце, но лишь когда мертвая Хэйзел исчезла из его объятий, он понял и поверил. Он заставил себя поднять глаза: над ним стояла Хэйзел д'Арк. На этот раз – настоящая. Он тяжело встал и просто стоял и смотрел на нее, боясь коснуться, чтобы она не исчезла, а она неистово к нему прижалась, обняла, как утопающий хватается за спасательный круг. Так они стояли долго, тяжело дыша.
– Я думал, я тебя потерял, – сказал наконец Оуэн. – Я действительно думал, что тебя потерял.
– Все хорошо, Оуэн, – сказала Хэйзел. – Я здесь. И для тебя я всегда буду здесь.
Они разомкнули объятия и отступили посмотреть друг на друга. Оуэн стер последние слезы с лица тыльной стороной ладони. Хэйзел неловко улыбнулась. Она огляделась вокруг, увидела наваленные на полу приемной трупы и кивнула, пораженная.
– Ну, ты даешь, аристо. Напомни мне, чтобы я тебя никогда не сердила.
– Такого быть не может, – ответил Оуэн. – Хэйзел, я...
– Я знаю. Но поговорим об этом позже. Сначала мы должны сокрушить Империю. Оуэн покачал головой:
– Ох, Хэйзел! Дело прежде всего, и так во всем. К ним подошли Дженни и Джиль. Дженни только что кончила разбивать эсп-глушители, а у Джиля голова была повязана носовым платком, чтобы остановить кровь. Это был не самый чистый платок в мире, но Оуэн ничего не сказал. В окровавленной повязке древний воин выглядел, как пират старых времен.
– Отличное выступление, Дезсталкер! – бодро заявила Дженни. – Я поражена. Ты уверен, что ты не Матер Мунди инкогнито?
– Более чем, – ответил Оуэн. – Кем бы я ни был, но я не эспер. Это... что – то другое, большее.
– И все равно хорошая работа, родич, – сказал Джиль. – Ты зря тратил свою жизнь на науку.
Тоби и Флинн вынырнули из алькова, где прятались, и поспешили к остальным. Камера Флинна тащилась позади.
– Мы тоже живы и здоровы, если это кого-нибудь интересует, – несколько обиженно сообщил Тоби.
– Ну, за вас-то мы не волновались, – сказала Хэйзел. – Каждый знает, что журналистов труднее истребить, чем тараканов.
И тут все, не сговариваясь, повернулись и посмотрели на огромные серые стальные двери, ведущие ко двору Лайонстон. Наступила такая тишина, будто даже мертвые ждут, что сейчас будет.
– Постучимся? – спросила Хэйзел. – Или просто прорвемся внутрь?
– Я думаю, нам надо постучать, – предложил Джиль. – Лайонстон знает, что мы здесь. Она также знает, что ей нас здесь не удержать.
Будто поняв намек, двери медленно распахнулись, при всей своей массе – совершенно беззвучно. В приемную хлынул кровавый свет вместе с вонью серы и крови. Оуэн и Хэйзел выступили вперед с мечом и лучеметом в руке и вошли в Ад.
При дворе, перед Железным Престолом, Александр Шторм дал волю своему желанию покрасоваться. Жизнь имперского агента глубоко внутри Подполья требовала глубочайшей конспирации и маскировки, и теперь он дорвался до возможности показать, кто он такой. Императрица улыбалась ему благосклонно, Драм и Валентин смотрели очень ревниво. Разор и Саммерайл смотрели холодными глазами со своих мест чуть позади Трона, но их мнение Шторма не интересовало. Разор – инвестигатор, а Малютка – психопат. Сайленс, Фрост и Стелмах тоже не имели значения. Они-то, как всем известно, провалили задание императрицы, а он, Шторм, достиг блестящего успеха.
– Я стал агентом Империи в тот день, когда мятежники уносили свои головы в руках с Колд-Рока, – гордо сообщил он своим слушателям. – Я видел, как Джек был сражен и попал в плен, и я знал, что это конец всех надежд Восстания. А я сражался за него так долго и без всякой награды. И потому я сдался и заключил договор. Это было нетрудно – они были рады меня заполучить. Они понимали мою ценность. И все эти годы я вкрадывался все глубже и глубже в самое сердце Подполья, и все эти дураки один за другим мне доверялись, сами проваливая все свои операции. А меня не подозревал никто и никогда. Я был – Александр Шторм, великий герой Подполья, друг и соратник легендарного Джека Рэндома.
Я было забеспокоился, когда Джек вернулся, но мнемотехники хорошо с ним поработали. Они постарались, чтобы он мало что помнил о событиях на КолдРоке, а тем более о моем переходе на другую сторону. Он даже не помнил, как я помогал мнемотехникам его пытать и кондиционировать, чтобы доказать свою верность новым хозяевам. Когда он появился, мне пришлось в конце концов встретиться с ним, иначе это вызвало бы подозрения. Что ж, мы снова были старыми друзьями, и он никогда не заглядывал глубже моей улыбки и не видел презрения в моих глазах. Теперь нужно было только дождаться наилучшего момента для произнесения контрольных слов, которые мнемотехники вложили в его подсознание. И вот он перед вами. Ваше Величество, безвредный, как новорожденный котенок.
– А эта охотница за скальпами? – спросил Разор. – О ней сообщали, что у нее развились пси-способности...
– Не волнуйся, – ответил Шторм. – Она до бровей накачана наркотиками и так нагружена цепями, что еле стоит. – Он вразвалку подошел к Руби и пнул ее под колено. Она тяжело рухнула на колени, цепи ее громко звякнули. Шторм рассмеялся и снова отошел к подножию Трона.
– Я думал, что Джек Рэндом – твой друг, – сказал капитан Сайленс.
Шторм пожал плечами:
– Был. А потом бросил меня, будучи всего лишь человеком. Легендарный герой не должен стареть и уставать и терпеть поражения чаще, чем одерживать победы. Мне надоело быть неудачником. Я хотел оказаться на стороне победителя, хотел богатства, роскоши и легкой жизни в возмещение за напрасно прожитые годы. Никто никогда не был мне благодарен за все те годы, когда я рисковал жизнью ради них, паразиты этакие. Никто никогда не сказал: «Спасибо, ты сделал достаточно, пусть теперь поработают другие». Нет, они хотели еще и еще. Даже Джек. Бой за боем на какой-нибудь Бо