— Здесь у вас очень тесно, мать Беатриса. Я правильно понимаю, что эта палатка не была рассчитана на такое число пациентов?
— Черт, ну конечно нет! Она была рассчитана на треть этого количества — так ведь это в цивилизованных мирах! И можете звать меня Беа, я не на работе. Палатка скоро лопнет — а все потому, что в последнее время Вольфы терпят неудачу за неудачей. Границы на их карте ползают взад и вперед, и все они нарисованы кровью других людей. Конечно, среди наших пациентов есть и мятежники. Сестры милосердия помогают всем сторонам. В любых обстоятельствах.
Тоби изумленно приподнял бровь:
— А Вольфы знают, что вы лечите раненых мятежников?
— Я им не говорю. Когда-то я поднимала этот вопрос, но, увидев их реакцию, поняла, что больше не буду. Теперь мы не касаемся этой темы. Да и вообще, не их это дело! Вольфы выделяют на наши нужды так мало, что не хватает на лечение их собственных людей. Технос III расположен далеко от цивилизации, и послать сюда транспортный корабль стоит немалых денег. Так что я просто делаю свою работу так, как считаю нужным. Мы делаем все, что можем, — то есть штопаем этих ребят и отсылаем их обратно в траншеи. Частенько видишь одно и то же лицо по второму, а то и по третьему разу. И каждый раз с новыми ранениями. Но редко кто попадает к нам больше трех раз. Одни не могут пережить такого количества операций, другие… просто сдаются.
Это страшная война, да и мир здесь суровый. Легких ран мы почти что не видим.
Наши запасы подходят к концу. Не хватает плазмы, анестезирующих и наркотических средств. Сестры присылают нам все, что могут, но в Империи нынче идет много подобных войн, и ресурсов нашего ордена не хватает на всех. Иногда этот госпиталь больше напоминает лавку мясника.
— Как давно идет эта война, Беа? — спросил Тоби доверительным тоном, изображая перед камерой, что это не интервью, а просто беседа.
— Уже много поколений, — мрачно ответила Беатриса. — Люди рождаются и умирают, так и не узнав в жизни ничего, кроме войны. Конечно, с тех пор как фабрика попала к Вольфам, борьба обострилась. Обе стороны только и думают, что о предстоящей церемонии. Когда мы заметили, что здесь происходит, мы убедили наш орден организовать на планете миссию. Если бы сестры представляли себе реальное положение вещей, они обязательно прислали бы нам помощь. Я в этом убеждена. Но Вольфы не дают нам связаться с нашим орденом.
— Расскажите, что это за война, — попросил Тоби, незаметно возвращая беседу в намеченное русло.
— Война примитивная. Все бои происходят в глубоких траншеях и подземных коридорах. И никаких изменений за долгие годы. В принципе обе стороны роют новые туннели, но там, под землей, живут представители местной фауны, а они не любят конкурентов. Сражаться на поверхности нельзя из-за погоды. Она меняется таким непредсказуемым образом, что невозможно ни орудия навести, ни замаскироваться. А когда ветер сильный, в воздухе болтается столько обломков железа, что лучи попросту рассеиваются, если стрелять не в упор. Поэтому в основном дерутся врукопашную, мечами. Иногда сражение выплескивается на поверхность на ничьей земле, между владениями Вольфов и территорией мятежников. Граница постоянно смещается то в одну, то в другую сторону, но положения дел это реально не меняет, поскольку силы сторон давно уже одинаковы. Хотя, конечно, появление церковных войск может нарушить этот баланс.
— Отряды бойцов-иезуитов подавили сопротивление на многих планетах, — сказал Тоби.
— На Техносе III все совсем по-другому, — просто сказала Беа. — Мятежники воюют на протяжении многих поколений и достигли больших успехов в этом искусстве. Черт, да за несколько веков они вывели породу настоящих воинов! И к тому же еще есть погода. Уже для того чтобы выжить в этом аду, надо быть сверхчеловеком. Теперь вы имеете представление о том, что такое война на этой планете. Постоянные жестокие стычки и море крови. Мы только потому не завалены ранеными по самую крышу, что большинство из них умирает еще по дороге. Летом их приканчивает жара, зимой — стужа, в остальное время — грозы или бураны. Но и тех, кто выдержал перевозку, хватает, чтобы обеспечить нас работой на круглые сутки. А когда кончаются обезболивающие средства, нам приходится оперировать без наркоза — несколько сестер держат пациента, а хирург в это время режет и сшивает, надеясь, что бедняга не погибнет от болевого шока.
Тоби чуть наклонился вперед, чтобы прервать Беатрису. Она уже начинала повторяться, так что пора было задавать следующий вопрос. Душа Тоби разрывалась надвое. С одной стороны, ему надо было собрать как можно больше материала. А с другой — поскорее вернуться на фабрику. Чем дольше они с Флинном здесь сидят, тем выше вероятность, что кто-нибудь заметит их отсутствие и сложит два и два.
— Как много у вас персонала, Беа? Вам кто-нибудь помогает?
— У нас два хирурга и пять сестер-сиделок. Раньше хирургов было трое, но третий не выдержал напряжения и сломался, так что мне пришлось отослать его домой. Он не хотел уезжать. Даже плакал, но я все-таки заставила его сесть в транспорт. Нам до сих пор никого не прислали взамен. Технос III в любом списке стоит одним из последних. Для большинства людей это просто название. Я сама приехала сюда лишь потому, что устала от дворцовых интриг и хотела настоящей тяжелой работы. Если бы я знала, во что ввязываюсь… то все равно бы приехала. Никогда не умела отворачиваться и делать вид, будто ничего не замечаю.
Что же касается нашего медицинского оборудования, то наш орден снабжает нас лучшим, что только может достать. Но эта техника, к сожалению, не рассчитана на такое количество раненых. Я живу в постоянном страхе, что в конце концов вся наша техника сломается. А здесь нет никого, кто смог бы ее починить! У Вольфов на фабрике — своя собственная больница. Там есть все, включая небольшой регенератор. Одна из тамошних сиделок нам симпатизирует. Время от времени, когда у нас кончаются все медикаменты, она потихоньку пополняет наши запасы, благослови ее Господь! — Беатриса вздохнула и покачала головой. — Хотите выпить, джентльмены?
Она запустила руку под стол и вытащила оттуда бутылку какого-то мутного спирта и две стеклянные пробирки. Тоби и Флинн вежливо отказались. Беатриса пожала плечами и плеснула себе изрядную порцию. Тоби жестом показал Флинну, чтобы тот продолжал снимать. Беа была идеальным объектом для документальной съемки. Человек, которого все знают и который знает всех, здесь, в центре событий! И при этом она еще может взглянуть на все со стороны и объективно оценить ситуацию. В довершение всего Беа не похожа на монахиню, и то, что она пьет, лишь подчеркнет это. Маленький, но очень полезный штрих. Публика не любит, когда святые слишком совершенны. Беа подняла пробирку к губам, и Тоби вдруг заметил, что у нее дрожат руки. Впервые в жизни ему стало стыдно. В отличие от Беатрисы он не принимал так близко к сердцу то, что здесь увидел. Беа брала на себя чужую боль, а Тоби был всего лишь наблюдателем, таким же бесстрастным, как камера на плече у Флинна. Он попытался сказать себе, что так и надо, что иначе он был бы плохим работником, но сегодня это прозвучало гораздо менее убедительно, чем обычно. Тоби с трудом отвлекся от своих невеселых размышлений. Беатриса опустила почти пустую пробирку.
— Боже, ну и отрава! — выдохнула она. — Но без этого я не смогла бы работать. Две из пяти сестер принимают амфетамин, а один из хирургов — законченный наркоман. Но я ничего не говорю им, пока они в состоянии работать. Всем нам нужно как-то поддерживать себя. Иначе мы бы и дня не выдержали, не говоря уже о ночи. Ночью тяжелее всего. По большей части наши пациенты умирают именно по ночам, за несколько часов до рассвета, когда кажется, что солнце не взойдет никогда. Не знаю, как долго я еще выдержу. Вы не представляете, как изматывает эта необходимость сражаться за каждую жизнь — даже если у больного легкие раны. А легких ран здесь почти не бывает. Здесь вообще ничего не делается просто. Возьмем, к примеру, помещение. Сестры прислали нам лучшую палатку, какая у них была. Но она, увы, не рассчитана на местные погодные условия. Летом здесь так душно, что трудно бывает шевелиться. А зимой так холодно, что я сама видела, как хирурги во время операции отогревают замерзшие пальцы в только что вскрытых животах своих пациентов.
Все мы здесь изменились. Вы же знаете, что я никогда не хотела быть монахиней. Мне просто нужно было убежище, чтобы не выходить замуж за Валентина Вольфа, а орден обеспечил мне такое убежище. Теперь я завишу от милости тех же Вольфов. Всю жизнь мне, как и многим моим предшественницам, было не до религии. Орден был для меня лишь способом достигнуть власти. И сюда я прилетела от скуки. Но, попав в этот ад, я наконец-то обрела Бога. Нельзя не верить в Бога, когда вокруг творится так много зла. Откуда иначе черпать силы?
Беатриса резко поднялась на ноги, захватив Тоби и Флинна врасплох. Она залпом допила то, что оставалось в пробирке, и положила ее на стол.
— Ну, хватит рассказывать. Сейчас я покажу вам раненых, и вы сами увидите, с какими ранами мы имеем дело. Возможно, некоторые из пациентов даже поговорят с вами. Боюсь, правда, что потом вам придется попотеть, вырезая непристойную брань.
Втроем они покинули отгороженную ширмами комнатку и снова оказались в общей палате. Флинн крутил камерой из стороны в сторону, фиксируя на пленку все, что только мог. Было по-прежнему тихо. Никто из раненых и не пытался с ними заговорить. Тоби подумал, что у них, должно быть, нет сил даже стонать и ругаться. Между койками бесшумно двигались сестры — кому градусник поставят, кому повязку сменят. Некоторым, совсем уже безнадежным, они просто клали руку на лоб, чтобы хоть немного облегчить жар. Тоби тоже молчал. Комментарии тут были излишни, а все вопросы он уже задал. Да и о чем тут спрашивать? Ответ очевиден. К своему удивлению, Тоби почувствовал, как в груди его поднимается волна ярости. Такое не должно случаться — тем более в нынешние времена! Тоби и сам долго занимался тем, что скрывал неблаговидные поступки Грегора, но такого он не видел никогда. Солдаты клана умирают, чтобы скрыть позор семьи. Тоби пытался убедить себя, что происходящее его нисколько не волнует. Все это — лишь материал для хорошего репортажа. Но на глазах у него выступали слезы ярости и бессилия.