— А у вас есть другой пистоль? — спросил Ханкс.
— Только мушкеты.
Кобб вышел.
— Ты мог бы его и поблагодарить, — сказал Балти. — Он нас уже второй раз спасает.
— Я выражу свою благодарность мистеру Коббу. Во благовремении.
Он снова попросил письменные принадлежности. Балти раздобыл их у миссис Кобб. Ханкс сел и заскрипел пером по бумаге.
— Что ты пишешь?
— Послание Пеллу. В Фэрфилд, а не Фэрхэвен. Постарайся запомнить. Потому что, если я не встану на ноги, черт бы их побрал, письмо повезешь ты.
— Это про полковника Никеля и его флот?
Ханкс закончил писать. Он стащил с пальца кольцо-печатку:
— Добудь мне сургуча.
— Что, опять мне не положено читать?
— Это для твоего собственного блага. Безопасней не знать, что в нем.
— Ханкс-сфинкс снова с нами!
Ханкс вздохнул:
— Ну хорошо. Ты заслужил. Наша задача — собирать информацию.
— И что в этом такого тайного? Мы в колониях Его Величества. Разумеется, порученцы Его Величества имеют право собирать информацию.
— Балти, «собирать информацию» по-другому называется «шпионить». А шпионов вешают.
— Кто нас повесит? Индейцы?
— Голландцы.
— Мы в Новой Англии. Здесь нет голландцев.
— Возможно, мы отправимся в Новый Амстердам.
— На поиски цареубийц?
— Да. И нет.
— Ханкс!
— Охота за судьями — лишь прикрытие.
— Как мило с вашей стороны, что вы этим наконец поделились! Какова же наша настоящая задача?
— Разведка. В преддверии визита полковника Николса.
Балти выпучил глаза:
— Он наносит визит? С эскадрой военных кораблей?
— Это мирный визит. Он проводит административную инспекцию. Новоанглийских колоний.
— Тогда зачем он идет в голландскую колонию?
— Визит вежливости. Даунинг уведомил Вест-Индскую компанию в Амстердаме. Вопросы протокола.
— Тогда зачем все так старались держать меня в неведении? И почему голландцы могут нас повесить за то, что мы помогаем готовиться к официальному визиту?
— Может, ты и прав. Я чересчур осторожен.
— Ну что ж, — Балти шмыгнул носом, — иногда свежий взгляд полезен.
— Согласен. Я теперь тоже вижу все свежим взглядом.
— Отлично. Все разъяснилось.
— Все разъяснилось, — согласился Ханкс. — А теперь сходи и попроси у наших добрых хозяев сургуча.
— Зачем, если ты уже доверил мне свой великий секрет?
— Пелл отнесется к письму подозрительно, если на нем не будет моей печати. Она лишь подтвердит, что ты тот, за кого себя выдаешь.
— Вопросы протокола?
— Совершенно верно.
Наконец вернулся из Милфорда мальчик Мика и привез хирурга — толстого, одышливого, усатого, очкастого голландца по фамилии ДеВроотье. Как все голландцы в Новой Англии, доктор чувствовал себя существом высшего порядка по сравнению с англичанами — по той причине, что голландцы пришли сюда первыми. Пока доктор открывал чемоданчик и раскладывал инструменты, он успел объявить, что его прапрадед, некий Линус ДеВроотье, торговец бобровыми шкурами, прибыл с Адриеном Блоком на «Беспокойном» в 1614 году. Он объяснил (хотя его никто не спрашивал), что говорит с голландским акцентом, поскольку голландский остается языком общения семьи ДеВроотье в Новом Свете. Прежде чем заняться пациентом, доктор потребовал подтверждения того, что обещал ему Мика: что ему заплатят за услуги полсоверена. Это вдвое больше его обычного гонорара, и такая цена объясняется дальним путешествием, которое ему еще предстоит проделать в обратном направлении. Подтверждают ли хозяева свое обещание? Да? Отлично.
Он спросил, при каких обстоятельствах Ханкс получил травму. Упал. С лошади.
Он с сомнением поджал губы и приказал перевернуть Ханкса на живот. Он прощупал позвоночник больного, двигаясь сначала к голове, потом обратно и перебирая пальцами, как воинственный паук. Он тормозил у отдельных позвонков, тыкая в них, хмурясь, изредка мыча или сопя.
Затем он объявил, что должен сделать нечто неприятное для пациента, но необходимое. С этими словами он ввел одну руку меж ног Ханкса, а другой схватил его за член. Ханкс выпучил глаза. Через миг он уже держал доктора за горло и душил его. ДеВроотье пищал, багровея лицом, но занятие свое не бросал. Наконец Бартоломью и Балти вырвали доктора из рук Ханкса.
— Только попробуй еще раз, и это тебе понадобится доктор, черт бы тебя побрал! — рычал Ханкс.
ДеВроотье отнесся ко всему с профессиональным спокойствием и объяснил, что ввел палец внутрь Ханкса в надежде почувствовать сокращения, вызванные сжатием membrum virile[34] пациента. Хорошая новость заключается в том, что сокращения были. Если бы их не было… но не важно. Засим доктор взял иглу и стал колоть в разных местах нижнюю половину торса, ноги и ступни Ханкса. Его заметно обрадовало, что подошвы и один-два пальца ног отреагировали на уколы.
Хирург ДеВроотье снял очки, которые, когда Ханкс его душил, слегка запотели от волнения. Он вытер их и сказал, что у Ханкса «параплегия, вызванная дислокацией или компрессией люмбального вертебрума». Много длинных слов. Затем он сказал, что, возможно, имеет место перелом некоего поперечного отростка. Здесь доктор сделал паузу, после которой заявил, что, возможно, Ханкс снова будет ходить. А возможно, и нет. Все решат ближайшие три — шесть дней. Если за это время не наступит улучшение, не вернутся чувствительность, подвижность и контроль над телесными отправлениями, это будет дурной знак.
Обратясь к Благодарне и миссис Кобб, он дал наставления. Ханкса следует кормить в больших количествах молоком, рыбой и мидиями. Он должен «есть, есть и есть».
Они спросили почему. ДеВроотье пожал плечами. Он сказал, что не может этого объяснить, но за годы своей практики он заметил, что люди, живущие у побережья и употребляющие в пищу молоко, рыбу и мидии, чаще оправляются от подобных увечий, чем люди, живущие вдали от моря. От такого объяснения все выпучили глаза.
Засим доктор обратил свое внимание на второго пациента. Он обработал и зашил рану на голове Балти. «Вас что, тоже сбросила лошадь? — скептически спросил он. — Хмпф!» Он покачал головой и сказал, что пациенты должны учиться ездить верхом хорошо или не ездить вовсе. Балти он предписал отдыхать не менее недели. Вновь обратившись к миссис Кобб, ДеВроотье приказал ей давать Балти как можно больше красного мяса — столько, сколько возможно, — чтобы восполнить потерю крови.
Исполнив таким образом долг врачевателя, доктор ДеВроотье принял свой гонорар в полсоверена, слегка поклонился миссис Кобб и отбыл, заметив, что теперь вернется в Милфорд лишь заполночь, и укоризненно цокнув языком.
Балти остался в комнате Ханкса.
— Ну что ж, старина.
— Чертов голландец, — буркнул Ханкс.
— Он, кажется, знает свое дело.
— Я не могу пошевелить ногами, а он велит мне есть чаудер? Шарлатан!
— Он, кажется, приободрился, когда сжал твоего «мистера Джона» и почувствовал… это… сокращения.
Ханкс отдал Балти письмо:
— Похоже, что ты повезешь его Пеллу.
— Сколько хоть до этого Фэрхэвена?
— Фэрфилда. Постарайся не сесть в лужу.
— Я не могу поехать. Я должен лежать в постели и питаться коровами наших хозяев. А ты в это время будешь пожирать моллюсков. Это письмо срочное?
Ханкс поразмыслил:
— Николс должен был выйти в море в конце мая. Восемь-девять недель до Бостона… значит, в Грейвзенд он попадет в конце августа. Сейчас середина лета. Время еще есть.
— Тогда давай поправимся вместе и вместе поедем в Фэрхэвен.
— Посмотрим… — Ханкс мрачно уставился на свои ноги.
Глава 20
28 мая
В Челси, умолять милорда Монтегю о посредничестве и заступничестве в деле полковника Николса и его «административной инспекции» новоанглийских колоний.
Прибыл полный дурных предчувствий по причине холодности, кою милорд выказывал мне с самого того дня, когда я распек его за сладострастие со шлюхою Бек.
Нашел его в приятном расположении духа и розовом румянце, без сомнения вызванном плотскими забавами. Шлюха «ушла на рынок». Испытал сильное искушение спросить, пошла ли она покупать или продавать, но удержался.
Сообщил милорду про Николса, умоляя сохранить в тайне способ, коим я об этом узнал.
Милорд охотно согласился со мной, что флот в настоящее время не экипирован для новой войны с голландцами. Но сказал: «Что же я могу сделать? Если такова воля короля, и его брата, и Даунинга, и леди Каслмейн, и Африканской королевской компании, и Адмиралтейства, и Морского управления, и каждого, мать его, купца в Лондоне, и всей остальной партии сторонников войны?»
Я ответил: «Если Николс вызовет войну с Голландией, наш флот окажется на дне ваших Узких Морей и всех остальных морей. Где же будет тогда Англия? И где будете вы? На дне, вместе с кораблями».
Он признал, что такой исход событий весьма нежелателен. Но, меряя шагами комнату с немалой ажитацией, сказал, что сие дело слишком велико, чтобы он мог на него как-то повлиять или исправить.
Я снова упрекнул его, что он не должен так легкомысленно отказываться от ответственности, будучи адмиралом, коему Его Величество некогда доверял более, чем любому другому.
Он парировал: «Что значит „некогда доверял“?»
Я предположил — возможно, с излишней прямотой, — что его способность влиять на великие дела может возрасти, если он будет проводить больше времени при дворе, нежели внутри миссис Бек.
Милорд был сим недоволен, назвал меня похабником и сказал, что у меня «язык мурены».
Я выразил свою неумирающую привязанность к нему (и прочая, и прочая), уверив его, что мое беспокойство проистекает лишь от любви к стране и к нему самому. Но указал — весьма подчеркнуто, — что в случае войны с Голландией его живо выкинут из нынешнего пристанища срамной неги на мостик военного корабля, в противостояние с флотом более многочисленным и лучше экипированным, чем его собственный.