Руны наверху сжимали до упора поток силы от лей-линий, направляя его в строго определённой последовательности то на голову покойного, то на область сердца; магия впитывалась в мышцы и костный мозг, преображая и трансформируя ткани со скелетом.
Разрезы и распилы сделаны. С потолка, через скрытый в толще перекрытий канал-концентратор, от чёрного монолита в центре рунной мельницы, хлынул поток силы, настолько мощный, что воздух вокруг засветился лиловым; Вениамин протянул руки, окунул их в это сияние. Пальцы затанцевали, словно исполняя сложную гамму, и в такт этим движениям мёртвое тело на столе задвигалось, задёргалось судорожно, из горла вырвался жуткий хрип, смешанный с бульканьем.
Начинали плавиться кости, стремительно росли, разбухая, мышцы. С головы опадали курчавые волосы, и сама голова словно вдвигалась в плечи. Что-то с хрустом рвалось, а что-то, напротив, с мокрым хлюпаньем срасталось. Всё вместе это походило на работу мнущего глину гончара; вот только вместо глины тут была ещё совсем недавно совершенно мёртвая плоть.
Всё менялось, обретая иные очертания. Сила лей-линий вливалась, запасаясь в костях, в печени, в том, что раньше было жирком. Сквозь мускулы прорастали нити лей-кристаллов, крошечных, не видимых глазом, придававшие некроконструкту способности, превосходящие таковые у упырей. Глаза с новыми хрусталиками и сетчаткой могли теперь видеть в полной темноте, различать едва уловимый след вампира. Желудочно-кишечный тракт, как у ездовых варанов, легко переварил бы любую пищу, от коры, листьев и хвои до падали. Кожные покровы заменялись гибкой чешуёй, какую не прокусит вампирий клык и с трудом пробьёт даже тяжёлая арбалетная стрела, насквозь пронзающая рыцаря в полном вооружении с двух сотен шагов. Когти, напоенные серебром, способные к стремительной трансформации и перестройке, готовые в секунду обратиться разящими клинками.
Идеальное оружие убийства, безжалостное и неумолимое, знающее одну лишь только цель. Оно не отвлечётся на иных двуногих, не поразит невинных. Неутомимое, оно станет преследовать вампира днём и ночью, настигнет, улучит момент и нанесёт неотразимый удар.
Вениамина не терзало раскаяние. Пока «переговоры» Алисанды будут длиться, упыри сожрут, высосут, погубят и обратят невесть сколько ни в чём не повинных людей. Переговоры хорошо вести, когда противник готов сдаться тебе на милость, а не когда он повсюду и выбирает добычу, словно покупатель в мясном ряду.
Скорре не отступит. Пусть его проклянёт Капитул, пусть объявит его преступником, если узнает, пусть вынесет смертный приговор; пусть отвернутся все – он видел, что такое вампиры, он знает, что они зло.
Лиловое пламя вливалось в растягиваемую, разрываемую и вновь сшиваемую плоть. Насос гнал по жилам разогревающуюся кровь; сердце менялось, их становилось два, лёгкие увеличивались в объёме. Перерождались почки, печень, поджелудочная железа.
Сколько же труда потребовало всё это, сколько расчётов, сколько экспериментов, сколько опытов! Сколько неудачных попыток – с теми же големами, существами из глины, в которых Вениамин пытался вкладывать бычьи, медвежьи или кабаньи сердца. Сколько неудач, пока среди пыльных томов, найденных в своё время с Алисандой в забытых кабинетах Академии, не попалось «Ad Practicam Necromantiae», запрещённое, изъятое из университетов анонимное издание. В заколоченной аудитории кто-то засунул компактную, всего лишь in duodecimo[8], книжку меж двумя монстрами in regia folio, «королевских фолиантов», сомкнувших края.
Эту книжку он тогда Алисанде не показал. Может, потому что чародейка уже в то время казалась слишком властной, слишком любила распоряжаться, слишком быстро решала, что хорошо, что плохо и совершенно не выносила возражений?
Разумеется, нужные книги нашлись. Разве бывает иначе, если хорошо искать, тщательно выбирать, с кем имеешь дело, платить щедро, но не настолько, чтобы тебя сочли глупцом, обмануть которого – самое милое дело. Вениамин не стал тратить время на мелкие городки Припроливья, сразу отправившись в Империю Креста. Братья-рыцари чинили у себя во владениях строгий надзор, но, как обычно, когда пытаешься уследить за всем и вся, пропускаешь куда больше.
Оттуда Вениамин вернулся с дюжиной тщательно упакованных в вощёную кожу томов, уцелевших при разгроме гнезда некромантов где-то на дальнем юге и неведомыми путями попавших на север. Остального он искать не стал – для его целей этого хватало. Конечно, поднять орду мёртвых воителей против упырей было весьма заманчиво, но поиски нужных трудов отцов-основателей запретного искусства заняли бы слишком долгое время.
Вениамин заканчивал творить – кого? Гомункулуса? Зомби? Мертвяка? Неважно. Сам он называл их эрадикаторами. И были они всем хороши, кроме лишь одного – их нельзя было сотворить, выпустить в мир и забыть об их существовании. Да, они отыщут цель, настигнут и уничтожат, но надолго их не хватит.
И много их не сделаешь тоже. И не из-за нехватки свежих, только и подходящих для трансформации трупов; но также из-за опасного предела, который нельзя переходить некромагу. Иначе последствия будут как бы не злее, чем само вампирье проклятие.
Самые первые некроконструкты могли уложить одного упыря, после чего распадались, и Вениамину пришлось ещё и ставить там чары воспламенения, чтобы уж точно никто не отыскал никаких следов.
Потом их стало хватать на двух упырей, на трёх… Но всё равно, вернуться они не могли; Вениамину оставалось лишь творить всё новых и новых – не переходя определённого порога, разумеется. Правда, каждый последующий конструкт получался лучше и сильнее предыдущего.
Ещё немного, ещё чуть-чуть… по вискам стекает пот, но нельзя терять концентрацию. Сжатый до толщины волоса поток силы выжигает незримые руны в глубине плоти, которой теперь предстоит защищать других, ничего не требуя взамен.
Последнее погружение, самое глубокое. На миг сделаться создаваемым эрадикатором, впечатать в него образ врага, накрепко, навсегда, до самого конца.
Вениамин снял с того места, где были глаза покойного, пропитанную эликсиром повязку. Положил ладони на виски, сжал, усилием воли выбрасывая из головы все и всяческие мысли, кроме лишь одной – вампиры должны умереть.
Чтобы создать настоящего, истинного истребителя, надо самому очень сильно, по-настоящему ненавидеть того, кого собираешься убить. Ненавидеть до такой степени, чтобы быть готовым в любой миг отдать собственную жизнь, чтобы только пресечь существование врага.
Это не подделаешь, не сыграешь. Не возьмёшь из рассказов и книг, из отвлечённого умствования. Это можно только прожить.
Вениамин проживал.
Асти на белых простынях и сама белая, без кровинки в лице. Она уехала в имение богатых дядюшки и тётушки, где гостила каждый год с самого раннего детства. Она очень смущалась и винилась, что не могла взять его с собой, даже в качестве жениха.
«Дядя с тётей очень строгих правил, прости, родной. Не грусти, я вернусь уже через три недели…»
Вампиры высосали её досуха. Её и только её. Их было четверо, и они пировали каждую ночь. Вениамин едва успел проститься – и навсегда унёс отпечатки вампирьей магии.
Все четверо упырей встретили свой конец. Последнего они убили уже вместе с Дарой.
Деревенская ярмарка под Предславлем. Упырь, рухнувший с вечерних небес прямо в толпу детей, слушавших сказителя у костра. Рубящие удары «крыльелоктевых суставов», что рассекают плоть лучше остро отточенной стали. Дикие крики со всех сторон. Вмиг сделавшийся белым отец сожранного у него на глазах сынишки. Лишившаяся рассудка мать, застывшая над восковым трупиком, в который обратилась её пятилетняя девчушка с васильковым венком в золотистых волосах.
Скрипят зубы и сжимаются кулаки. Ненавижу их, ненавижу упырей. Всегда ненавидел; всегда буду. Кровь за кровь и му́ка за му́ку.
Они с Дарой приняли бой прямо там. Дара всадила упырю в плечо серебряный дрот; он, Вениамин, ударил заклятьем, очистительным, как ему казалось тогда, пламенем, надеясь отвлечь чудовище на себя, всего лишь отвлечь; огонь стёк по крыльям упыря, не причинив тому никакого вреда.
Однако тварь они спугнули. Упырь ринулся прямо на Вениамина, что, как заведённый, метал в того огнешары; бестия, похоже, совершенно забыла о Даре, а воительница, раскрутив тяжёлый меч, встретила упыря летящим сбоку клинком, начисто снеся тому башку.
Люберец. Деревянная церковь, покоричневевшие брёвна; разорванный напополам дьячок, рядом с ним – священник в залитом кровью облачении. Вампир не стал тратить на них время, просто убил и теперь шёл на толпу визжащих женщин, в отчаянии прижимавших к себе детей.
Этого Вениамин с Дарой не видели сами. Но нетрудно было восстановить картину происшедшего – по телам, их позам, заломленным рукам и лицам, искажённым от ужаса в последние предсмертные мгновения.
Вампир не прикончил всех за один присест. Он наслаждался властью, всесилием, мольбами жертв, обилием горячей крови – всем.
Он вернулся.
В ту же церковь. Он чувствовал, что там, за наспех навешенной обратно дверью сжались дрожащие и молящие Спасителя о защите люди, по большей части – матери с детишками.
Доски затрещали, петли с хрустом выдрались из брёвен; упырь гордо шагнул через порог – и в лицо ему ударила струя кислоты.
Засевшая над притолокой Дара хлестнула клинком прямо вниз, целя в темя вампиру; он, Вениамин, привёл в действие оба настороженных самострела, вбивших в грудь упыря две скляницы с толчёным серебром и крошечными кристалликами, заставившими лёгкие кровососа вмиг заполниться ненавистным ему металлом…
Они убивали убийц и побеждали смерть.
Они ненавидели.
Эту ненависть маг сейчас и передавал своему творению.
Миг предельного сосредоточения, миг предельной концентрации.
«Послушай меня, маг».