Это было во втором классе гимназии перед самыми каникулами, всего через пару недель после того, как Кимми дала отставку Коре Бруно, ввергнув его в уныние. Она объявила, что считает его посредственностью во всем: как в смысле талантов, так и личного обаяния. Он был просто убит.
Перед этим Кристиан долго ее подначивал.
– Слабо тебе, Кимми, – нашептывал он ей каждый день во время утреннего пения.
Днем он при всяком удобном случае то толкал ее в бок, то похлопывал по плечу, когда они стояли своей компанией, и снова повторял:
– Ну что, слабо?
Но ей было не слабо. Они следили за каждым ее шагом и все время подзадоривали. Она вытягивала ноги в проход, так что юбка поднималась еще выше, играла ямочками на щеках, выходя отвечать урок к учительской кафедре. Носила тоненькие блузочки и говорила капризным голоском. Потребовалось две недели, чтобы разжечь желание у единственного из учителей, которого все в этой школе любили. Он так загорелся, что даже смешно было на него смотреть.
Он был еще молод и недавно начал свою карьеру. Говорили, что он лучший выпускник отделения датского языка Копенгагенского университета этого года. Он был совсем не похож на обычного учителя частной школы: помнил, какие разные люди живут за стенами этого мирка, и задавал ученикам нетипичные тексты для чтения. И вот Кимми пошла к нему и спросила, не согласится ли он стать ее репетитором перед экзаменом. И на первом же уроке он пал жертвой ее чар, измученный зрелищем этих форм, едва прикрытых тоненьким хлопчатобумажным платьицем.
Его звали Клаус, причем «у» писалось как «v». Так случилось по недомыслию отца, увлекавшегося диснеевскими фильмами.
Никто не смел открыто назвать его Клаусом Крикке[10], однако захомутать его Кимми сумела. После трех занятий он перестал вести учет потраченных на нее часов. Он встречал ее в своей квартире уже наполовину раздетый, хватал в объятия и покрывал бесчисленными поцелуями, неустанно лаская ее обнаженную кожу. Он весь пылал неутолимой страстью, которая сжигала его разум, уже не думал о посторонних ушах, о чьих-то недобрых взглядах, о каких-то правилах и санкциях.
Она собиралась сама рассказать обо всем ректору школы и заявить, что Клаус ее принудил. Хотелось посмотреть, что из этого получится – сумеет ли она и тут справиться с ситуацией?
Однако план сорвался.
Ректор вызвал к себе обоих вместе. Заставил посидеть в приемной у кабинета, мучаясь неизвестностью. Секретарша присутствовала в качестве дуэньи.
С этого дня Клаус и Кимми больше не разговаривали.
Что потом с ним стало, ей было неинтересно.
Когда сама Кимми вошла к ректору, ей объявили, что она может собирать вещи: автобус на Копенгаген отправляется через полчаса. Школьную форму надевать не обязательно, и даже лучше этого не делать. С данной минуты она может считать себя исключенной.
Прежде чем взглянуть в глаза ректору, Кимми долго разглядывала красные пятна, проступившие на его лице.
– Ты, чувак… – Она сделала паузу, давая ему осознать, как невежливо она к нему обращается. – Может, мне и не поверишь, но он меня заставил. И желтые газетки с большой радостью поверят мне, а не тебе и не ему. Представляешь, какой скандал! Учитель изнасиловал ученицу, здесь, у вас! Нравится тебе это?
За молчание она потребовала самую малость – не сообщать о случившемся родителям. А из школы она уйдет хоть сейчас, это ей все равно. Ректор возмутился. Сказал, что школе неприлично брать деньги за услуги, которые она не оказывает. Кимми оторвала уголок от первой попавшейся на столе книжки и написала номер банковского счета.
– Вот, – сказала она. – Можешь переводить деньги за обучение мне.
Ректор глубоко вздохнул. Его сложившийся за десятилетия авторитет рухнул в один миг от одной маленькой бумажонки.
От детской площадки доносились звонкие голоса. Кимми подняла взгляд и ощутила, как вместе с туманом на нее нисходит спокойствие.
На площадке было только два ребенка с няней. Детишки бегали вперевалочку, играя в догонялки между лесенками и горками, которые имели по-осеннему заброшенный вид.
Она вышла к ним из тумана и остановилась, разглядывая девочку. Та держала в руках какую-то вещь, а мальчик хотел ее отнять.
И у нее была когда-то такая девочка!
Кимми заметила, что при ее появлении встревоженная няня встала со скамейки: ведь она вынырнула из кустов в грязной одежде и с непричесанными волосами.
– Вчера у меня был другой вид, посмотрела бы ты на меня тогда! – крикнула Кимми няне.
Будь на ней вчерашние шмотки, в которых она прогуливалась на вокзале, та встретила бы ее иначе. Может быть, даже заговорила бы с ней. Выслушала бы ее.
Но сейчас няня ничего не желала слушать. Она ринулась вперед и встала, раскинув руки, решительно перегораживая Кимми дорогу и одновременно подзывая к себе детей. Дети не слушались. Такие шалунишки никогда с первого раза не слушаются, неужели девчонка этого не знает? Кимми стало смешно, и она расхохоталась няньке в лицо.
– Да идите же вы сюда! – истерически закричала нянька, глядя на Кимми как на заразную.
Тогда Кимми шагнула вперед и стукнула няньку: нечего делать из нее какое-то чудовище!
Та упала и стала кричать, чтобы Кимми прекратила драться, а то, мол, я сделаю так, чтобы тебя размазали по стенке. За меня, дескать, есть кому заступиться.
Тогда Кимми пнула ее в бок. Сперва один раз, потом еще, пока та не замолчала.
– Поди сюда, малышка, и покажи, что это у тебя в ручке, – ласково позвала Кимми девочку. – Что там у тебя? Веточка?
Но дети точно приросли к месту. Они ревели и, растопырив руки, звали Камиллу.
Кимми подошла поближе. Девочка была такая славненькая, даже плачущая! С каштановыми волосиками, как у Милле.
– Поди сюда, деточка, покажи, что у тебя в ручке, – сказала она снова и шагнула ближе.
Сзади послышался свист; Кимми мгновенно обернулась, но не успела – что-то тяжелое сильно и резко ударило ее по шее.
Она упала носом на дорожку, со всего маху ударившись животом о торчащий камень.
Нянька, которую дети звали Камиллой, коршуном бросилась мимо нее к детям и подхватила их на руки. Настоящая девчонка из рабочего района Вестербро: обтягивающие брюки и растрепанные волосы.
Подняв голову, Кимми увидела зареванные детские лица, выглядывающие из-за плеча няньки, – та бежала прочь, унося детей, и быстро скрылась за кустами.
Такая же маленькая девочка, как эта, когда-то была у самой Кимми. Теперь она лежит дома в ящичке под койкой и терпеливо дожидается, когда придет Кимми.
Скоро они снова будут вместе.
21
– Я хочу, чтобы на этот раз мы поговорили обо всем с полной откровенностью, – сказала Мона Ибсен. – В прошлый раз мы в этом плане особых успехов не достигли.
Карл осмотрелся. Ее владения были украшены яркими постерами с изображениями красивых видов – пальмы, горы, растения. Парочка кресел благородного дерева, какие-то фикусы с резными листьями. Невероятный порядок во всем – ничего случайного, никаких лишних мелочей, способных отвлечь. И все же самый сильный отвлекающий фактор хозяйка кабинета не смогла устранить: уложенный на кушетку ради вскрытия душевных глубин, Карл способен был думать только о том, как бы он сейчас сорвал с этой женщины одежду.
– Я постараюсь, – сказал он.
Карл готов был сделать все, что она потребует, да и никаких других занятий у него сейчас не имелось.
– Вчера вы с кулаками напали на человека. Можете объяснить мне почему?
Он стал возражать, как и следовало, уверять в своей невиновности, но она смотрела так, словно не верила.
– Для того чтобы нам продвинуться вперед, придется сначала вернуться к старым событиям. Вам это, может быть, покажется неприятным, но так нужно.
– Давайте! – сказал он с кушетки, подглядывая из-под полуопущенных век, как вздымается от дыхания ее грудь.
– В январе этого года вы были участником перестрелки на Амагере, мы об этом уже говорили. Вы помните точную дату, когда это случилось?
– Двадцать шестого января.
Она кивнула, словно это была какая-то особенно удачная дата.
– Вы сами отделались тогда довольно легко, в то время как один ваш коллега, Анкер, погиб, а другой лежит в клинике парализованный. Что вы думаете об этом сейчас, восемь месяцев спустя?
Карл посмотрел в потолок. Как он к этому относится? Он сам не знал. Просто этого не должно было случиться.
– Мне, конечно, жаль, что так вышло.
Перед глазами встал Харди, лежащий в клинике спинномозговых травм: тоскливые неживые глаза, стодвадцатикилограммовое неподвижное тело.
– Вас это мучает?
– Да, немного.
Карл попытался улыбнуться, но она глядела в свои бумаги.
– Харди сказал мне, есть подозрение, что преступники нарочно поджидали вас на Амагере. Вам он это говорил?
Карл подтвердил.
– А также он думает, что это вы или Анкер заранее их предупредили?
– Да.
– И как вам эта идея?
Она устремила на него пристальный взгляд, и в ее глазах Карлу померещился эротический огонек. Интересно, сознает ли это она сама и насколько это ее волнует?
– Может быть, он и прав, – ответил Карл.
– И это, конечно, были не вы, насколько я понимаю.
Какого ответа она от него может ожидать, кроме отрицательного? Неужели она считает людей такими уж глупыми и всерьез полагает, будто можно читать мысли по лицу?
– Разумеется, не я.
– Но если это был Анкер, значит с ним что-то было очень не в порядке. Ведь так?
«Я, может быть, и правда схожу по тебе с ума, – подумал Карл. – Но задавай уж нормальные вопросы, если хочешь, чтобы я участвовал в этой игре».
– Да, конечно, – сказал он и услышал, что произнес это шепотом. – Мы с Харди должны принять к рассмотрению такую возможность. Когда важные персоны перестанут вставлять мне палки в колеса и с меня снимут это нелепое обвинение, мы за это возьмемся.