И всё же мы с Конни с нетерпением ждали переезда. Удивительно, но нас пугали не опасности Майами, а то, что мы будем вдали от родных. Мы привыкли жить в маленьком городе и понимали, что переезд в мегаполис станет для нас своеобразным культурным шоком. В сорока восьми километрах от Майами, в городке Плантейшен, у Конни оказались дядя и тетя, и мы сняли там квартиру с двумя спальнями, чтобы быть поближе к ним. Так мы чувствовали себя менее оторванными от семьи и получили возможность больше узнать об экзотической и опасной Южной Флориде.
Первое, что нас поразило, – пробки на дорогах! Но приветливые местные жители и окружающие красоты сглаживали впечатление. Холодные тоскливые зимы Западной Вирджинии казались чем-то нереальным, когда мы неслись по скоростным шоссе мимо колышущихся пальм на фоне изумительного голубого неба – пейзажа будто с открытки, который мы наблюдали теперь каждый день.
А пляж! Бесконечные километры песчаного побережья, утыканного яркими зонтиками, с придорожными рыбными забегаловками, где мы объедались марлином на гриле, моллюсками и устрицами во фритюре.
В свободное время мы с Конни изучали окрестности в надежде подыскать постоянное жилье у океана. Но больше всего нам нравилось наблюдать за людьми. В слишком жаркие вечера мы отправлялись для этого в «Брауард-молл», огромный торговый центр в Плантейшене, где мы повидали немало странного. Как вчерашних провинциалов, нас изумляла манера местных одеваться и вести себя. Мы глазели на стильно одетых женщин, которые явно злоупотребляли пластикой лица, с собачками на поводках, украшенных бриллиантами; на грузных мужчин в гуаяберах[21], куривших толстые сигары, и латиноамериканских туристов с чемоданами, набитыми новой одеждой марки «Гэп» и «Олд-Нейви» и электроникой, которая была непозволительно дорога в их странах из-за высоких тарифных барьеров.
Поначалу Южная Флорида казалась какой-то параллельной вселенной, однако с течением времени мы узнали, что большинство ее жителей – такие же переселенцы, как мы. Коренных жителей мы почти не встречали.
В первые дни наш бюджет был сильно ограничен. Мы почти не ходили в кафе и рестораны. Когда в кинотеатре показывали хорошие фильмы, мы из соображений экономии ходили на дневные сеансы. В зале мы были самыми молодыми зрителями в окружении пожилых пар, которых за медлительность тут называли «черепахами». У них тоже было неважно с деньгами. Едва в зале гас свет, начиналось шуршание сумок и рюкзаков: люди доставали домашний попкорн и открывали заранее припасенные банки с содовой.
Как-то раз мы с Конни зашли поужинать в местное кафе «Пицца Хат», и за соседний столик уселась пожилая пара. Мы просматривали меню и слышали, как они обсуждали свой заказ. Жена говорила мужу, что им не хватит денег, чтобы заказать дополнительные ингредиенты для пиццы. Они взяли всего один салат на двоих и питьевую воду, чтобы сэкономить деньги. Нам было настолько тяжело это слышать, что, когда официантка принесла нам счет, мы сказали, что хотим угостить ту пожилую пару, и попросили ее также принести счет за их ужин, только не говорить им ничего, пока мы не покинем кафе. Официантка была очень растрогана и принесла нам оба счета. Мы расплатились и поспешили на улицу. Когда мы выезжали с парковки, пожилая пара с официанткой махали нам на прощание. Воспоминание об улыбках на их лицах согревает нас по сей день. Мы были стеснены в средствах, но радовались, что смогли немного поддержать людей в еще более тяжелой ситуации.
Я никогда не считал себя предвзятым, но до сих пор со стыдом вспоминаю первые месяцы в Майами, когда жизнь в городе, где семьдесят процентов населения составляли латиноамериканцы, казалась мне неуютной. Отправляясь на обед с более опытными агентами УБН, я раздражался, что меню есть только на испанском. Я не понимал там ни слова! Я был потрясен, когда узнал, что в США есть рестораны, сотрудники которых не говорят по-английски, а владельцы даже не заморачиваются переводом меню. Я долго отказывался учить испанские слова, считая, что это они должны учить язык страны, в которую приехали. Со временем я стал более терпимым и начал понимать этих людей. Как я уже упоминал, большинство встреченных нами жителей не были коренными: многие бежали во Флориду от чудовищной бедности и жестокого режима – с Кубы, Гаити и из других стран Латинской Америки – в надежде построить новую жизнь для себя и своей семьи. Им не хватало знания английского языка, чтобы перевести меню, но, как и мы, они хотели честно зарабатывать.
Санни Крокетта из меня не вышло хотя бы потому, что у меня не было «феррари», но я по-прежнему мечтал с головой окунуться в работу тайного агента в кокаиновых войнах. Ни о чем другом я и думать не мог: выслеживал наркодилеров, изучал книги и отчеты о колумбийской наркомафии и торговых маршрутах. Я очень гордился тем, что меня прикрепили к «Группе-10», одному из самых элитных подразделений УБН. В те времена в Майами конфисковали самые крупные партии кокаина. В ходе первой же операции, в которой я участвовал, конфисковали четыреста килограммов кокаина. Только представьте себе! Четыреста килограммов! Они полностью занимали кабину самолета с двумя двигателями. Для меня это стало новой нормой. Теперь объем конфискованного наркотика исчислялся не в унциях и граммах, а в килограммах и тоннах.
Когда я только начинал работать в Майами, объемы партий кокаина постоянно росли. Как-то раз благодаря информатору мы изъяли триста килограммов кокаина, выброшенных с самолета у берегов Пуэрто-Рико, и следом за этой партией еще четыреста килограммов. Если работы не хватало, некоторые молодые агенты по собственной инициативе помогали другим группам УБН на операциях по конфискации наркотиков.
Жизнь в эпицентре наркоторговли сопряжена с определенными рисками, и мне начали угрожать расправой сразу после назначения главным следователем.
В августе 1988 года мы сотрудничали с таможенной службой США для изъятия сотен килограммов кокаина, поступающих через Гаити. Одним из наших информаторов был владелец грузового судна прибрежного плавания «Дью Плю Гран», которое регулярно перевозило законные и контрабандные грузы из стран Карибского бассейна. Он слил нам информацию о том, что перевозит почти пятьсот килограммов кокаина на грузовой пирс в Майами. Мы обнаружили кокаин в коробках для растительного масла, спрятанных в носовом балластном танке судна, но не стали изымать его, решив дождаться преступников. Вместе с коллегами из таможенной службы мы установили круглосуточную слежку за судном и наконец субботней ночью засекли в доке группу мужчин, которые перегружали коробки с судна в фургон с включенным двигателем. Мы проследили за фургоном до дуплекса на северо-западе Майами, где двое мужчин разгрузили часть коробок и занесли их в дом. Водителя сменили, и через короткое время фургон поехал дальше, так что нам пришлось разделиться, оставив часть людей у дуплекса. Когда фургон остановился у многоквартирного дома в Майами и преступники начали разгружать остальные коробки, мы всех повязали. Мы задержали семь преступников и изъяли 491 килограмм кокаина. Среди задержанных оказался гаитянин Жан-Жозеф Диб с сообщником Сержем Бьямби, братом гаитянского бригадного генерала Филиппа Бьямби. Через три года генерал, начальник штаба армии, совершит военный переворот, чтобы отстранить от власти президента Жана-Бертрана Аристида.
В портфеле арестованного Сержа Бьямби мы обнаружили массу информации о ВИЧ и позже выяснили, что он находится на поздней стадии болезни. Однако он согласился дать показания против Диба в обмен на сокращение срока. Диба отпустили под залог, после чего он сбежал. Позже его арестовали в Доминиканской Республике.
Вместе с помощником федерального прокурора Кеном Ното я вылетел в Атланту к Бьямби, который содержался в федеральной тюрьме. Нам нужно было его допросить, но, увидев его в здании федерального суда, мы опешили: он сильно осунулся, а его руки были покрыты язвами. Федеральные приставы волком на нас смотрели за то, что им пришлось вести в зал суда заключенного в таком состоянии. В конце 1980-х ВИЧ всё еще был овеян дикими предрассудками и многие считали, что заразиться можно даже через прикосновение к больному.
Бьямби был так плох, что допросить его в тот день не удалось, и я вернулся в Атланту только через два месяца, чтобы взять у него показания в федеральной тюрьме. Допрос мы снимали на камеру в присутствии адвоката Диба. Спустя некоторое время Бьямби освободили по состоянию здоровья, и на свободе он вскоре умер. Когда Диба вызвали на суд в 1990 году, видеозапись с показаниями Бьямби – впервые в истории федерального суда – уже была приобщена к материалам дела. Диба осудили и отправили за решетку.
Я никогда не знал, откуда ждать угрозы. Во время суда над Дибом некто с карибским акцентом позвонил в отделение УБН в Майами и сказал, что группа гаитян планирует убить меня в федеральном суде Майами. Меня, нового агента, охотящегося за представителями крупнейших в мире преступных синдикатов, это, понятное дело, несколько нервировало.
Я приехал во Флориду как раз в эпоху тирании колумбийских кокаиновых картелей. Пока мы с Конни обустраивались в новом доме в Плантейшене, федеральная прокуратура рассматривала дело против колумбийского контрабандиста Карлоса Ледера Риваса, впервые пролившее свет на истинное могущество и влияние Медельинского наркокартеля.
В 1981 году Ледера, бывшего автоугонщика, обвинили в контрабанде 3,3 тонны кокаина из Колумбии на Багамский остров Норманс-Кей с последующей перевозкой в аэропорты на юге США. Ледер, кумирами которого – неожиданно – были Адольф Гитлер, Че Гевара и Джон Леннон, мечтал стать королем перевозки наркотиков. План создания развитой сети распространения кокаина родился у него в 1974 году в федеральной тюрьме Коннектикута, где он отбывал двухлетний срок за контрабанду марихуаны. В тюрьме он познакомился с Джорджем Янгом, мелким дилером марихуаны, который сыграл важную роль в строительстве наркоимперии на Багамах, как только эти двое вышли из тюрьмы.