В то время в Боготе проживало более четырех миллионов человек, но дороги не были рассчитаны на такую плотность населения. Посольский фургон часто останавливался в разных точках города, чтобы подобрать сотрудников. Кроме того, из-за нормированной подачи электроэнергии ежедневные поездки на работу и обратно омрачались частыми отключениями электричества, а значит, неработающими светофорами. На дорогах царил полный хаос и неразбериха. Весь ужас творившегося способен понять только тот, кто видел это своими глазами. Для примера представьте дороги Нью-Йорка без светофоров. В довершение всего колумбийцы ездили с такой скоростью, что любая поездка могла стать последней.
Однажды вечером, когда мы с Конни вернулись из посольства, дома нас поджидала беда. В городе снова отключали электричество, светофоры не работали, и мы думали, что никогда не доберемся до дома. Переступив порог, мы обнаружили на полу Паффа в тяжелом состоянии. Ветеринарный кабинет уже закрылся, но Конни дозвонилась врачу домой и описала состояние кота. Ветеринар согласилась встретить нас в кабинете, но до него еще нужно было добраться по нерегулируемым улицам. Мы опередили врача на пятнадцать минут. Для Паффа было слишком поздно: он умер прямо у Конни на коленях.
Меры безопасности и культурные особенности Колумбии повергали нас с Конни в шок, но мы старались относиться ко всему с юмором. Мы смеялись над тем, что местные никак не могут правильно произнести мое имя, называя меня Стиком, смеялись над ужасным уличным движением в Боготе, смеялись, что на каждой оперативке мне приходилось вместе с коллегами пить tintos – приторный кофе в крохотных чашках. Да я и кофе-то впервые в Колумбии попробовал, до этого даже колу пил диетическую!
С некоторыми привычками местных мы так и не свыклись. Например, в шесть вечера в ресторан ходили только мы: колумбийцы ужинают после девяти. Для нас и хостес одного из наших любимых ресторанов это стало поводом для шуток. Сейчас уже не помню название, но это было единственное место, где продавали приличный чизстейк по-филадельфийски. Несмотря на раннее время визита, хостес усаживала нас за столик, и ресторан почти всегда был в нашем единоличном распоряжении.
Как-то вечером, пока мы ждали заказ, через витрину ресторана на нас уставилась парочка оборванных детей. Нам с Конни стало стыдно, и мы заказали им сэндвич. Когда я вынес его на улицу, из ниоткуда набежало еще порядка двадцати маленьких оборванцев и двое взрослых. Все они были грязные и, судя по всему, бездомные. Мы с Конни выпотрошили весь кошелек – а денег у нас было немного – и заказали сэндвичи для всех. Управляющий ресторана поколебался и сказал, что бездомных не пустят внутрь. Мы заверили его, что всё понимаем, и сами вынесли еду на улицу. Дети были очень благодарны, и каждый пытался пожать нам руки. Затем бездомные сели в круг, и взрослые стали распаковывать по одному сэндвичу и передавать по кругу. Когда сэндвич заканчивался, они открывали следующий. Так они справедливо делили еду. Нас поразила такая дисциплина и забота друг о друге. Это было совсем не похоже на то, что нам рассказывали о местных бездомных. Мы понимали, что эти люди могут быть опасны и в случае чего будут защищать друг друга, но мы также увидели пример невероятной заботы и горячей благодарности.
Мы жили в зоне военного конфликта и учились адекватно оценивать опасность. Преступность была нормой жизни. По ночам по телевидению часто показывали реальные сцены кровавой расправы. Мы не понимали, что говорят дикторы и репортеры, но увиденное ужасало. В Боготе вой сирен скорой помощи и пожарных служб был такой же неотъемлемой частью города, как утренний туман, скрывающий окружавшие нас величественные горы.
Любая припаркованная машина может взорваться. Иностранцам строго запрещали ездить по стране самостоятельно во избежание похищений. Богота считалась опасной зоной, семьи с детьми и вовсе не впускали. Даже спустя годы мне трудно вспоминать, под каким давлением мы находились каждый день пребывания в Боготе.
За мою голову – как американца и агента УБН – назначили награду в триста тысяч долларов. Настоящий соблазн для какого-нибудь дерзкого sicario!
Только через несколько лет после отъезда у меня хватило духу рассказать об этом Конни. Ей и без того хватало забот.
Конни не говорила по-испански и вынуждена была устроиться на конторскую работу в посольстве, поскольку супругам агентов УБН не разрешали работать за территорией посольства – слишком опасно.
И всё же мне грех было жаловаться на новую жизнь. Мы переехали в квартиру в фешенебельной северной части Боготы. Просторная квартира с четырьмя спальнями, отделанным мрамором холлом и панорамными окнами с потрясающим видом на Анды на севере и конный клуб на востоке. Глядя на ухоженных галопирующих лошадей и наездников в блестящих черных ботинках, я словно смотрел на иную реальность. Такое можно было скорее увидеть в загородном поло-клубе в Палм-Бич, во Флориде. Но именно так в Боготе жили богачи – на островке роскоши вдали от окружавших город трущоб, тонущих в преступности и коррупции. И всё же мы были благодарны за возможность хоть иногда отдохнуть от жестокой реальности и пожить в таком чудесном месте, пусть и за высокими стенами, с вооруженной охраной у ворот. Рядом располагался лучший в городе торговый комплекс, и у нас даже имелась своя машина – серый «Понтиак-Гранд-Ам» 1989 года. Проблема состояла в том, что в Колумбии почти не было «понтиаков», поэтому, отправляясь покататься, мы неизменно привлекали внимание, и на парковках люди мгновенно окружали необычную машину.
По выходным мы отжигали на вечеринках. Мы часто ходили в бар «Ден» за охлажденным пивом и кусочками ростбифа с горчицей. Когда служба задерживала нас с Хавьером допоздна, мы частенько останавливались после работы в баре «Ден», чтобы выпить и перекусить, а вечером в пятницу ходили в «Мистер Рибс». Компании по пятнадцать-тридцать человек, состоящие из агентов УБН с женами и подругами, вообще были не редкостью в кафе, хотя это злостное нарушение правил безопасности. По правилам посольства, в общественных заведениях не должно было находиться больше трех работников посольства одновременно. Считалось, что наркомафия или террористические группировки могут напасть на заведение, где постоянно собираются работники посольства. Кроме того, говорили, что чем меньше американцев будет присутствовать при нападении, тем лучше. Но агенты УБН, как и другие работники посольства, посещавшие с нами «Мистер Рибс», не всегда следовали правилам. Сотрудники региональной службы безопасности, которые, собственно, и установили эти строгие правила, были завсегдатаями заведения и к тому же нашими друзьями.
Чаще всего по выходным мы устраивали незабываемые вечеринки дома друг у друга, нередко приглашали музыкантов, играющих в жанре мариачи[36]. Для танцев у нас были мощные колонки. Иногда мы нанимали официантов, которые приносили еду и напитки и делали уборку. Вечеринки всегда длились до утра. На вечеринках по случаю проводов работников посольства мы завели традицию под названием «золотой круг». В роли золота у нас выступала текила «Хосе Куэрво Голд». Мы садились в круг, открывали первую бутылку, выбрасывали пробку и по очереди отхлебывали прямо из горла. Как-то раз за ночь мы опустошили пять бутылок. Это было непривлекательное зрелище. На следующий день часть компании после полудня встретилась в открытом ресторане, чтобы поесть жирной еды и прийти в себя после чудовищной попойки.
Морские пехотинцы, работавшие в посольстве, устраивали отличные вечеринки в своем корпусе, который по виду напоминал общежитие. На первом этаже располагалась зона общего пользования, как раз для вечеринок. В нашем распоряжении был бар, бильярдная, кухня и крытый бассейн. Пехотинцы всегда приглашали несколько колумбийских красоток, хотя мы, женатые, предпочитали приходить с супругами. Музыка играла громко, а пиво было чудесно холодным.
По выходным и во время проведения в Штатах крупных спортивных мероприятий вроде Суперкубка УЕФА и студенческих кубков по футболу мы ходили друг к другу на ужин. Все приносили еду, напитки, лед и прочее. Мы с Конни, например, устраивали ужин в честь Дня благодарения и Суперкубка. Такие посиделки создавали ощущение, что мы снова дома. У нас всегда было довольно еды и напитков, в том числе для охранников.
Праздники помогали людям снять напряжение. Каждый день мы готовились к худшему, но каким-то образом ухитрялись вести нормальную жизнь. До сих пор не понимаю, как нам это удавалось.
За тем, как Пабло Эскобар сдавался полиции, все следили в прямом эфире.
Ничто не предвещало такого исхода, и среди наших никто не радовался. Для нас это был удар под дых, потому что мы потеряли возможность добиться правосудия. Это произошло 19 июня 1991 года. Я был в Медельине, но Тофт вызвал меня в Боготу, как только объявили о том, что Эскобар сдается. Работники посольства в потрясенном молчании наблюдали за тем, как в прямом эфире желтый правительственный вертолет опускается на обширной зеленой территории тюрьмы – с бассейном, джакузи, футбольным полем и, как мы поняли, шикарным жильем для Эскобара – неподалеку от его родного города Энвигадо, в горах за Медельином. Просторная «тюрьма» занимала бывшее здание реабилитационного центра для наркозависимых, которое после ремонта по плану Эскобара выглядело настолько эффектным, что в народе его прозвали «Ла-Катедраль» – собор. Здание было оснащено сложной охранной системой, призванной не только не допустить побега, но также защитить Эскобара от врагов. Отремонтированную тюрьму окружала двойная ограда высотой почти три метра с пятнадцатью рядами колючей проволоки под напряжением 5000 вольт и семью наблюдательными вышками, а также двумя проходными на входе в комплекс. Эскобар согласился оплатить все собственные расходы по обслуживанию тюрьмы и пообещал правительству не устраивать никаких посещений и полетов. Для защиты он взял с собой кучку самых надежных головорезов, а для подстраховки распространил среди местных