Краем глаза Борис заметил Георгия, вцепившегося мёртвой хваткой в горло какого-то патлатого здоровяка. Рыжий напоролся на обломок копья, который всё ещё сжимал в руках его противник. Меч Георгия — тот самый меч, который чуть не достался Борису, — торчал из шеи копейщика.
Судя по всему, эти двое насадили друг друга на сталь только что. Оба, вон, ещё подрагивают в агонии. И кровь из тел хлещет вовсю. И на лицах — маска боли, а не маска смерти. И шевелятся бледные губы. И в глазах — осмысленный взгляд. Но это ненадолго.
Колизей надрывался. Борис начал прислушиваться к тому, о чём кричат зрители. Начал разбирать слова. Собственно, слов-то было всего два.
— Трахни! Убей! Трахни! Убей! — скандировали трибуны.
Борис удивлённо глянул за пластиковую ограду. Они это что, всерьёз?
Возбуждённые люди в VIP-зоне яростно жестикулировали обеими руками. Большой палец, опущенный вниз, — знак смерти. И средний палец, торчащий верх. Совсем другой знак…
— Трахни! Трахни! Убей!
Было похоже, что — да. Что всерьёз. Разгорячённая публика жаждала не одной только крови. Публика хотела увидеть клубничку в крови.
Борис растерялся настолько, что не уследил за чернявой. Изловчившись, та неожиданно извернулась всем телом, больно ударила его по рукам свободной ногой. Вырвала другую ногу из захвата. Перекатилась в сторону — туда, где валялся меч бородача с разбитой головой.
Он едва опередил её. Ногой отшвырнул меч в сторону. Подошёл к девчонке.
Та запаниковала. Быстро-быстро поползла от Бориса спиной назад. Кажется, она даже… Да, она плакала! Видимо, понимала, что другого оружия ей схватить уже не дадут.
Чернявая не отрывала глаз от палки в его руке. В сломанной, потрескавшейся, перепачканной кровью дубинке всё ещё торчал её кинжал.
— Трахни её! Убей! — рокотали трибуны.
— Лучше убей сразу! — истерично выкрикнула чернявая, захлёбываясь в слезах.
Сейчас она вовсе не казалась необузданной дикой. Сейчас она была перепуганной вусмерть девчонкой.
— Слышишь, пятнистый, лучше убей!
Да какой он сейчас пятнистый-то?! Сейчас он такой же трес, как и она. Такой же гладиатор.
Ни убивать её, ни тем более чего другого над ней сотворять Борису не хотелось. Но…
— Трахни! — требовал стадион.
Очень интересно — и как же? Он вообще не представлял, как это можно вот так, вот здесь, на арене, под прицелом камер и тысяч глаз. Гвоздь, может быть, и смог бы. Но он не Гвоздь.
— Трахни! Трахни! — ревели трибуны.
— Всё равно не дамся! — отползала она от него. — Не лезь! Пожалеешь!
Успокоить бы её нужно. Для начала. Нокаутировать, к примеру. А дальше…
Что будет дальше, он и сам пока не знал. Очень хотелось бы верить, что на этом всё и закончится. Но не очень в это верилось.
Девчонка вертелась на своей тощей заднице, как волчок, — не подойти. Всякий раз, когда Борис приближался, она поворачивалась к нему ногами и больно лягалась.
— Послушай, дура! — Он в очередной раз шагнул к ней.
— Отвали-и-и! — взвизгнула она.
Лягнулась снова. На этот раз удар пришёлся подколенную чашечку. Больно! Прихрамывая и цедя сквозь зубы ругательства, Борис отступил. И…
— Я сейчас! — донёсся чей-то хриплый голос.
Краем глаза он заметил движение слева. Так, выходит, не все гладиаторы ещё в ауте!
Борис резко развернулся всем телом.
Перед ним стоял бородач. Опять…
Невозможно! Очухаться после такого удара! И так быстро! Оказалось — возможно.
Бородатый дикарь словно вышел из кошмарного сна. Безоружный и страшный. Разбитая морда. Кровь в волосах. Один глаз — выбит. Другой горит безумным блеском. На губах — сумасшедшая улыбка. К подбородку, перемазанному вязкой юшкой, прилипли выбитые зубы.
— Дочка, я сейчас! — невнятно пробормотал он.
Дочка? Борис удивлённо вытаращил глаза. Он, похоже, напрочь вышиб мужику мозги. Однако безмозглый противник был всё ещё жив. И что самое скверное: он готов был убивать.
Вероятно, в помутнённом рассудке несчастного отца чернявая прочно ассоциировалась с мёртвой дочерью. Что ж, они действительно были чем-то похожи. А ведь в глазах безумца даже минимальные общие черты могут перерасти в полную идентичность.
— Сейчас, дочка, я сейчас!
Скверно, очень скверно! Такого психа трудно будет одолеть.
Уклониться от сокрушительного удара Борис не успел. Подвела отбитая нога. Кулак треса бросил его спиной на песок. Бородач навалился сверху. Что-то бормоча, хрипя, брызжа в лицо потом, слюной и кровью, размахнулся снова.
Глаз треса — чуть навыкате, налитый красным — пылал огнём безумия.
На этот раз Борис ударил первым. Быстро, сильно, резко. Двумя руками сразу. По ушам.
От таких ударов лопаются барабанные перепонки. Другого бы такой удар оглушил и дезориентировал на несколько секунд. У другого голова бы взорвалась от боли.
Но этот трес, этот толстокожий, перемазанный пылью и кровью бородатый танк, слетевший с катушек, казалось, совершенно не чувствовал боли. Он, похоже, вообще сейчас ничего не чувствовал и желал только одного. Смерти Бориса.
Кулак бородача обрушился сверху. Раз, и ещё раз, и ещё…
Борис вертелся и сопротивлялся, как мог. Бил в ответ и старался сбросить с себя противника.
Он ткнул бородача в лицо и едва не выковырнул ему второй глаз. Но даже это не помогло.
Против такой тупой и беспощадной силы всё было бесполезно.
Тяжёлый кулак поднимался и бил. Монотонно, размеренно. Снова и снова. Борис терял время, и с каждым утраченным мгновением уходили силы.
Ещё один удар треса — словно молотом по черепу.
Борис почувствовал, что отключается. Ощутил чужие руки, цепкие и сильные, как клещи, на своей шее. Мёртвую хватку, мешающую дышать.
«Значит, больше не бьёт, — отстранённо подумал он. — Значит, душит. Значит скоро… всё…»
Он чувствовал приближение конца.
В ушах стучало, в голове пульсировала тупая нарастающая боль.
Колизей выл, заходился от визга и криков. Всё громче. Всё сильнее. А ведь несколько секунд назад казалось — нельзя ещё громче и ещё сильнее.
Выходит, что можно.
Да что же они так беснуются-то, мать их?1 Так радуются его гибели? Или это уже предсмертные глюки?
Руки треса вдруг соскользнули с горла. Сам трес вздрогнул. Всем телом навалился на Бориса. Задрожал, задёргался.
Хрипя и кашляя, Борис глотнул воздуха. Раз, другой. В голове прояснилось. Настолько, что появились вопросы. И вернулась способность соображать.
В чём дело? Кто это так бородача? Никого ведь на арене нет. Никого, кто способен помочь. Не чернявая же! С чего бы ей помогать? И уж тем более не колизейские охраннички. Им-то и вовсе сейчас незачем вмешиваться.
Тогда что? Почему тогда?
Кто тогда так кстати ударил бородатого треса?
И били ли его вообще?
От обычного удара люди обмякают и сползают мешком. А этот — напрягся, скорчился весь. Трясётся, как эпилептик. Или как…
«Да ведь это же парализатор! — мелькнула догадка, — Шприц-ампула!»
Но откуда она могла прилететь?
И отчего ТАК завывает колизей!
Прочищая кашлем помятую глотку, Борис попытался выползти из-под сотрясающегося тела. Что-то ударило в песок. Рядом совсем, перед самым лицом.
Он скосил глаза. Увидел маленький пластиковый цилиндрик с зелёной окоемкой, торчащий в каких-то паре сантиметров от его щеки. Короткой зазубренной иглы, ушедшей в мокрый от крови песок, видно не было. Но это не помешало узнать…
Точно! Шприц-ампула!
Вид знакомого предмета и осознание того факта, что штуковина эта чуть не пропорола ему морду, окончательно разогнали кровавый туман в голове.
Только теперь Борис понял, что крики зрителей какие-то… Не такие они, как раньше.
Зрители теперь кричали не от восторга и экстаза. Скорее — от ужаса!
А ещё он увидел…
То, чего не было раньше, увидел.
Глава 38
Над орущим стадионом зависли два штурмовых вертолёта. Судя по пятнистой окраске — хэдхантерские. А судя по тройной разноцветной полосе, вдоль бортов…
Невероятно! Федеральные хэдхантеры! Так значит, уже?! Свершилось, значит?!
Ну да, а кто ещё может носить триколор? И какая ещё хэдхантерская группа может обладать достаточными средствами, чтобы использовать на охоте вертолёты.
Но что они делают! Здесь — что?!
Зрители больше не смотрели на арену. Зрители смотрели вверх. И кричали — оглушительно, исступлённо… На трибунах начались паника и давка.
В первый миг Борис не поверил собственным глазам. В следующий — поверить пришлось. Шла охота! Немыслимая! Непостижимая по своим масштабам!
Вертушки обстреливали переполненные трибуны! Били нелеталкой…
Музыку давно уже вырубили. Комментатор тоже молчал, видимо, не в силах комментировать такое. Несколько секунд из мощных колизейских динамиков доносились треск и пронзительный визг. Потом динамики отключились.
Теперь с людскими криками смешивался звук вертолётных двигателей. Дёргались носовые пушки и орудия, подвешенные под короткими крыльями пятнистых машин. Из открытых боковых дверей бесшумно плевались шприц-ампулами подствольники автоматов.
Стрелки палили не спеша, вдумчиво и прицельно, тщательно выбирая мишени и не расходуя понапрасну боезапас. В самой гуще вопящей толпы скакали газовые снаряды, выпущенные из орудийных стволов. Тяжёлые сизые облака обволакивали трибуны, окутывали сектор за сектором, клубясь, расползались по рядам, опускались всё ниже, ниже. Вопли сменялись надсадным кашлем.
Хэдхантерский газ быстро делал своё дело. Людей выкашивало сотнями. Ставродарцы валились друг на друга — живые, но совершенно беспомощные и неспособные уже ни к бегству, ни к сопротивлению. Трибуны, усеянные копошащимися телами, теперь напоминали не кратер, а гигантский муравейник, заливаемый отравой.
Тех, кому всё же удавалось вырваться из растекающейся газовой пелены, настигали шприц-ампулы. Скрюченные, парализованные горожане валились через лавки, сползали вниз по крутым ступеням, падали под ноги других обезумевших зрителей.