Подошел Фао. В руках он держал меховую сумку, из которой вытряхнул какие-то разноцветные комочки. Здесь была желтая и красная охра, белые осколочки мела и черные куски пережженной коры. Все это были краски первобытного художника-мага. Фао взял уголек и в несколько штрихов набросал на смуглой спине Уаммы фигуру самки северного оленя с закинутыми назад рогами, с вытянутыми в воздухе линиями ног. Готовый контур был подкрашен мелом и углем, и стало ясно, что художник изображает весеннюю окраску оленя, когда белая зимняя шерсть клочьями начинает выпадать и заменяется пятнами коротких и темных летних волос. В передней части груди Фао нарисовал продолговатое кольцо, закрашенное внутри красным. Это было сердце оленя, полное горячей крови. Копыта покрыты желтой краской, рога — бурой.
По знаку Каху Уамма поднялась. Старухи отвели ее за костер, так что рисунок был отчетливо виден всем, кто сидел в землянке.
— Тала! — сказала Каху.
— Тала, тала! — повторили за ней хором все остальные. Этим словом обозначали жители поселка оленью самку. Теперь Уамма была не Уамма. Она была «тала».
В рогатого зверя превратила ее художественная магия Фао и заклинание Каху. Первобытный человек во все времена отличался огромной силой воображения. Ему можно было внушить все. Он верил словам больше, чем глазам. Фантазия подчиняет его себе целиком. Действительность бледнеет перед ней, и самые глаза начинают видеть не то, что есть на самом деле.
В те далекие времена люди жили в наивной простоте первобытной культуры. Во сне они были во власти видений, а их дневные мысли часто были похожи на сны.
И с той минуты, как Уамма услышала слова Каху: «Ты тала! Ты самка оленя!», она сама стала чувствовать себя настоящей оленьей самкой. Она больше не улыбалась! Ведь олени не смеются. Она чувствовала, как на голове ее качаются тяжелые, ветвистые рога, а на ногах выросли твердые двойные копыта.
— Ложись! — сказала Каху. — Спи!
Уамма послушно улеглась ничком и зажмурилась. Два старика принесли оленью шкуру и накрыли ее, а впереди положили голову молодой важенки с шерстью и короткими рогами. Через полминуты Уамма уже спала и видела себя во сне оленем.
Каху назвала еще два имени: Балла и Огга.
Это были две другие матери; Фао был послан их звать к Родовому огню.
В поселке была еще другая группа землянок. Женщины этой группы имели особую родоначальницу и не считались сестрами матерей первой группы. Их звали «дальними». Это значит, что их дочери могли брать себе в мужья сыновей основной ветви и наоборот.
Огга была матерью из другой ветви Чернобурых. Балла была похищена из другого племени и жила вместе с Оггой.
Огга была маленькая и толстая женщина. Балла — стройная и худая. Огга была самая многодетная из матерей. Никто в поселке не мог сказать, сколько раз она рожала. Люди не знали числа выше пяти.
Балла была молодая и веселая. У нее был один только грудной ребенок. Она была из племени Вурров. Два года тому назад ее привел охотник Калли, и она осталась жить с Чернобурыми.
Фао расписал обеих женщин. Они были раскрашены так же, как и Уамма, и так же укутаны в оленьи шкуры. Всем трем, кроме того, надели на шею по священному ожерелью из оленьих зубов, а на пояс тонкий ремешок, к которому сзади привязали по короткому оленьему хвосту.
Магический танец
Главной заклинательницей племени была Каху. Трое матерей только исполняли ее волю.
По знаку Матери-матерей четыре старика вынесли на лужайку горящие сучья. На них извивались золотые змеи — дети Родового огня. Старики подожгли с четырех концов большую кучу валежника, сложенного- посреди поляны.
А кругом уже давно собралось все население поселка. Люди уселись двумя кругами. Внутри сидели дети. Кругом — матери, девушки и подростки. Из землянки вышла сутулая Каху. Она опиралась на толстую клюку. Белые космы волос падали на плечи. Голова и руки тряслись. Крючковатый нос нависал над губами.
Старики постлали перед костром три медвежьи шкуры, Каху уселась на средней, опустила голову и тихо забормотала непонятные слова.
Толпа затаила дыхание. Слышно было, как летали мухи.
Фао и другие старики вернулись в землянку. Скоро они вывели оттуда трех матерей. Они были окутаны оленьими шкурами. Головы их украшали пустые черепа с маленькими рогами молодых важенок. Фао подвел женщин к костру. Каху бросила в огонь связку сухого можжевельника. Пахучий дымок вместе с тучей блестящих искр взлетел на воздух.
Старики сняли с женщин шкуры и черепа и каждой из них вложили в руки по молодому рогу оленя. Одежду им заменяла теперь только живопись, которая их покрывала.
Каху и вслед за ней все остальные хлопнули в ладоши. Протяжный мотив заклинательной песни тихо поплыл над завороженной толпой.
Три матери, взявшись за руки, ходили кругом. Через каждые три шага они сгибались, опускали руки до земли и срывали пальцами травинки. Так изображали они, что олени пасутся.
Когда плясуньи оборачивались спиной, зрители видели нарисованные там фигуры. И все знали, что перед ними «талы» — рогатые важенки оленя.
Но вот Каху перестала бормотать. Фао помог ей подняться. Мать-матерей обвела по воздуху пальцем: это она окружила себя магическим кругом. Все вскочили на ноги. Старики и старухи, матери и девушки, подростки и маленькие дети сцепились в один хоровод.
Вне хоровода остались только три «талы» и сама Каху. Губы старухи продолжали шевелиться. В то же время она внимательно искала кого-то глазами. Из взрослых мужчин в хороводе участвовал только один. Это был Тупу-Тупу, искусник в обработке кремня и первый мастер-оружейник. Его копья и дротики были высшими образцами оружейного искусства. Но Тупу-Тупу был хром. Искалеченная нога делала его негодным для охоты.
Вдруг Каху протянула свою клюку и дотронулась до проходившего мимо Уа. Он был самый рослый из подростков. Руки и ноги его были стройны, а стан гибок, как молодая березка. Глаза его сияли, а на верхней губе слегка пробивался рыжий пушок.
Все остановились. Уа, густо краснея, вышел из круга. Каху подала ему палку с обугленным концом — магическое копье в обряде заклинания зверей. Теперь началась самая важная часть колдовства.
Хоровод снова задвигался. Женщины и девушки пели. Напев их был однообразен и дик. Они пели про то, как всходило солнце из-за синего леса, как вышли на болото три белые важенки — «талу» пощипать зеленой травы и сладкой морошки. Выходил тут из леса молодой Уа-охотник. В руках у охотника острое копье, во лбу у него меткий глаз, в сердце у молодца горячая кровь.
В это время Уа опустился на землю. Разрисованные матери ходили вокруг костра и рвали руками траву. А мальчик, сжимая в руке воображаемое копье, подползал к ним все ближе и ближе. Он изображал, как подкрадывается охотник, как высматривает добычу и рассчитывает свое нападение.
Вдруг он вскочил и с криком взмахнул обугленной палкой. Женщины, девушки и дети пронзительно завизжали, а татуированные матери бросились убегать. Лица их побелели от страха, глаза широко раскрылись. Они бегали вокруг хоровода, сколько хватало сил.
Всего трудней было толстой Огге. Она задыхалась, ноги ее подгибались от усталости. Уа быстро настиг ее и ткнул обугленной палкой в спину. Новый пронзительный визг огласил воздух, и Огга, добежав до медвежьей шкуры, рухнула ничком в густую пушистую шерсть.
Фао подошел к ней со своими красками. Он провел угольком черную линию от красного кружочка кверху, а охрой — красную полоску вниз. Это означало, что копье охотника пронзило сердце, и из него побежала красная струйка крови.
Одна самка оленя была убита, но игра продолжалась. Теперь Уа гонялся за Уаммой. Это были не сын и мать: это был страстный охотник, который гнался за испуганной добычей. Уамма бегала лучше, но и она недолго спасалась от своего быстроногого преследователя. Он ударил ее, и довольно больно, копьем. Фао снова подошел к упавшей на шкуру женщине и проделал над ней ту же церемонию, что и над Оггой.
Теперь настала очередь сразить молодую Баллу. Балла — высокая и стройная женщина. Когда она убегала от мальчика, ветер свистел в ее ушах, и сама она была похожа на резвую девочку-подростка. Уже три круга пробежали они вокруг хоровода, а расстояние между ними почти не уменьшалось. Вдруг Балла споткнулась о кочку и шлепнулась в траву. Еще мгновение, и охотник был уже над ней. Уа, забывшись, так ткнул ее палкой, что у нее на правой лопатке появилась большая ссадина.
Когда Фао докончил разрисовку поверженной жертвы, у нее на спине можно было заметить две красные полоски. Одна из них была сделана рукою художника, а другая — настоящая кровь, вытекавшая из царапины.
Каху велела всем трем женщинам подняться. Они стали рядом: Уамма — посредине, Огга с рогом в левой руке — налево, Балла — направо. Балла держала рог в правой руке и с улыбкой посматривала на этого Уа, который так больно ее ударил.
Но почему-то ей было смешно и вовсе не хотелось сердиться.
Охотник стоял неподвижно с поднятым копьем, как будто прицеливался в добычу. А девушки и женщины пели про оленьих важенок, про то, как они вышли на болото пощипать зеленой травы, и и про то, как вонзил им в сердце копье молодой Уа-охотник.
Облава
Заклинательный танец кончился. Но никто еще не расходился. Только Уамма, Балла и Огга побежали проведать своих малышей. Балла мчалась впереди, подскакивая по-детски на одной ноге. Она чувствовала, как груди ее напряглись от прилившего молока и потому знала наверное, что ее маленький заливается слезами. Рыжая Уамма старалась не отставать, но это ей плохо удавалось. Она завистливо любовалась легким бегом Баллы. Сзади трусила Огга. Она тяжело переставляла короткие ноги, пыхтела и задыхалась.
Кашляя и прихрамывая, поплелась в землянку к Родовому огню старая Каху. Она с трудом опиралась на корявую клюку. Губы ее все еще шевелились, как будто она никак не могла кончить своих бормотаний.