— Где у нас стрип-бары? — заинтересовалась Вика, но Света раздраженно отмахнулась.
— Мы, женщины, расслабляться должны, или что? Думаешь, только им все позволено? Кому сегодня нужны закомплексованные дурочки. Застарелая невинность — это как клиническая глупость. Алик твой разве что и оценит. Впрочем, оценить-то оценит, а от жены, все одно, не уйдет, так и будет тебя мурыжить. Его жену устраивает такое положение, а тебе-то это зачем? Муж на вечер два раза в неделю. Собираешься принца ждать? Ну подождешь лет двадцать, может, и появится. А жизнь пройдет. Зачем тебе в сорок пять принц? Варенье с ним варить?
Светлана почти дословно повторяла максимы Аллы, иллюстрируя существование женской солидарности по духу на практике. Солидарность такого рода достаточно распространена, при условии, что женщины сами не подозревают о ее проявлениях. Скажи той же Светлане, что подобная мысль уже применялась другой женщиной, и решительная подруга немедленно зачислит эту мысль в разряд банальных благоглупостей.
— На фиг тебе Алик нужен, рохля такая! А этот мужик, похоже, нормальный, смотри, как твоего любовничка сделал. Что за фрукт этот Алик, если сам же тебя и подложил приятелю? Зачем в магазин поперся, вас наедине оставил? Не иначе, давно замыслил от тебя избавиться.
Светка работала в режиме самовозбуждения, ее голос набирал силу.
— Тише ты, — взмолилась Вика. — Он все-таки сильно грубый, Валера этот.
Зажмурилась, сладко припоминая происшедшее. Что ни говори, Светка права, это приключение оказалось чудесным. Вика не подозревала о своих собственных желаниях и способностях. Права Светка, надо жить по-другому, не отказывать себе в простых радостях. И мужчины на смелых женщин охотней клюют. Вон, как вчера ее любили. Оба.
— Грубый, зато настоящий. У мужиков часто так. Давай, подруга, разворачивайся, полный вперед! Человек сам кузнец своего счастья. У тебя с Аликом сколько чистого времени за плечами? Потерянного, имею в виду. Год? Самый критический срок, на них же действует фактор времени. Еще полгода, и ты ему будешь сто лет в обед не нужна. По привычке они только с женами могут. Не будешь дурой, через полгода уже Валерину квартирку обставишь по своему вкусу. Да не переживай из-за вчерашнего, веди себя раскованно. Лучше потом притормози, тогда-то он и задумается о штампе в паспорте. А не сложится, так хоть удовольствие получишь. Поняла, дурында? Всему вас учить надо, беда.
Света, покачивая тяжелыми бедрами, направилась к облупившейся двери.
— Стой, Светка, у тебя юбка вся жеваная, — с удовольствием заметила Вика, но подруга даже не притормозила, ответила на ходу.
— Это потому что из говна сшита. Вот отобью твоего любовничка и справлю новую.
Вика принужденно засмеялась и пошла следом.
На выходе они столкнулись с двумя девицами в разноцветных шубках. Девицы, несмотря на очевидную молодость, излучали уверенность и пренебрежение к окружающим, Светку с Викой попросту не заметили, зрелище двух бедненьких продавщиц оскорбляло их глаза, подведенные дорогой тушью, сравнимой по цене с Викиной зарплатой за месяц.
«Наверняка проводят ночи в тех самых стрип-барах и казино, куда нам вход заказан, — со злостью решила Вика. — Почему все так несправедливо? А окажись здесь Алик, он бы немедленно задергался — не слышали ли эти девки, о чем они говорили, не рассмеялись бы в лицо. Девкам-то точно смешны подобные переживания, Светка права, они видали и не такое, у них все в полном комплекте, от натуральных модных шубок до полноценной личной жизни с мальчиками в иномарках».
Который раз закрутилась, многократно повторяясь, фраза из рекламного ролика: «Ведь я этого достойна». Вика не выдержала, обернулась. Девицы смеялись и переглядывались, исчезая за дверью сортира. Значит, слышали разговор, значит, это и вправду смешно. Но ничего, еще посмотрим, как все обернется.
Смотрительница
Смотрительница туалета тетя Валя, пьяненькая и потому благодушная, решительно преградила дорогу элегантным посетительницам, норовящим проскочить в кабинки, не заплатив.
— Ой, не могу, сейчас описаюсь! — пожаловалась светло-зеленая шубка.
— Сперва три рубля заплати, а потом писайся на здоровье, — ответствовала тетя Валя, но без злости, радушно.
— Какая бесчувственная бабушка! — воскликнула шубка с красной оторочкой длинного ворса, суя тете Вале червонец и дожидаясь сдачи, хотя до этого всем своим видом демонстрировала, что промедление смерти подобно. Подруга уже назидательно журчала за белой дверцей.
Девушки ушли, разбавив навязчивый елочный запах освежителя воздуха легкими, незнакомыми тете Вале ароматами.
— Надо же, бабушка! — вслух удивилась тетя Валя и покосилась на обшитую красивыми белыми панелями, такую солидную с виду, стену туалета, скрывающую под финским пластиком разрозненные куски оргалита и картона; стену, возведенную, подобно домикам в садоводстве, из дерьма с опилками, легко проницаемую для запахов и звуков. Никакого труда не составляло желающим подслушивать разговоры в курилке. А тетя Валя любила развлекаться, изучать нравы обслуживающего персонала и покупательниц.
Кирпичи внешней стены еще помнили: здесь дышал простор большого зала со столиками, накрытыми белоснежными скатертями до пола, серебряными ведерками с шампанским в ледяной крошке, дичью на овальных блюдах с золотыми отводками. Они помнили двойные подбородки дам с жемчугами до пупа и буфы шелковых рукавов. Правда, двойные подбородки встречались до сих пор, остальное кануло в лету.
Беседа двух юных продавщиц немало позабавила тетю Валю, но обращение «бабушка», оброненное барышнями-покупательницами, испортило вкус дня. Лишь полстакана портвейна из припрятанной в служебной каморке бутылки несколько примирило смотрительницу с реальностью. Следовало как-то оправдать новое унизительное обращение или смириться с ним, и тетю Валю потянуло на философию. Давно считалось, что у нее нет возраста: «тетя Валя» и все. Одни из ее ровесниц уже нянчили внуков, другие еще крутили романы и занимались устройством личной жизни, третьи — но что третьи, всех не упомнишь…
Их, таких, как она сама, Валя, избранниц насчитывалось не меньше десяти. Тогда жизнь была настоящей. Настоящей в той мере, какую могла обеспечить советская действительность, ибо действительность-то как раз и являла самое слабое звено, плохо соотносилась с определением «настоящее». Но все помнили о правилах игры и соблюдали их.
К примеру, никто в солидной организации, прячущейся под названием «почтовый ящик номер такой-то», не требовал от молодой выпускницы технического ВУЗа Валечки Завьяловой знания электротехники, хотя ей устроили «распределение по вызову» в данную организацию именно на должность инженера-электротехника. В те времена «по вызову» на хорошие места устраивали перспективных выпускников института. Перспективных — не обязательно в смысле успеваемости до службы. Кого эта успеваемость волнует потом, когда до дела дойдет! Свое рабочее место за столом с кульманом Валечка видела не часто, защищая честь «почтового ящика» на слетах, соревнованиях по ГТО, выступлениях самодеятельных коллективов, а если и чертила, то не по рейсшине на ватмане, а по линии, называемой «комсомольской».
Когда требовалось встретить каких-нибудь важных персон и организовать гостям полноценную неделю отдыха — нет-нет, никакой грязи, исключительно по свободному желанию, — Валечку с двумя-тремя подругами вызывали «по комсомольской линии — наверх». По той же линии двигали, но в основном мальчиков, на хорошие должности профсоюзных, к примеру, деятелей. И запрос на Валечку из «ящика» поступил не за ее успехи в электротехнике, а потому что с третьего курса она участвовала в сборной институтской команде КВНа.
Знали, знали правила игры. В противовес игровой реальности, чувства, неподконтрольные этой реальности (потому что были и подконтрольные, взять хоть чувство опасности, внушенное наступлением холодной войны), проявлялись прямо и открыто, то есть гулять, так гулять, и так далее. Это было правильно, это было честно, это было практически по-комсомольски. Увы, внезапно — для Валечки и многих ее близких и не слишком близких знакомых — игра с отлично отлаженными правилами развалилась, началась другая, без правил, игра, претендующая на реальность подлинную. Без подконтрольных или ложных чувств. На деле реальность пустилась во все тяжкие: стрелять, так стрелять. Так считала Валя Завьялова, сообразительная и шустрая, но уже несколько поблекшая барышня.
Сегодняшняя тетя Валя отличалась от себя прежней не только внешне, но и своими нынешними пристрастиями. Она никак не могла примириться с возрастом, чувствовала его лишь физически. Это было неправильно и нечестно — ее возраст.
Вырастают новые молоденькие дурочки, какой в свое время была Валечка, и полагают, что знают о жизни все. Богатые дурочки смеются над бедными дурочками, потому что отсутствие опыта по части развлечений и трат кажется им показателем убожества, отсталости и глупости. Дурочки постарше потешаются над дурочками помладше, через пять-семь лет роли меняются, младшие хохочут над потугами старших, в их глазах уже старых, и так до бесконечности. Дурочка, впервые покурившая травки или приобщившаяся к радостям группового секса, кажется себе удивительно продвинутой и опытной. Рефлексирующая дурочка в подобной ситуации казнится и считает себя навеки — иной раз до конца недели — испачканной. А многообещающая угроза увеличившегося ассортимента венерических заболеваний! А изобретение тестов на определение отцовства! И кажется дурочкам, «адептшам порока», что можно причаститься к «верхним продвинутым слоям» механическим путем, простым сложением грехов, количества партнеров и партнерш, отступлением от традиции.
Как будто никто из них не читал, а впрочем, и не читал (скучновато, да), сочинений несчастного безумного француза-маркиза, посаженного за свои фантазии на цепь в Венсенском замке; сочинения и фантазии, которые не вызывают ни страха, ни отвращения, одну скуку, именно из-за механического, безжизненного накопления «греха». Похоже, в институтах так и не отменили марксистско-ленинские дисциплины, и дурочкам продолжают вдалбливать закон перерастания количества в качество. Или подобное знание передается генетически?