— Что же ты меня в комнату не ведешь? — жена игриво, как ей казалось, улыбнулась.
— Там неубрано. Вчера гости были. — Валера не собирался рассказывать о вчерашнем, сама нарвалась.
— Ого, у тебя гости? Меняешь привычки! И кто же, если не секрет? — жена сделала вид, что ее страшно интересуют Валерины гости.
— Алик.
Жена слегка помрачнела. Вряд ли ей стало стыдно. За давностью лет наверняка забыла, с чего все начиналось, но автоматически расстраивалась при упоминании имени бывшего жениха. Следующая ее реплика оказалась совсем неожиданной, просто ни в какие ворота:
— Давай помогу тебе прибраться. Ты посуду носи, а я мыть буду.
Это что-то уж совсем новенькое. Но Валере сейчас не хотелось ничего, даже помощи по хозяйству. Жена расценила молчание как согласие. Женщины всегда так делают, им так удобнее. Сама отправилась в маленькую комнату и затихла там.
— Ты что застряла? — опомнился Валера через некоторое время.
— Алик, говоришь? Так это Алик накурил? С каких, интересно, пор он губы красит? — жена вынесла на кухню пепельницу, под завязку заполненную окурками с ободками лиловой помады, и демонстративно высыпала ее на стол между тарелкой с копченой салакой и ополовиненной бутылкой. Валере бы просто наорать на бывшую благоверную, какое ей дело, сама себе такую жизнь устроила, но очень обидно стало — устал за неделю, а тут еще и дома никакого покоя. И Валера ответил:
— Подружка.
— То есть я должна за твоими подружками пепельницы вытряхивать? Может, еще что прикажешь за ними подтереть? — жена сорвалась на крик.
Валера отвечал спокойно и негромко:
— Не моя подружка. Алика.
Жена замолчала, словно ее выключили, потом робко и недоверчиво спросила:
— Его жена была здесь? — она не называла Аллу.
— Я же сказал — подружка. При чем здесь жена? Ничего так, подружка, молоденькая, лет на десять нас младше, — терпеливо разъяснил Валера.
Жена побледнела, губы у нее затряслись. Этого Валера терпеть не мог: сейчас начнутся слезы, истерика, вопли. Но жена постояла минуту-другую, потом кинулась в прихожую, сорвала пальто, привычно не попадая в рукав, кое-как надела его и заколотилась в дверь, забыв, как отпирается замок. Не успевшие просохнуть волосы спутанными прядями метались по ее спине.
— Постой, куда ты под дождь, пойдем, выпьем еще, — Валера осторожно взял ее за руку. Но жена заколотилась еще яростнее:
— Выпусти меня, выпусти, пожалуйста!
— Черт с тобой! На, зонтик возьми, потом занесешь, — Валера сунул ей зонтик в руки, опасаясь, что жена немедленно его потеряет, еще раз повторил, — держи зонтик! И машину поймай, я тебе в карман полтинник сунул, слышишь? Простынешь, дура!
Убедившись, что жена начала воспринимать человеческую речь — еще бы она про полтинник не услышала! — отпер дверь, выпустил дуру и, наконец, остался один. К разгрому в комнате прибавился беспорядок на кухне.
— Черт с ним, со всем, — решил Валера, обозревая припорошенную пеплом золотистую салаку. — Интеллигентка фигова, рыбу красным вином запивать вздумала.
Коробку конфет даже не распечатала. Надо конфеты Вике подарить! А что, весьма симметрично: от бывшей подруги Алика подруге сегодняшней.
Идея чрезвычайно развеселила Валеру, и он энергично принялся сгребать останки двух пиршеств в мусорное ведро. Но колбасу и салаку пощадил, сдул пепел и отправил в холодильник.
Алик. Пятница
Тополь за окном бессильно вскинул культяпки сучьев. Вчерашний снег сменился мелкой моросью, очередная оттепель расквасила дороги. Оконное стекло плакало аккуратными круглыми капельками, они прочерчивали прерывистые дорожки. Тополь покачивался, дергал растрескавшейся корой, как кобыла шкурой, и жаловался на все подряд: на погоду, на искалеченные ветви, которые сводило от перепадов температуры, на кошек, точивших когти о ствол и разорявших редкие гнезда легкомысленных птиц. Тополь повторял Алику привычную, общую для всех существующих на этой планете максиму:
— Все правы! Можно понять и голодных кошек, и оттепели, и тех, кто плохо с тобой поступает. Но — остерегал тополь — нельзя утверждаться в этом знании, нельзя допускать его в сердце, иначе исчезнешь сам. Можно объяснить неблаговидный поступок неведомой необходимостью, стечением обстоятельств, плохим самочувствием, наконец, тем, что бабушка разбила любимую чашку. Но зачем? У тебя тоже обстоятельства, самочувствие, пусть и нет бабушки, бьющей чашки.
Алик хватался за голову — голова раскалывалась, — и начинал в свою очередь жаловаться: независимо от того, принимаешь ты чужие обстоятельства во внимание или нет, приходится подстраиваться под других, а те ведут себя как хотят. Потому что если не ты, то кто же? Если все будут вести себя, как хотят, мир не рухнет, но ты, лично ты без своих ограничений потеряешь многое из того, чем дорожишь. Покой в первую очередь. Иной раз честнее и удобнее уступить, чем отстаивать себя.
— Почему честнее? — переспросил тополь, подбодренный наблюдающей сверху. Она была уже тут как тут.
Алик сбился с мысли и принялся думать о Вике. Происшедшее вчера казалось омерзительным и привлекательным одновременно. Привлекательным, если бы на месте Вики была другая женщина, незнакомая. Наверняка Вика сегодня сходит с ума, стыд пожирает ее. Из всех знакомых Алику эмоций, стыд — самая мучительная. Если бы не случилось непоправимое, если бы они просто выпили после возвращения Алика из магазина, он бы оставил Вику Валере. Она хотела этого. Может быть, с Валерой ей лучше, чем с ним. Но чем лучше? Почему он завидует Валере? Нет, это не зависть, это тоска по невозможности быть хоть изредка таким же настоящим. То есть Алик признается себе в том, что он — ненастоящий?
Бред какой. Ерунда!
Надо помочь Вике, надо дать ей понять, что вчерашнее — пьяная глупость и ничего больше, и он, Алик, ни капельки не презирает ее за случившееся. Почему всплыло это словечко «презирает»? Презирает? Если уж быть до конца честным с собой, то он испытывает к Вике некоторую гадливость. Меньшую, чем к Валериной жене в ту пору, когда она еще была его девушкой и изменила ему с Валерой. Странно… Но как помочь Вике?
Тополь задергал культяпками:
— Эй, ты уверен, что Вика хочет, чтобы ей помогли? Ты полагаешь, что можешь кому-нибудь помочь? Что вообще кто-то кому-то может помочь? В таком случае верни мне обрубленные ветви.
Алик чертыхнулся и отправился на кухню за анальгином. Вредно лежать, належишь меланхолию. В таком состоянии лучше побольше двигаться, зарядкой заняться, что ли? Но голова болит, проклятая. Скорей бы уж суббота наступила, в субботу им с Володей предстоит отработать свадьбу.
Судя по всему, намечается нечто грандиозное. Свадьба подводника! Невеста уже пятнадцать раз звонила Алику, выясняла, какая музыка имеется в наличии. Каждый раз вспоминала, что нужна еще вот такая песня и еще такая, и еще. Алик утомился растолковывать технические характеристики своей «выездной сессии», но невеста, начиная всякую речь фразой «у нас очень большие особенности», требовала точно сообщить ей все параметры, причем путала децибелы с киловаттами, а усилитель с микрофоном. Но Алику еще повезло. Володе пришлось во сто раз хуже: невеста распорядилась, чтобы он составил поминутный сценарий свадьбы, учитывающий тосты, игры, танцы, выступление приглашенного пародиста и напутственные слова родителей с обеих сторон. Володя надувал щеки, топорщил пятерней ежик, выкрашенный в оптимистически оранжевый цвет, водил шариковой ручкой по страницам замусоленного блокнота, сверяя перечень именных подарков каждому гостю, и обещал все учесть.
— У нас не должно быть девушек-официанток, — напоминала невеста, названивая в половину второго ночи за день до свадьбы. — Оба свидетеля будут мужчины.
— Скажи, душа моя, — вопил Володя, пугая телефонную трубку, — она спит когда-нибудь, эта невеста? У нее, кроме нас с тобой, еще повар, официанты, шофер, портниха, регистратор в ЗАГСе, фотограф, свидетели и гости. Она с каждым утрясает программу?
— Ты забыл швейцара, — вяло отозвался Алик, анальгин не помог — голова болела по-прежнему.
— Нет! — возразил Володя. — В «Двух аистах» швейцара нет. Гостей на входе будет встречать командир подводной лодки, на которой жених — как сказать: плавает или погружается?
— Ходит. Нет швейцара, и то хлеб.
Алику было муторно поддерживать необязательный разговор, спать захотелось смертно, но первому распрощаться невежливо. Он отделывался краткими репликами в надежде, что Володя отстанет, не встретив ответного энтузиазма. Но приятель долго изощрялся в остроумии, репетируя отдельные пассажи — их можно будет использовать завтра — и рассказывая истории, слышанные Аликом многократно.
Алла вернулась с работы раздраженная непогодой и сослуживцами, шваркнула на сковороду четыре яйца с луком, позвала мужа. В кухне неприятно пахло жареным луком и подгоревшим маслом. Что-то не получалось с жизнью. Что-то шло неправильно.
Ночью во сне Алла всхлипывала, дергала руками. От нее нехорошо пахло несвежим бельем и простудой. Алик с закрытыми глазами пытался думать о приятном, но всплывала только недавняя сцена любви на троих. Алик обнял жену и вошел в нее. Алла так до конца и не проснулась, но сделала все, что могла, чтобы облегчить ему задачу. Целых две минуты Алик был счастлив, а некоторое время после — спокоен. Жена наконец улыбнулась во сне, и ему тоже удалось уснуть.
Свадьба подводника
Свадьба подводника продолжалась пятнадцать минут. Для подводника.
Для его невесты, а теперь уже жены — на десять минут дольше. За это время молодая успела довести мужа, который оказался несколько нетверд в ноге, до свадебного стола, усадить, поднести бокал с шампанским ко рту, пригубить, улыбнуться гостям, затем аккуратно отлепить голову подводника от стола, позвать наиболее адекватных друзей мужа и с их помощью загрузить дорогого супруга в машину, дожидавшуюся — вот она женская предусмотрительность — у дверей кафе. Молодожены отбыли.