Друзья подводника продержались чуть ли не целый час. Не они женились, не у них стрессовая ситуация, потому и смогли выдюжить. Под громогласное «горько!» целовались свидетели, оба мужчины, но к девятнадцати ноль-ноль по московскому времени полегли все, как один, кроме командира, сдавшись на милость Бахуса. А бог вина постарался, проявил разнообразие, уложив одних на стол головами, других на банкетки у площадки для танцев, а третьих так и вовсе на пол. Командир подводной лодки, не утомляясь, повторял:
— А мне что, я — капитан!
Предусмотрительность невесты, ее хлопоты со сценарием свадьбы, расписанным по минутам, полностью себя оправдали. По крайней мере, она знала, что и когда должно происходить, пусть не могла присутствовать при этом лично. Оставшиеся в строю пожилые родственники долго не отпускали пародиста — за все заплачено, пусть отрабатывает. Володины игры-конкурсы с надуванием воздушных шариков и веселыми плясками успеха среди оставшихся не имели, что не означало окончания работы. Нет, отпустили их, как положено, не раньше половины двенадцатого.
Алик выделил среди гостей одну старушку и выискивал ее взглядом на протяжении всего празднества, хотя хорошеньких девушек, оставшихся без кавалеров, было в избытке. Маленькая старушонка в традиционном платочке и темном шерстяном платьице тихонечко сидела на стуле, ничего не пила и почти ничего не ела, но стоило Алику отвлечься, старушка, казалось, пришитая к своему месту, пропадала и обнаруживалась на другом конце стола, такая же неподвижная и малозаметная.
— На кого ты уставился? — заинтересовался Володя. — Неужели присмотрел себе барышню?
— Ты случайно не знаешь, что за бабулька вон в том углу? — Алик мотнул головой, украшенной большими профессиональными наушниками.
— Вроде бы соседка матери невесты по бывшей коммуналке, но точно не знаю, на нее тост и подарок не заказывали, — отвечал Володя, справившись с записями в блокноте. — А что, ты теперь старушками интересуешься для разнообразия?
— Чертовщина какая-то. Могу поклясться, что я ее знаю, — пробормотал Алик.
— Ну и что такого? Подумаешь! Я лично знаю несколько старушек, и никого сей факт не удивляет, более того, моя жена знает старушек без счета, и ничего, живет себе.
— Я знаю ее по старой квартире, мы переехали оттуда, когда мне было двадцать с небольшим. Могу поклясться, с тех пор она совершенно не изменилась. — Алик в явном замешательстве посмотрел на приятеля, ожидая, что тот примется подтрунивать в своей обычной манере, но Володя выслушал его со вниманием и остался совершенно серьезен.
— Я тебе верю. Кажется, я знаю, в чем дело. Но сейчас не поговоришь толком, через пару часиков эта бодяга закончится, и все объясню. Кстати, твоя старушенция пропала, что доказывает мою правоту. — Володя оглядел зал и покачал головой.
Алик решил, что Володя мистифицирует его, но просканировав зал, не сумел отыскать предмет своего интереса. Старушка, по всей вероятности, утомилась и пошла потихоньку в свою коммуналку.
Алик исказил факты: старушка не была их соседкой по старой квартире в Сосновой поляне. Он видел ее один раз, когда учился в третьем классе, но запомнил навсегда. В тот день он бежал домой из школы, торопясь к своим новеньким рыбкам (аквариум ему купили только вчера). На лестнице его остановила незнакомая бабка.
— Милок, погоди-ка! Послушай меня и запомни! Убили твоего дядю, ты носишь его имя. На него играл сокамерник и проиграл. Теперь ты должен жить за двоих, понял? Не отступать! Быть сильным и решительным!
Маленький Алик испугался, с порога уцепился за свою бабушку:
— Там на лестнице чужая бабка. Она сказала, что моего дядю убили! Какого дядю? У меня есть дядя? А что такое сокамерник?
Бабушка охнула и осела на пол. Через день бабушки не стало, Алику говорили — уехала к родственникам. Он переспрашивал — к дяде? Отец вывел его на прогулку:
— Давай поговорим как мужчина с мужчиной! Мама плачет, ты видишь, дед расстраивается. Никогда не вспоминай о дяде. Ты понял, сынок?
Алик не понял — тогда. Но спрашивать перестал. С тех пор запах валокордина и сырников — бабушка жарила сырники к его возвращению из школы — прочно связался с несчастьем. Историю дяди он узнал позже, на той квартире они прожили еще лет десять, и много еще случилось всякого разного. Ту бабку Алик больше не встречал. А сегодня обознался или память подшутила — все равно тревожно. Володя сумеет отвлечь, выручит.
Володины истории имели над Аликом чудесную власть. Понимать-то он понимал, что все поведанное, мягко говоря, достроено, доведено до метафизического плана и к реальности имеет такое же отношение, как спектакль о революции к революции. Но когда Володя излагал свои новеллы, верил ему безоговорочно, никакое сознание, паскудным скептическим краешком своим отмечающее-таки несообразности повествования, не мешало. Правда и вымысел жили в восприятии Алика параллельно и суверенно, как жена и любовница в его сердце — не пересекаясь и не мешая друг другу, а напротив, придавая жизни остроту, какую не мог дать печально сомневающийся темперамент.
Свадьба, наконец, закончилась, и заповедная рюмочная ласково встретила своих героев.
— Поздно! Может, отложим твою историю? — нерешительно поинтересовался Алик. Знакомые стены усмехнулись и приобняли их за плечи.
— Да какой же ты после этого джигит? — возмутился друг. — А традиция, она тебе что, хвост собачий? Не жмись, нам же на машину добавили сотенную, сорок минут у нас есть как минимум.
Взор Володи привычно затуманился, голос обрел вкрадчивую глубину. Стены рюмочной раздвинулись и пропали, рассказчик и слушатель медленно вступали в зону, затерянную во времени.
— Я столкнулся с подобным явлением давно и так же случайно, как ты, — издалека начал Володя. — Мамина тетя с незапамятных времен жила в громадной коммуналке на Пушкинской улице, там сплошь бывшие гостиницы, меблированные комнаты и доходные дома. В той квартире насчитывалось до тридцати жильцов, впрочем, год на год не приходилось. По меньшей мере пять бесхозных старушек обреталось в ней. К ним не ходили родственники, бабулек не навещали подруги. Но! — Володя поднял пухлый указательный палец. — Четыре старушки учредили лигу Бдительных Наблюдающих и Вмешивающихся. Они активно участвовали в коммунальных склоках, следили за графиком мытья полов и туалетов — туалетов в квартире было аж три, докладывали прочим жильцам о злостных нарушениях Верочки при пользовании ванной и о вреде, причиненном Арнольдычем общей газовой плите — одной из восьми. Они сообща пили жиденький чай, по очереди шастали в аптеку. Вместе слушали по радио новости и вместе сидели на лавочке на бульваре под памятником Пушкину, потому что у подъезда не было лавочки. И лишь пятая старушка довольствовалась ограниченной ролью Наблюдающей Без Вмешательства. Она не ходила в гости к соседкам из объединенной Лиги, не варила овсяного киселя на кухне, более того, не посещала аптеку.
Старушки — члены Лиги — серчали и жаловались соседям, что бабулька зазналась. Много о себе понимает, стало быть. В тридцатые годы с такими, сами знаете, как поступали. Да и не только в тридцатые.
Рано или поздно прочие соседи тоже заинтересовались, что за старушка такая, что не болеет никогда и в аптеку не ходит. Чайник кипятит, но что готовит, что ест — неизвестно. Пенсию ей не приносят, как всем прочим. Говорит, что сама на почту ходит, но кто знает.
Начали за бабкой присматривать. Выследили: на почту не ходит, в магазины и на рынок не ходит, похоже, вовсе не ест. Стали выяснять, кто такая, кто родственники — окольными путями. У кого-то из соседей зять в милиции, у кого — теща в ЖЭКе. Бабка оказалась ничья и ниоткуда. Нет у бабки никаких земных привязок. Очень странно, но чего не бывает. Так бы оно, может, все и успокоилось, кабы не случилось происшествия с водопроводом.
То ли в трубы что-то вредоносное попало, то ли краны на кухне помыли не тем, чем надо, но все жильцы, кто был в квартире на тот момент, траванулись. Ничего страшного, обычное бытовое отравление. Тех, кто неотложку по неопытности вызвал, свезли в Боткинские бараки, куда с инфекциями укладывают и надолго, но большинство оказалось мудрей: отравление перед врачами отрицали и отделались жидким стулом и температурой. Доходило до смешного — или трагического, как посмотреть. Туалета-то в квартире три. А жильцов — тридцать. Кто в очереди стоит, кто с баночками бегает. Атмосфера такая, что не продохнуть, в прямом смысле слова. Тут уж все на виду: кто сколько раз по нужде сбегал, кто дольше положенного сидит, и так далее, коммуналка, как-никак.
Старушка наша в разборках не участвует, в туалет не ходит. Сама, значит, справляется: дух опоры на собственные силы. Соседям в разгар эпидемии она до лампочки, но едва первые поступили в больницу, система заработала. Времена стояли общественные. Сразу СЭС, проверки, врачи набежали жильцов осмотреть. У жильцов которые похитрее, своя забота: скрыть понос, чтобы не загребли, терпят, аж слезы из глаз, переводят стрелки на старушку, жаль, мол, соседку, слабенькая.
Сунулись врачи к бабке — заперто. Ушла — нет, неизвестно. Никто не видел, чтобы уходила, но особенно никто за ней и не следил в те дни — не до чужих старушек, пусть и соседок. А что, если умерла старушка? Не выдержал организм инородной инфекции, она и в аптеку не ходит, не привыкшая к болезням-то, вот и надорвалась, не снесла. Вызвали участкового.
К его приходу все уверились: беда со старушкой. Жильцы взволновались, даже очередь в туалет поубавилась. Дверь взломали. В комнате чистенько, бедненько. Все, как у всех старушек, но чего-то все же не хватает: салфеточки, там, вязаной на этажерке, фотокарточки на стене. И старушки. Старушки тоже не хватает. Нету ее. Вещи висят: пальто да халат. А самой — нет. И все.
Не появилась больше старушка в квартире никогда. Через полгода Верочка комнату себе прибрала, мальчик у нее родился. Соседи даже не возмущались. Тяжело Верочке в одной комнате с мужем, свекровью и двумя золовками. Про старушку забыли. Лет через десять мамина тетя умерла, я ту квартиру больше не навещал.