– Мне пришлось, – прошептал Джек.
– Тогда не уходи, – голос папы сорвался. – Останься со мной. Я до сих пор храню коробки с твоей одеждой. Я могу купить нам обоим велосипеды, самые лучшие, тебе красный, а мне желтый. И твое радио я сохранил. Можем кататься и слушать музыку, Джек. Стрелять из лазерных пистолетов. Можем крутить педали так быстро, что просто не успеем вспомнить ничего плохого. Можем наконец-то вырасти вместе! Ну разве это не мечта?
– Я не могу вырасти, Джимбо. Ни с тобой. И ни с кем.
Папа стукнул по полке кулаком. Она дернулась, и рамка с фотографией из молочного пакета свалилась на пол, стекло разбилось о камин. Джек подпрыгнул, а Моргунчик охнул. Папа развернулся, по его лицу текли слезы.
– Я так здесь одинок, Джек! Останься со мной. Или возьми меня с собой.
– Джимбо…
– Куда бы ты ни пошел, я пойду с тобой, мне следовало так поступить много лет назад!
– Я не могу…
– Возьми меня! Я готов!
– Нет.
– Теперь я – старший брат, Джек! Ты должен меня слушаться!
– Ты слишком стар!
От крика Джека замки на двери звякнули, а стальные ставни загудели. Мы стояли, а жестокое эхо мучительно пыталось найти выход. Папино напряженное и ошеломленное выражение лица сменилось печальными складками. Он поднял руку, отмеченную первыми старческими пятнами, и дотронулся до челюсти, под которой в последние годы стали провисать щеки. Рука поднялась к тревожным морщинам на лбу, к теряющему волосы затылку.
– Значит, я опоздал, – сказал папа.
Рука Джека стиснула маску.
– Мне жаль, – пробормотал он.
Мы подтянули оружие и повернулись к двери.
– Ты заберешь Джимми? – спросил папа. – Оставляешь меня и забираешь моего сына?
– Папа, – сказал я. – Мне нужно идти.
– Я запрещаю, – ответил папа, взбодрившись при этой мысли. – Там опасно, разве ты не смотрел новости? Повсюду опасности!
– Я приведу его назад, – пообещал Джек.
– А если нет? Что тогда? Ты разрушишь последние остатки семьи. Когда в твоей власти всё вернуть!
Джек помедлил, положив шипастую перчатку на дверную ручку. На мгновение он уставился в пол, и я понимал, что он взвешивает, какая доля правды содержится в словах папы. Возможно, этой ночью мы отправлялись на самоубийственное задание, и даже если это значило нашествие троллей и уничтожение целого континента, город за городом, вероятно, все же было несправедливо лишать отца и сына последних драгоценных дней.
– Это не обсуждается, – огрызнулся я. – Я ухожу.
– Джим, – сказал Джек. – Ты должен подумать о том, что мы собираемся…
– Мне не нужно думать. Завтра соберут тот мост. Дети погибнут. Ребята, которых я знаю. А мы будем сидеть здесь и это обсуждать? Слушай, все так, как и сказал Таб, хотя тогда я ему не поверил. Вот для чего я здесь, папа. Это единственное, что у меня хорошо получается. Бывают времена, когда нужно поступать правильно, как бы ни было страшно. Вам обоим следовало бы это знать, как никому другому! Если сейчас я не буду сражаться, прямо сейчас, то когда же еще?
Джек уставился на меня. Предупреждающим, вопросительным взглядом.
Я не пошевелился.
На его губах медленно заиграла улыбка. Он кивнул.
– Мы будем сражаться.
– Сражаться? – засмеялся Моргунчик. – Слишком скромное слово для покорения и разрушения!
Папа рухнул на диван как манекен.
– Твой Шекспир, – пробубнил он. – Как же твой спектакль?
Натренированными пальцами я отпер оставшиеся замки. Потом увидел ключи от фургона компании «Сан-Бернардино электроникс» на крючке у двери. Мы опаздывали, и колеса наверняка помогут нам нагнать расписание. Я взял ключи, даже не задумавшись.
– Завтра я поеду на поле, чтобы в последний раз постричь траву, – продолжил папа. – Чтобы оно чудесно выглядело для твоего спектакля.
Я подтолкнул Моргунчика в ночь, потом Джека, который бросил прощальный виноватый взгляд на брата. Я положил руку на литые машинки, покрывающие его грудь, и направил его вниз по ступеням. Взялся за ручку и захлопнул за собой дверь, замешкавшись всего на миг, чтобы увидеть тупо глядящего в выключенный телевизор папу. Возможно, я видел его в последний раз. Мне хотелось, чтобы он обернулся и сказал, что верит в меня, что у меня получится.
– Я вернусь, папа. Я попытаюсь. Изо всех сил попытаюсь.
– Да, конечно.
Он не взглянул на меня.
– Увидимся завтра вечером на спектакле. Уверен, что ты сыграешь прекрасно.
Уходить было больно. Но эта боль знакома каждой семье, потерявшей ребенка, а главная задача охотников на троллей – положить конец этой боли тем или иным способом, прежде чем она превратится в то, что нельзя излечить.
Тем вечером Джек осуществил давнюю мечту: он вел машину. Он вырвал у меня ключи со словами, что знает о вождении не меньше меня, и прыгнул на водительское сиденье, пока я втаскивал Моргунчика в кузов, где папа обычно возил газонокосилку. Как только я пристегнулся на пассажирском сиденье, фургон дернулся вперед, пробив аккуратную дыру в гаражных воротах.
– Ошибка, – сказал он. – Я ошибся.
Он дал задний ход по лужайке и не останавливался, пока колеса не смяли цветочную клумбу на другой стороне улицы. К этому мгновению Джек глубоко дышал, его глаза сверкали с таким неистовством, какое я видел только во время битвы. Он переключил сцепление и надавил на газ. Как только вращающиеся колеса коснулись мостовой, мы рванули вперед в облаке паленой резины, а Джек заулюлюкал с нетипичной веселостью.
Он вел машину так же, как и велосипед в 1969 году: безрассудно, на всей скорости и постоянно импровизируя. К тому времени как мы остановились у дома Таба, мы задели всего три машины, снесли один садовый фонарь и уполовинили недавно посаженное деревце. Джек нажал на клаксон, а Моргунчик распахнул щупальцем заднюю дверь. Фургон запыхтел, каждая клеточка моего тела пришла в движение.
Мы заметили какое-то шевеление в задней части дома. Джек поддал газа в готовности сорваться с места. АРРРХ!!! осторожно проковыляла у стены дома, загородив по пути к фургону садовые фонари. Я снова решил, что она никак не влезет, но она влезла, превратив кузов в вонючий шезлонг из черного меха, на котором уселся Моргунчик. Похоже, для АРРРХ!!! находиться внутри автомобиля было так же в новинку, как и для Джека. Я поправил боковое зеркало и увидел во рту АРРРХ!!! что-то блестящее. Я повернулся.
Она гордо раздвинула мохнатые губы и осклабилась. Каждый гигантский смертоносный зуб обматывала та проволочная сетка, которую четыре дня назад я помог Табу втащить в комнату через окно, ее скрепляли металлические винты.
– Скобки, – объяснил Таб.
Он стоял на подъездной дорожке, облаченный почти как ниндзя: черные кеды, черные треники, черная толстовка, пояс из красной тесьмы от занавесок и слишком большая сумка на поясе со всеми его причиндалами – вероятно, не нунчаками и метательными звездами, хотя кто его знает. К сожалению, сумка была светло-зеленой, но все равно произвела на меня впечатление. Таб показал на собственные скобки.
– Ей понравились мои, – в его голосе не было отвращения, лишь удовлетворение. – Оказывается, внешность заботит ее гораздо больше, чем ты думаешь. Вот я ей и помог. Неплохо, да? Еще лет сто, и у нее будут самые красивые резцы. Но какие это годы для тролля, правда?
АРРРХ!!! высунула морду из боковой двери и положила ее Табу на плечо. Косматая масса волос Таба колыхалась в порывах ее дыхания. Он рассеянно похлопал тролля по носу, будто делал так уже тысячу раз, и я вдруг понял, что, может, это недалеко от истины. Я тут же ощутил угрызения совести и радость: друг, которому я доверил это устрашающее создание, проявил себя гораздо лучше, чем я мог предполагать.
Пять желтых когтей обвились вокруг внушительного живота Таба и перенесли его на заднее сиденье фургона. На нижней челюсти Таба виднелся синяк – в том месте, где он ударился о шкафчик после толчка Стива, но он все равно выглядел более уверенным в себе, чем когда-либо в жизни. Он улыбнулся мне, продемонстрировав знаменитые скобки.
– Ты прикрываешь меня, я прикрываю тебя, – сказал он. – Это справедливо. Он протянул руку, и я ее пожал.
– Мой ниндзя, – ответил я.
– Мой охотник на троллей, – отозвался Таб.
Вряд ли Джек был в восторге от того, что придется присматривать еще за одним подростком. Он стиснул зубы и нажал на газ. Нагруженная машина царапнула днищем подъездную дорожку. Моргунчик одним щупальцем захлопнул дверь, а другим нежно обнял Таба за шею. К моему горлу подступил комок. Возможно, мы все отправлялись на смерть, но сейчас здесь собралась семья, не важно, насколько необычная.
И мы прогрохотали дальше, сдирая куски газона и ударяясь о бамперы машин, которые, по мнению Джека, следовало бы припарковать поближе к обочине. Таб стряхнул обиды и вытащил из поясной сумки ламинированный сакральный предмет семейства Дершовицов.
– Список кошек! – воскликнул я. – Ты его нашел.
– Ага, точно, не так-то сложно оказалось найти, как только были съедены мои компьютерные игры. Но рад сообщить, что с убийствами покончено. Заметил, что из этих новых модных скобок не торчит ни единый кошачий волосок? Я превратил нашу подругу в любительницу чизбургеров.
– Огурцы, – сказала АРРРХ!!!. – Лук.
– Точно, ей нравятся с маринованными огурцами и луком.
– Бумага. Самое вкусное.
– Ага, она любит прямо вместе с бумагой. Кстати, ты не захочешь услышать, сколько стоят две сотни чизбургеров. Боже мой! Но главное, что она не со зла съела всех тех кошек и больше не будет.
– Кошки не для еды. Чтобы грызть.
Я перевел, и лицо Таба вытянулось.
– Нет-нет-нет. С этим покончено. Грызть их тоже нельзя, ясно?
АРРРХ!!! заскрежетала покрытыми металлом зубами, пытаясь переварить эти слова.
Таб вздохнул и хлопнул ламинированным листом.
– Думаю, небольшая поминальная речь будет к месту?
Он откашлялся.
– Во имя всех храбрых кошек, павших в борьбе за свободу, я перечислю эти имена, чтобы вечно помнить милое и неоспоримое любопытство, из-за которого они и были съедены.