Муромцы слушали очень внимательно. Помимо убедительного голоса за Харальдом еще и не менее убедительно реяла слава викингов. А именно: все знали, что норманны, вступив в битву, ничего не соображают, пока всех не перебьют. Правда это, или преувеличение, никому проверять не хотелось. Все ждали.
— Если вы решите поджечь наши дома, то подумайте, что ветер сейчас дует в вашу сторону.
Всеслав, слушая Харальда, думал о том, что собравшиеся муромцы, как бы их ни настраивали, не желают нападать. Если бы новгородцы прибыли большим, грозным войском, их бы встретили с оружием в руках. Кто бы победил неизвестно, но сеча бы была знатная.
Но они прибыли всемером. Овдовевший купец с маленьким сыном, юная лекарка и четверо воинов для их защиты. Маленькая капля во враждебном к Новгороду Муромле. И от них не стали защищаться. Их приняли, опустив щиты. И потому смогли восхититься маленьким мальчиком, с кулаками бросавшимся защищать обижаемых. Как было не удивиться кристально честному купцу Тишате? А еще новгородцы не мстили за причиненные обиды, доброжелательно относились к муромцам, с неподдельной любовью относились друг ко другу. А еще кузнец Житобуд так подружился с купцом Тишатой, что они еженедельно распивали совместно медовуху. Исцеленная Любавой и влюбленная Ростила уверяла всех женщин города, что нет среди муромцев ни одного, равного ее новгородцу. А была еще веселая колдунья Любава, так не похожая на прочих ведьм. Сольмир ходил к ней тайком, даже когда ему запретил отец. А сам Всеслав примчался, забыв обо всем, едва только услышал, что ей грозит опасность.
И теперь жителей города было невозможно убедить, что эти самые новгородцы являются их врагами. Муромцы стояли, переминаясь с ноги на ногу, совершенно не желая зла этим неплохим, в общем-то, людям. Если бы горожане еще были в подпитии, можно было бы их подбить на нападение, но теперь в трезвом виде, в середине дня… Да они давно бы разошлись по домам после слов Харальда, если бы…
Но это было очень серьезное «если бы». В толпе находилось множество волхвов, собравшихся в Муромле к солнцевороту со всей Руси, а также их личные холопы, а также зеваки, прибывшие в город из самых неожиданных мест, заслышав о необычайном жертвоприношении. И вот эти коноводы толпы представляли серьезную опасность для новгородцев.
— Предлагаю выбрать несколько человек, которые пойдут и проверят мои слова, — спокойно сказал Харальд, цепким взглядом, окидывая крыши соседних домов, не появился ли где лучник. Но мысль о лучнике, а залесские охотники славились невероятной меткостью, пришла в голову только им со Всеславом. Хорошо, что среди волхвов воинов не было.
Несколько человек с длинными, заплетенными в косы бородами собрались вместе, обсуждая предложение Харальда. Всеслав соскочил с коня, привязал его к ближайшему столбику и подошел к воротам. Варяг внимательно на него посмотрел, но ничего не сказал. Возражать не стал.
Послы быстро обыскали дома новгородцев. Сольмира там не оказалось. Тогда один из волхвов подошел к Харальду.
— Мы должны забрать с собой Любаву, — твердо заявил он варягу.
— Они успели провести жеребьевку, — ошеломленно подумал Всеслав. — А мне ничего не сказали. Любава была права. Только поползли слухи о наших с ней близких отношениях, как от меня все стали скрывать. Что же теперь делать? Ох, Любава!
— Это зачем вдруг? — изображая полное неведение, спросил Харальд.
— Если Сольмир появится, он к ней пойдет, а мы его поймаем.
Глупее объяснения не придумаешь, но воин не стал спорить, понимая, что правду ему не скажут. И то, вплоть до дня жертвоприношения Любаве ничего не грозило. Что уж теперь…
Обсуждаемая Любава в тулупе и шапке стояла во дворе. Всеслав старался на нее не смотреть.
— Где я буду жить? — спокойно спросила она. — Кто меня будет охранять? Кто поручится за мою безопасность?
— Нам необходима уверенность в ее безопасности среди чужих людей, — холодно подтвердил Харальд слова лекарки.
— Справедливо, — признал один из волхвов, добродушный на вид, раскосый, с редкой, заплетенной в жидкую косичку бородой. — Девицу будет стеречь наша стража, но один из вас может навещать ее и оставаться с ней, сколько захочет.
Волхв-то со властью. Недавно прибыл, — понял Всеслав. — Как это польского посланника, зачинщика переговоров с князем Мстиславом, с ним не познакомили? Не доверяют больше.
Любава посмотрела на Творимира, и тот сделал шаг вперед. Польский посол с бессильной злостью смотрел им вслед. До зимнего солнцеворота осталось чуть больше шести дней.
На следующий день, после практически бессонной ночи, Всеслав нашел Харальда.
— Скажи, — без всяких предисловий он обратился к новгородцу, — вы собираетесь освобождать Любаву? Я пришел предложить свою помощь.
Варяг смотрел на него непроницаемым взглядом. Каменная статуя и то выразительнее. Отличное умение для воина — такая вот бесстрастность.
— Если мы решим отбивать ее с оружием в руках, я обязательно сообщу тебе.
— То есть как это «если», — чуть не задохнулся Всеслав. Может ли быть, чтобы Харальд не знал, для чего держат под стражей синеглазую колдунью?
Какое-то подобие сострадания промелькнуло в холодных глазах варяга.
— Возможно, что ее будет проще спасти, устроив какую-нибудь неразбериху, и увезти в суматохе. Это иногда бывает действеннее, чем вооруженное нападение. Еще есть время, Всеслав, мы сейчас ищем пути. Жди спокойно. Если потребуется твоя помощь, я обязательно тебе скажу.
Харальд умел убеждать, и Всеслав немного успокоился. Достаточно для того, чтобы сохранять хладнокровие и ждать дальнейших событий.
А потом из Суждаля вернулся Мечислав, веселый, шумный, довольный. Он вернулся за своим названным братцем. Пора им было, по его словам, делать ноги из славного Залесья. Дело, вроде бы закончено. Волхвы Велеса объединились вокруг Муромского святилища, сам Муромль освободился из-под руки Ярослава и лежал теперь под рукой князя Черниговского. Новгородцам сюда ходу нет. Связи между полоцкими волхвами и русскими обновлены и клятвами закреплены. Пути сопротивления христианизации Руси ясны и понятны. Пора и домой.
Всеслав бы не возражал уехать, и век бы не приезжал обратно, но только если бы Любава согласилась уехать вместе с ним.
— Не могу я уехать, — с горечью сказал он брату, — зазноба у меня здесь объявилась. Та самая Любава, которую решено в жертву принести.
— Ну садись, брательник, рассказывай, — Мечислав разлил по кружкам медовуху. — Нигде не пробовал такой знатной медовухи, как в Залесье. Как это тебя угораздило, такого стойкого к девичьим чарам? Говорил я тебе, негоже нос от девок воротить. Вот не пропускал бы ни одной юбки, так ни одна бы девка в полон твое сердце не взяла. Ну не морщись, ладно. Какого она рода, племени?
— Это она тебя исцелила. От верной смерти спасла.
— Ах вот как… В Суждале гутарили, что она колдунья. Так это правда?
— Да. Она названная дочь Рагнара. Помнишь, видели мы посла князя Ярослава?
— Да, припоминаю Рагнара, чтобы ему кто копыта замочил, такой надоедливый. Постой-постой, и дочку его припоминаю. Рыженькая такая девчушка, синеглазая.
— Да, синеглазая, — Всеслав поморщился и отхлебнул из кружки с медовухой.
— Ой, смотрю, брательник, закохался ты, яко див в сухую грушу.
— Твоя правда, закохался.
— Так-так, — Мечислав отхлебнул в свою очередь медовуху и продолжил. — Было дело несколько лет назад. Ты не был с нами в том походе. На стороне парился. Мой Брячислав ходил на Новгород, да, года три назад, не упомню уж. Но помню, что ходили с нами тогда варяги, сильно на Ярослава разобиженные. Грабанули мы, помнится, и тикать. Ярослав со своими за нами. Но до битвы не дошло. Прямо в наш стан прискакала Ингигерд с небольшой дружиной. И была с ней тогда, слушаешь меня? эта рыженькая девчушка. Олава она еще изводила, твоя синеглазая, тем, что стреляла из лука лучше него. Ну, Олав никогда меткостью не страдал. А разъяренный Рагнар следом прискакал, за княгиней своей и дочерью названной. Он из очень знатного рода, этот Рагнар. Варяги сразу поутихли. Дело примирения как по маслу поехало.
Мечислав еще отпил медовухи и задумался.
— Но эта твоя Любава никак не может быть ни колдуньей, ни ведьмой. Она дружинница Ингигерд. Да и Рагнар христианин. Все это знают.
— Любава всегда отрицала, что она ведьма. Но ее можно понять. Тяжела же жизнь колдуньи. Люди ее прославят, люди же ее уничтожат. Но ее дела говорят сами за себя.
— Нет уж, постой. Странно все это. И насчет дел, ты мне мозги не прополаскивай. Знаю я, как по городам и весям слухи распускаются, кого хочешь за что хочешь выдадут. А ты так вообще закоханный, судить трезво не можешь.
Он еще помолчал.
— Тревожно мне как-то, брательник, аж нутро затосковало. Дело, кажется, серьезное. Новгородцы ведь уехали? Остались двое, что с Любавой сидят? Давай, махнем на Новгородский двор, домик твоей зазнобы обыщем?
В Любавин домик братья проникли без труда. Новгородский двор и вправду стоял пустым. Мечислав огляделся.
— Начнем-ка с печки. Это самое женское место в избе. Зазнобу твою ведь неожиданно увели. Она ничего поди и спрятать не успела? О, а это что?
Он пододвинул горшок на полочке и вытащил несколько пергаментных листков, сшитых между собой.
— Ух ты! Слушай, брательник. «От всех двенадцати ногтей: от кровеного, от глазного, от мозгового, от нутреного, от костеного… так-так… от потнового, от воденого, от зубнового, от ездышного». Такого наговора даже я не слышал. Знатный наговор, однако.
Мечислав закрыл тетрадку, несколько минут постоял с закрытыми глазами, потом с откровенной жалостью воззрился на брата сверху вниз. Он был очень высок, Мечислав, княжич полоцкий.
— Эй, брательник, ты когда-нибудь грамотную ведьму видел?
— Нет, — еще не поняв, к чему он клонит, ответил Всеслав. — Только Любаву. Но она вообще на прочих ведьм не похожа.
— Она вообще не ведьма, понял? Ни одна ведьма наговоры записывать не будет. Они их с рождения на память учат. И помолчи теперь, брат закоханный. Мне подумать нужно. Уходим отсюда быстро.