– Матушку мою, покойницу, ты не касайся, – с прежней безмятежностью сказал мастер, решив пока проигнорировать взгляд. Поморщился, потрогал щёку, с которой уже успел снять повязку. – И лежи смирно, чего ножками-то сучишь? Оправиться нужно? Потерпи, красавица.
Пленница глазами изобразила отрицание. Она тяжело дышала и странно поёрзывала.
– Что? Матушки моей ты в виду не имела? А чего ж тогда?
– М-м-му-и-ать!
– А-а… в кусты тебе надо. Ну, потерпи, потерпи, ничего. Скоро уж и доделаю. Эх, и молодец же я, запаслив, однако!..
Чародейка почему-то зажмурилась. Мастер даже несколько растерялся – чего она, на самом деле, что ли, боится, что мучить станут и насиловать?
– Послушай, красавица. Мы – охотники, не разбойники, не грабители, не лихие люди. Коль за честь свою девичью опасаешься – не бойся, не тронем. Совсем другое нам от тебя надо; а до прелестей твоих нам дела нет.
– М-м-м-у-м-м…
Голову запрокинула, на горле жилка бьётся, дышит по-прежнему тяжело, ёрзает, ногами двигает, коленками одна о другую трётся… Да что с ней такое?
Ученик косился на пленницу – понятно, парню не нравится. Нет в нём ещё настоящей ненависти к упырям да их подручным. Нет, не то чтобы совсем нет – она у каждого человека, – но от ума идёт. Бывало, высосут упыри даже и самого твоего близкого, кажется, голыми руками рвать их готов – ан как до дела доходит, так и нет ничего, один страх, одна пустота да дрожь в коленках.
К иным настоящая ненависть приходит – с опытом, с годами. Со знанием. А к иным – так и нет. Никогда.
Такие или гибнут, зачастую сами ищут смерти, потому что нельзя с кровососами выходить грудь на грудь без настоящей ненависти, а иные…
А иные – бегут. Уходят.
О таких мастер старался не думать.
Что ж до этого мальчишки – есть задатки, есть. Может научиться.
И тогда, до седых волос дожив, в свою очередь, возьмёт себе ученика.
Ошейник получался на славу. Хорошо, что вараны обученные и смирные, сами бредут себе по дороге, ими и править, считай, не надо, кроме разве что «но-о!» да «тпру-у!».
– Ну, давай, красавица. Застёгиваем… да не дёргайся ты, сказал ведь уже, никто тебя ни душить не станет, ни охальничать. Мы таким не занимаемся, мы упырей истребители, а не бандиты. Вот, теперь и потолковать можно.
Растрёпанная чародейка – округлое милое лицо, спутавшиеся волосы, карие глаза – избавившись от кляпа, против ожиданий мастера, не разразилась бранью, не стала угрожать жуткими карами, отнюдь нет.
Кое-как справилась с тяжёлым дыханием, несколько раз лихорадочно облизнула губы.
– Пить дайте, – странным, напряжённым голосом сказала она, не глядя охотнику в лицо. – А потом мне… э-э-э… по нужде надо. Не бойся, не стану я тебя чарами доставать. Все знают, что у вас не все дома, у тех, кто за вампирами гоняется. И убери, пожалуйста, от моей шеи этот ножичек, у твоего подмастерья руки дрожат, словно он джанга накурился. И вообще… мне нужно… о-ох! – Она резко отвернулась, словно немалым усилием загнав обратно готовые вот-вот вырваться слова.
Слова, которые ей явно не следовало произносить.
«Она точно сама с собой борется», – невольно подумал мастер.
Он нахмурился, но ножичек так и остался у белого горла волшебницы, рядом с надетым ошейником.
– Ты, милая, нам приказы не отдавай, – прежним ласковым голосом сказал старший охотник. – Мы тебя застукали с упырицей. Ничего хуже этого и придумать-то нельзя, большей низости. Зверь убивает, потому что жрать хочет да детёнышей кормить. А упырь – потому что ему убивать нравится. Поэтому, красавица, давай так – напоить я тебя напою и в кусты отпущу, а потом ты мне всё расскажешь. Кто у вас умный такой решил с кровососами якшаться, что это за тварюку красную вы сюда магией притащили, и вообще. Поняла, золотце? А иначе – ты сама знаешь, что мы, охотники, с теми делаем, кто упырям служит.
Судя по заскрипевшим зубам, волшебница знала.
– Ну, давай по порядку. Как тебя звать-то, дорогуша?
– Марион Циммерс.
Мастер вздохнул.
– Брешешь, красавица и даже не прикрываешься ничем. У меня ж все твои колечки-амулетики. Они на имя твоё отзываются, как собачки верные.
– Чепуха, – фыркнула волшебница. – Просто у тебя, борода, магические способности, и немалые. Правда, неразвитые, искалеченные. И от того ты вечно на нас, истинных чародеев, злобишься. Я для того и соврала, чтобы тебя проверить. Ладно, бес с тобой. Корделия Боске, magister magicae и прочее, и прочее, и прочее. Ну, доволен теперь? Ы-ых, да что это такое-то!.. – неожиданно завернула она, закусывая губу и вновь зажмуриваясь. – Прокля-а-атье…
– Э, послушай, что за представление? – несколько взволновался мастер. – У тебя в плече дырка, но небольшая, аккуратная, чистая. Я обработал по всем правилам, и уж поверь, красавица, мне в жизни самых разных ран столько перевязывать пришлось, что любого лекаря за пояс заткну, скажу без лишней скромности. Что прикидываешься-то? Лежи себе спокойно, сказал уже, отпустим тебя скоро, коль всё как есть расскажешь!
– Я… со мной… это не рана… – Волшебница вдруг залилась густым румянцем. – Мне надо… мне очень надо…
– Хорошо, хорошо, понял я уже, тебе в кусты надо, – кивнул мастер. – Свожу. А ты поведай мне, мамзель Корделия, как ты, магистр магии, дошла до жизни такой.
Та попыталась было фыркнуть презрительно, однако эффект получился совсем иной. Какой-то комический полустон-полувыход. Корделия старательно пыталась не очень-то шевелить шеей.
– Воды-то хоть дашь? Обещал ведь. – Она глядела на него с жадностью, и это была отнюдь не жажда. Розовый язычок вновь прошёлся по полураскрытым губам.
– Воды дам.
Она забулькала поднесённой к губам фляжкой.
– Руки развяжи мне, добрый человек. До ветру сходить надо. Пожалуйста. А потом, если хочешь… ой, нет, этого я не говорила, не говорила!
– Да ты вообще ничего пока не говоришь, ерунду какую-то несёшь, да и только. И «добрый человек» с такой гримасой выговаривается, что ночью приснится такая – так и не проснуться можно.
– Да куда я денусь, с твоим-то ошейником! Даже если вас двоих упокою. Проволочка-то небось тонкая!
– Тонкая, – кивнул мастер.
– Сам не забудь щёлочи подбавить, – нервно сказала Корделия. И вновь облизнула губы, прикусила нижнюю перламутровыми зубками.
– Не забуду. Охотники ни о чём не забывают.
Руки чародейке он и впрямь развязал. Остановил варанов. Корделия, яростно растирая затёкшие кисти, и впрямь двинулась в кусты.
– О-твернитесь… – жалобно и слабо проговорила она. – Проклятье, да что ж это такое-то… кольца верните, гады! Они мне нужны – иначе не… иначе я… Да не колдовать, едрит вас обоих, они мне для… Я ж сейчас… сейчас… – Она сглотнула, странно согнулась, зажимая руки между коленями и одновременно кривясь от боли в раненом плече. – Никуда я не денусь! Ещё не хватало от двух умалишённых погибать! – Последние слова она выкрикнула так, словно всходя на эшафот.
– Отвернись, – потянул мастер ученика за рукав. – Не срами её.
Юноша послушно отвернулся.
И точно, чародейка никуда не делась. Вернулась и сама протянула руки.
– Вяжите. Давайте-давайте, только нож уберите. Вам же спокойнее будет, может, не будете так дёргаться и прыгать.
Мастер, как и обещал, связал ей запястья и щиколотки надёжно, на совесть.
– Теперь говорить будешь, красавица?
Корделия пожала плечами. Правда, с известной осторожностью.
– А куда мне деваться-то? Спрашивай.
Она по-прежнему ёжилась и ёрзала, то и дело стискивая зубы или прикусывая губу, словно борясь с чем-то в самой себе.
– Так я уж спросил: что затеяли да кто всё это измыслил?
– Кто измыслил? Так я и измыслила. Я, как-никак, магистр. У меня своё направление.
– Своё что? Направление? Направление своим не бывает, красавица. На восток бывает направление, на горы там иль ещё куда, а не…
– Эх ты, серость! Направление – значит, я над этим работаю. Над особыми качествами вампирьей крови и иных, гм, partes corporis. Они обладают весьма выдающимися характеристиками и потому… впрочем, чего я. Ты ж не поймёшь.
– А что за страховидлу вы с упырицей сюда явили?
– Много ты, охотничек, углядеть успел… – процедила сквозь зубы Корделия. – Это, чтоб ты знал, поимщик мой, daemon incarnatus est, демон воплощённый. Магическое существо, обитатель иного бытийного плана, исследование какового…
– Магическое существо? Когти-то у него вельми немагические, самые обычные!
– Ну и что? Они там все такие. Пойми ж ты, охотник, я на пороге величайших открытий. Lamia sanguine, сиречь кровь вампиров, она настолько потентна, что для целого ряда высших чар её просто ничем не заменить. Вот поэтому я и была здесь. Доволен?
– Не, – помотал головой мастер, не оставляя прежнего полудурашливого тона. – Мы люди простые, как говорено уже. Мне иное знать надобно. Как с упырями ты, раскрасавица, сносилась, с какими, о чём сговаривалась. Чем расплачивалась, что им в тебе?
– А полного изложения теории абсолютных превращений тебе не надо? – огрызнулась Корделия.
– Не. Они мне ни к чему, превращения твои. А вот упыри – так очень даже да. Говори давай.
Волшебница закатила глаза. Мастеру приходилось признать, что держится она неплохо, даже очень.
– И что ты сделаешь с этим знанием, охотничек? Засолишь или замаринуешь?
– Это уж моё дело. Начинай, я слушаю.
– Ну, пеняй на себя, коль не вникнешь. Значит, так. Quod demonstrari многими заслуживающими доверия источниками, кровь вампиров potens artificati est, то есть является могущественным артефактом.
– Это я уже слышал, красавица.
– Не перебивай! Сам напросился. Артефактная природа вампирьей крови обусловлена их inhaerens facultatem, способностью усваивать как спиритические свойства крови своих жертв, так и имманентные магические потенции окружающей нас природы. Орифрей из Герместы, основоположник вампирологии, полагал, что причина этого…
– Оставь причины. Как сносилась с упырями? Как с ними стакнулась? С кем? Через кого?