Шрам он заполучил, когда в Припроливье пришла беда, неведомое лихо оживляло, тормошило кладбища и погосты – маги называли это мудрёным словом «некроэпизоотия». Мертвяки вылезали из-под земли, и не просто мертвяки! Неведомые чудища, одни – на манер громадных костистых псов размером с пони и лишённых шкуры, другие – и вовсе страх страхов. Драконы, чистые драконы, только из одних костей.
И почти неуязвимые для обычного оружия.
Множество людей мертвяки задрали, костяные драконы, словно курицы на яйца, усаживались на погостах, из-под гузна их вылезали новые костецы. Солоно было в Гнилогорье, худо в Рудном королевстве; но главные полчища мёртвых попёрли прямо на Предславль.
Где их и встретило ополчение княжества во главе с молодым тогда князем.
Мастер, тоже молодой, был в том войске. И магов много…
Сдюжили тогда, одолели. Великой ценой, но одолели.
И – не стало мертвяков ходячих, кончилась «некроэпизоотия», хотя нет-нет да и появлялся где-нибудь одинокий труп, которому в могиле не лежалось.
Но один, а не тысячи.
Одна напасть сгинула, а вот упыри – остались, и против них большой дружиной выходить нету смысла.
– Вернулся, княже. – Они говорили на общем языке, распространённом по всему Припроливью и во владениях Империи Креста. Но вот титул владыки, «княже», мастер старательно произнёс на родном наречии хозяина.
– Нашёл ли ты, – князь смотрел мастеру прямо в глаза, а рука тискала эфес кинжала, – убийц моей младшей дочери?
– Нашёл, княже. – Мастер медленно, с усилием опустился на одно колено. – Вот.
Из кожаного мешочка на посыпанную мелким песком дорожку выпали восемь длинных, острых, вытянутых, словно иглы, клыков, каких не найти ни у одного зверя. Их не сломать, не затупить – ничем. Вдарь по ним пудовым молотом, и то ничего не сделается. Выбить, выломать, выковырять из челюсти вампира их можно, а вот раздробить – никак.
Одна пара поменьше – и видно, что добыта раньше других.
Оставшийся безымянным мальчишка-упырь, которого они с учеником взяли первым.
Князь Предслав вздрогнул. С хрустом стиснул кулаки. Плотно сжатые губы побелели, глаза сощурились. Не чинясь, князь тоже встал на колено рядом с мастером, склонился над брошенными на песок упырьими клыками.
– Вот эти вот свежие совсем, – без выражения проговорил он, глядя на засохшую кровь и ошмётки мяса у корней. – Несколько дней, может, неделя. Так?
– Так, княже.
Серые глаза Предслава на миг призакрылись, сквозь зубы вырвался шипящий полувздох-полустон.
– Которые… нет, погоди. Сам скажу. – Ладонь князя, не касаясь, зависла над клыками, дрогнула. – Вот… вот эти? Ведь верно?
– Верно. – Мастеру стало не по себе, хотя он этого и ждал. – Угадал ты, княже.
– Да не угадывал я, – поморщился тот. – Почуял. Еленка… она… – и тут голос его вдруг сломался. – Почему её? Почему, мастер, а?! Весёлая, добрая, словно зорька весенняя, все её любили. Только жить начинала. И вот… она… – Голова князя упала на грудь, лоб изрезали даже на вид болезненные складки.
– Упыри всегда таких, как княжна покойная, выбирают, – кашлянув, осторожно проговорил мастер. – Светлых. Любимых. Беззащитных. Слабых. Добрых. Кому злоба неведома. По ним и бьют, нет для выродков этих большей радости, чем наши слёзы, чем наше горе.
Князь мрачно глядел на валяющиеся клыки.
– Вот эти, значит… верно меня к ним потянуло сразу, так бы и раздавил, в пыль бы стёр, раскрошил! – Он тяжело выдохнул. – Расскажи мне всё, мастер. Как это было. Жаркий бой, видать, приключился, судя по тому, как тебе досталось. К лекарю тебе нужно, почему ты не…
– Прости, княже, но не помогут тут обычные лекари. Только я сам, да ещё кое-кто из знающих. Обычный врачеватель ничего не сделает, только напортит. Я уж как-нибудь справлюсь.
– Как-нибудь… – покачал головой владыка. – Смотри, охотник, на всё твоя вольная воля. Я словам твоим верю и надеюсь, что ты из глупой гордыни себя жизни не лишишь, помощь отказываясь принять.
– Не лишу, княже. Нет у меня ни гордыни, да и просто гордости. Любую помощь приму, если хоть на одного упыря с того меньше станет.
– Что ж, тебе виднее. А теперь рассказывай, да не упускай ничего!
Князь слушал в молчании, не перебивая. Лишь раз по его знаку примчался всё тот же служка, принёс на подносе два кубка и глиняный кувшин лёгкого ароматного вина. Пилось оно легко, словно вода.
– Как её звали?
– Морриган, княже.
– Морриган… не нашенское имя. Западное.
– Именно, княже.
– И… как она умерла? В деталях рассказывай, мастер, ничего не упускай! Ты за меня мою работу сделал, за дочь отомстил – я знать должен, как оно всё было!
Мастер рассказывал. Князь слушал, подперев здоровенным кулаком подбородок.
– Медленно умирала, значит? Мучилась?
– Медленно, княже. Очень. И мучилась. Выла так, что я чуть не оглох.
Князь слабо улыбнулся.
– Вот Еленка бы не одобрила. Дескать, мёртвых не воротишь, а убийцу лютого, лиходея проклятого, душегуба кровавого мучить-терзать – таким же, как он, становиться. Всё правильно говорила. Редко у нас кого на шибеницу посылали, только когда вече всё приговорит, и золотые пояса наособицу приговорят, и купечество, и дружина… И соглашался я, дескать, негоже лютовать, дыба там, калёное железо… Казнишь кого – казни быстро. Не как при дедах-прадедах…
Мастер молча внимал.
– А сейчас я радуюсь, охотник. Веришь ли – не просто тому, что убийца дочери больше землю эту не топчет, воздух дыханием смрадным своим не поганит – но тому, что мучилась она, упырица эта проклятая. Морриган. Об одном жалею – что не от моей руки.
– На то мы есть, княже, – осторожно вставил мастер. – Не в обиду тебе будь сказано, но, отправься ты сам за дочерь любимую мстить…
– Знаю, – поморщился князь. – Схарчили бы меня упыри и косточек даже не оставили. А ты не одну даже, четверых взял!
Мастер скромно потупился, разводя руками – да, вот такие мы, мол.
– Награду тебе я увеличу. Троекратно. И не спорь! Я про тебя тоже многое ведаю, охотник. Знаю, сколько тебе за снадобья отдавать приходится. Знаю, сколько ингредиенты стоят. Так что бери и не кочевряжься, понял? Бери, ибо такова моя княжья воля, покуда я во Предславле хозяин!
– Кочевряжиться не буду, – поклонился мастер. – Но спасибо скажу. Не мастак я высокие слова говорить, а сейчас… спасибо тебе, княже. От тех, кому твоё золото эликсир нужный купит, благодаря чему я в нужном месте окажусь и в нужное время.
– Ладно славословить-то, – проворчал князь. – Клыки эти я у себя оставлю, коль ты не против.
– Не против, княже. Только держи их под крепким замком.
– Не учи учёного, – фыркнул князь. Поднялся с колен. – А теперь пошли. Отобедаешь за княжьим столом. И подумай, пока у старика Торфинна в постояльцах, – чем я ещё вашему цеху помочь смогу? Может, школу открыть, дабы такие, как ты, молодых бы учили, смену готовили?
– Княже… нельзя это так, в открытую. На упырей охотиться – то и призвание, и судьба, и… проклятие, наверное. Не купцам приказчиков выбираем, не прогневайся.
– Не прогневаюсь, – тяжело вздохнул тот. – Скажи мне только, мастер, где это было? Место какое?
Мастер помолчал.
– Тела забрать хочешь, княже?
– Хочу, – скрипнул тот зубами. – Спалить и прах развеять. Место очистить. Еленке на могилку прийти, честно поклониться…
Он подозрительно быстро отвернулся.
– Так что давай-ка, напиши мне вот прямо сейчас во всех подробностях, где эта падаль валяется.
Мастер повиновался. Князь следил, как из-под пера ползли не шибко ровные строчки.
– На гнилогорском тракте, значит… Скалу ту знаю, Гномий Палец она у нас зовётся. Что ж, как отобедаем, велю коней седлать – они-то поживее твоих варанов до места доберутся.
Князь ещё раз окинул взглядом написанное, спрятал грамотку. Ткнул мозолистым пальцем мастеру в грудь:
– А как надумаешь осесть где, так помни, охотник, для тебя во Предславле всегда место найдётся. И во граде, и у меня. А не доживу – Мстислав, мой старший, управит. Очень он сестру младшую любил…
– Благодарствую, княже. Да только не пришёл мне ещё срок.
– Знаю. Идём, охотник. Княгиня ждёт. И дети мои остальные. И стол накрытый. Идём, помянём княжну Елену, как положено, зная, что убийца её свой конец встретила…
– Во Братину? – Мастер голубиной почты глядел на старшего охотника.
– Туда. Спешное. – На старый коричневый прилавок из настоящего дуба легло короткое послание.
– Сто двадцать лиг, не близко!
– Знаю. Потому и плачу, как за особо спешное и с полными подтверждениями.
– Завтра будет твоё послание на месте. Ежели ответ пришлют, где тебя искать?
– Сам зайду.
– Slæmt tilfelli hans, – встретил мастера старый Торфинн.
– «Плохи его дела»? Что стряслось?
– Укусили его, так? – Торфинн шагал впереди мастера вверх по узкой лестнице своего постоялого двора. – Без чувств лежал, так?
– Да так, так! – не выдержал мастер.
– Тогда сам смотри. – И Торфинн распахнул дверь.
Юноша дышал тяжело и прерывисто, из-под охватывавшей плечо повязки лезла гнилостная зелень с прожилками жёлтого, словно пятно гноя. Дух возле раненого стоял тяжёлый; на щеках разливался лихорадочный румянец.
– Illa.
– Сам вижу, что плохо, – буркнул мастер, делая шаг к ученику. «Эх, парень, парень, что ж ты… Выходит, не дождёмся мы помощи?»
– Лучших голубей послал? – осведомился Торфинн, хотя ответ мог угадать бы и так. – Тогда завтра ответ будет.
– Голубятник сказал – послезавтра…
– Не знаешь ты мэтра Бонавентуру. Он этим птичкам такого в кормушку подсыплет, что полетят как ошпаренные. – На сей раз Торфинн обошёлся даже без излюбленных своих словечек на родном языке. – Жди завтра вестей. Я внучку на почту отправлю.
«Если мальчишка до утра доживёт, – подумал мастер, глядя за запавшие глаза юноши. – Чем его вытаскивать теперь, почти всё, что было, уже истрачено…»