Хорошо отдохнув, с величайшей осторожностью я спустился еще на несколько метров, пройдя благополучно опасное место немного стороной. Но вот из-под левой руки обломился большой кусок скалы и сшиб камень, на котором стояли ноги. Какое-то мгновение все мое тело еще висело на одной правой руке, пока пальцы не соскользнули, и я стремительно полетел вниз, дико крича... Потеря сознания произошла одновременно с ударом при падении, и я ничего не почувствовал...
Сколько прошло времени, неизвестно. Когда я открыл глаза, то сразу не мог сообразить, что случилось, и, только когда сел, понял все: самое главное — жив! Но левая нога, казалось, налилась свинцом, ныла и не давала пошевелиться. Содрогаясь от боли, я прислонился спиной к камню и начал размышлять. Остаться здесь и ждать? Но ведь охотники вернутся дня через два-три, а я за это время замерзну. Ночи холодные. Костер развести нечем — спички я не взял. Значит, надо как-то добираться до палатки. Но как это сделать? Избитое тело болело от множества ушибов. Левая нога не действовала. Сняв с себя ружье и другое снаряжение, которое почему-то сохранилось, я стал ощупывать ногу. Она была в крови от ссадин и ударов. Когда я обнажил ногу выше колена, то испугался, с какой быстротой она начала опухать. Было ясно, что я вывихнул ее в колене и без помощи людей мне отсюда не выбраться. А если охотники задержатся в бухте Бичевник или начнется опять шторм? Нет, надо что-то предпринимать немедленно. Смочив в луже воды носовой платок, я освежил им немного кровоточащие ссадины на ноге и сделал попытку встать. Но адская боль во всей левой части туловища, начиная от шеи и кончая пяткой, бросила меня на землю. В ушах звенело. С минуты на минуту от боли можно было впасть опять в бессознательное состояние.
При третьей попытке мне удалось, опираясь на винчестер, встать на правую ногу. Я долго стоял, не решаясь двинуть левой ногой. Наконец осмелился, двинул — адская боль в один миг охватила все тело, в глазах потемнело, и я без чувств упал на землю. Впрочем, это было только минутное забытье. Сразу же сознание вернулось, но боль в левой ноге не унималась. Ясно было одно — идти дальше невозможно. Оставаться здесь тоже нельзя. Если бы нас было двое, один мог бы дернуть меня за ногу и выправить вывих, но что можно было сделать одному?
Я осторожно сел и осмотрелся. Рядом торчал из земли гранитный утес в рост человека. Что, если привязать к нему ногу, а самому попробовать дернуться? Веревка у меня была в рюкзаке за спиной. Я достал ее и привязал один конец к ступне больной ноги. Но при мысли о том, как это будет больно, я весь обмяк и понял, что у меня не хватит сил дернуть привязанную ногу достаточно сильно. А натягивать постепенно — это ведь все равно, что тянуть из себя жилы собственной рукой. Поспешно, трясущимися пальцами, я развязал веревку. Надо придумать что-то другое. И выход был тут же найден.
Я прочно привязал веревку к камню весом около пятнадцати килограммов. Затем с трудом вполз на выступ скалы с пологой стороны, изнемогая от боли в левой ноге, но держа веревку, которая была привязана к камню. Я дал себе немного отдохнуть перед тем ужасным мучением, которое меня ожидало. Но это был единственный шанс на спасение — один против девяноста девяти...
Усевшись поудобнее, я втащил на скалу за веревку камень и еще раз проверил, хорошо ли он привязан. Затем свободным концом веревки точно измерил расстояние от края скалы до земли. Оно равнялось двум метрам. После этого привязал камень к ступне больной ноги концом веревки длиной в один метр. Теперь все было готово. Не видя света от боли, я стал на правую ногу над краем скалы и поднял руками камень, привязанный к ноге. Мой расчет был прост: брошенный камень дернет больную ногу, не долетев до земли, и вправит ее... или нет... Будь что будет! Я зажмурился и бросил пудовый камень вниз... Раздался хруст в колене, страшная боль пронзила все тело, и сильным рывком за ногу меня сорвало со скалы и швырнуло вниз... Даже теперь, спустя много лет, я не могу без содрогания вспоминать об этих ужасных минутах самолечения!
Упал я на мягкую землю, а не на камни, как ожидал. Сознание работало ясно. Но я лежал и боялся пошевелиться: а вдруг все эти мучения напрасны и вывихнутую ногу не удалось вправить? Прошло порядочно времени. Становилось все холодней. Боль как будто стала меньше или образовалась привычка к ней. Нужно попробовать встать. К моему удивлению и радости, на этот раз удалось встать на ноги без всякого труда и мучений. Опираясь на винчестер и стиснув зубы от боли, я сделал несколько шагов, быстро переставляя здоровую ногу, как это делают хромые лошади. «Лечение» оказалось не напрасным. Можно было брести по тропе, опираясь на винчестер, как на костыль.
У первого же ручья я долго пил, смочил горящую голову, сделал мокрую повязку на колено и опять потащился дальше.
Это был ужасный, мучительный путь. Он тянулся целую вечность. В особенности трудно было на подъеме в кедровнике и на перевале. Пришлось ползти, царапая в кровь лицо и руки о торчащие сухие сучья. Подниматься можно было только на одной правой ноге, и под конец ее колено стало «самовольно» подгибаться от перенапряжения.
Зато спускаться было легче. По ту сторону перевала еще сохранился зимний снег, и я, сидя, скользил по нему не менее полукилометра, дав отдохнуть правой ноге. Но, когда снег кончился, начался опять такой же мучительный подъем на предпоследний перевал.
Только в три часа ночи я добрался до палатки, смазал йодом раны, заполз в спальный мешок и мгновенно уснул.
Проснулся я в час дня. Все тело ныло, особенно болела нога. Насильно съев половину пресной лепешки, я с наслаждением напился холодного чая. Часа через два опять уснул и проспал до следующего утра.
Все тело горело. Весь день пил только холодный чай. Вероятно, была большая температура. Есть не хотелось. Несколько раз массировал руками больное колено; по-прежнему оно выглядело страшно. В море опять шумит шторм, и по палатке хлещет дождь. Что, если охотники выехали из Бичевника и шторм захватил их в океане?
На следующий день опухоль на колене заметно спала. Я попробовал встать, это удалось сделать без труда. Впервые за эти дни захотелось есть.
Еще через день я уже свободно бродил около палатки, правда сильно прихрамывая и опираясь на весло. Шторм не стихал. Охотников не было. Так прошло еще двое суток, и от опухоли не осталось и следа. Теперь можно было ходить без подпорки, слегка только прихрамывая.
Шторм ночью стих. Но море шумело высокими волнами. Все заволокло туманом. И, несмотря на это, охотники приехали. Я обрадовался мрачному Пиотровичу с такой искренностью, что он даже улыбнулся, пробурчав:
— Так варнаков и не дождались. Перевернуло их штормом, чево ли? Язви их...
Иванов «перевел» мне эту фразу: сейнера они не дождались. Упаковали свою добычу, все подготовили к отправке и оставили ждать судно своего третьего товарища, а сами приплыли ко мне ловить сивучат.
К вечеру волны совсем утихли, и с утра мы решили ехать в шлюпке к лежбищу. Я не сказал охотникам о своем приключении. Но Иванов заметил мое прихрамывание, однако или не придал этому значения, или постеснялся спросить.
Утром впервые я увидел океан совершенно спокойным, почти как озеро. Мы уселись в шлюпку и всего за полтора часа доехали до лежбища, часто сменяясь на веслах и нажимая вовсю.
В крохотном заливчике поднимался дымок костра, белела палатка охотников Шемяченского колхоза и была привязана шлюпка. Мы застали их за утренним завтраком. Они удивились, увидав нас. По их словам, сивучата стали появляться на соседних лежбищах начиная с 20 июня, и они думали, что мы уже произвели отлов и уехали. Приплыли они вчера вечером и убили несколько самцов с края лежбища, случайно не затронув основного стада. Очень много они видели на воде и на берегу трупов новорожденных сивучат — жертв шторма. Волнами беспомощных сивучат смывало с берега и разбивало о камни.
Они охотно согласились помочь нам. «Вот кого надо было бы нанять для отлова», — с грустью подумал я...
Когда две шлюпки полным ходом вылетели из-за мыса, среди сивучей началась невероятная паника. Они с шумом бросились в море, поднимая каскады воды.
Самки, которые занимались до этого кормлением детенышей, с испуганным ревом метались по камням. Детеныши еще не умели плавать и, жалобно блея, как барашки, расползлись в разные стороны. Самки хватали их за шиворот и перетаскивали с места на место. Но страх перед людьми пересилил материнскую привязанность, и вскоре камни очистились от сивучей. Остались одни ползающие темные детеныши. Матери плавали тут же, у берега, высоко выставив из воды головы и с ужасом глядя на то, что происходит с их детьми. Их жалобный рев теперь заглушал басы самцов.
Начался ветер. Высадиться на берег было очень трудно. Волны, хотя еще и небольшие, все же могли легко разбить шлюпки о камни. Надо было в промежутке между двумя волнами успеть выскочить на камни, но при этом не поскользнуться на их жирной поверхности, покрытой испражнениями сивучей. Камни лежбища были отшлифованы сивучами за многие века пользования ими этим местом.
Выскочив на берег, мы бросились ловить сивучат, заталкивая каждого В отдельный мешок. Новорожденные сивучата оказывали яростное сопротивление.
Они мертвой хваткой повисали на унтах и ватных брюках, а если такой «ребенок», до полутора пудов весом, хватался за мешок, то приходилось заталкивать сивучонка вместе с мешком в другой мешок, потому что оторвать его было невозможно.
Общими силами удалось поймать пятнадцать сивучат. Хорошо, что нам помогли колхозники. Ветер все усиливался, и оставаться шлюпкам в этом месте больше нельзя было ни минуты: их могло разбить о камни, и тогда они пригодились бы только на дрова, чтобы вскипятить чай.
Сивучат можно было наловить сколько угодно, но с большим количеством мне трудно было бы справиться с прокормом и перевозкой. Могло не хватить и молочного порошка. Жадность при отлове может погубить все дело.