Из окна вагона
Последние числа февраля. Скорый поезд несется на восток. Прогремело железо саратовского моста через Волгу, и вот пошли безбрежные казахстанские степи.
На оконных стеклах вагона мелкие капли дождя первой большой весенней оттепели. Снег посерел и пропитался водой. Кое-где показались проталины черной земли.
Чем дальше от Волги, тем становится холоднее. Наутро за окном снова зима. Всюду до горизонта белая степь, а по ней черной полоской пролегла железнодорожная насыпь, свободная от снега. Она, как бесконечная весенняя проталина, тянется с юга на север, чернея на сверкающей снежной пелене. А над ней, первой землей, уже летят вестники весны — одиночные жаворонки. Они поют на лету. Только смолкнет один вдали, а с юга уже звенит над полотном дороги новая песня перелетного певца, все ближе и громче.
Небольшая станция осталась позади. Далеко за семафор поезд провожают поджарые собаки. Они мчатся вперегонки, справа и слева, постепенно отставая от поезда. Собаки привыкли, что из вагонов бросают объедки, и каждая торопится схватить их первой.
Поезд медленно вползает на подъем. Все собаки давно отстали, и только одна гонится за поездом.
И вдруг — гуси! Шесть крупных диких гусей торопливо шагают по снегу в сторону от насыпи. Они совсем близко от поезда. Гуси летели ночью с юга и под утро из района оттепели попали в полосу похолодания. Под ними всюду оказались бесконечные снега и только чернела железнодорожная насыпь. На нее и спустились уставшие гуси. Возможно, они провели здесь не один день. Гуси с каждым днем слабели от голода. Они привыкли к проходящим поездам и перестали отлетать от них, а только отходили недалеко в сторону. Так и на этот раз, когда показался дымок нашего поезда, гуси вытянули шеи и насторожились. Поезд все ближе. Кудрявый пар и черный дым ветерок относит в сторону. Грохот нарастает. Вот поезд совсем близко, и гуси всем табунком поспешно отбегают в сторону по снегу. Только один старый гусак перелетел вправо от насыпи и сел на снег вдали от гусей, «отводя» врага на себя.
Поезд прогрохотал мимо. Но после него осталась собака. Она нашла газетный сверток, выброшенный из вагона, разорвала его и съела корки хлеба и кости жареной курицы. Облизнувшись, собака оглянулась и увидала гусака. Она бросилась к нему по твердому насту. Гусак взлетел перед самой собакой и медленно полетел в степь низко над снегом. Собака помчалась за ним.
Из окна вагона было видно, как гусь сел на снег и снова взлетел, когда собака добежала до него. Наконец они обратились в две черные точки, и чем кончилось преследование, осталось неизвестным. Вероятно, старый гусак отвел далеко в степь от гусей собаку, а сам вернулся к ним.
Утром на следующий день ярко засверкало солнце. Теплый ветерок с юга принес новую волну потепления. Всюду показались лужи и побежали ручьи. Проталины на вспаханной в прошлом году целине стали на глазах появляться из-под снега. Черные скворцы садились на них и сразу исчезали, сливаясь с черными пятнами размякшей земли. А кругом в воздухе звенели жаворонки, но уже не затихая вдали, а на одном месте, там, где скоро у них будут гнезда. И вот невольно представилось, как ослабевшие гуси теперь с жадностью кормятся на влажной земле. Хотелось верить, что эти первые у нас дикие гуси останутся живыми вместе с их вожаком.
Пернатые грабительницы
Майское утро на заливных лугах Иртыша встретило нас бодрой свежестью и миллиардами тяжелых сверкающих капелек росы на ветвях и траве. Мы оставили лодку на прибрежной песчаной косе и с удилищами на плечах пошли в глубь лугов, оставляя на еще невысокой траве мокрые, темные следы.
Запах цветущей черемухи наполнял воздух. Ее заросли были покрыты душистым цветом, как белой пеной. В кустах громко щелкал соловей, словно не в силах остановиться после чудесной майской ночи. Желтогрудые овсянки-дубровники пели, сидя на вершинах тальников. Они прилетели самыми последними из перелетных птиц и «закрыли» весенний перелет. А в начале августа их уже не увидишь на лугах: одними из первых они улетают на зимовки. Птенцы у дубровников растут так быстро, как ни у одной из птиц. Что поделаешь? Приходится поторапливаться — всего два месяца дома, короткий срок!
На берегу озера, еще не заросшего зелеными лепешками листьев кувшинок, мы стали разматывать удочки. Во время цветения черемухи хорошо клюют караси, вот почему, полные радостных надежд, мы торопливо забросили лески, не забыв, конечно, по обычаю рыбаков, поплевать на червей неизвестно зачем. Но поплавки замерли на поверхности озера, розовой от лучей восходящего солнца. Даже мелочь не шевелила червей. Первая неудача немного охладила наш пыл. Мы решили переменить место и попробовать рыбачить в другом конце озера.
Но едва мы прошли несколько десятков шагов, как неожиданно из-под ног с шумом взлетела дикая утка. Она тут же шлепнулась в озеро и с беспокойством завертелась в разные стороны.
У наших ног было ее гнездо с яйцами.
Стараясь не смять траву около гнезда, мы поскорее пошли дальше, чтобы не мешать утке выполнять ее материнские обязанности.
Вдруг утка бросилась к гнезду, не обращая больше внимания на нас, и торопливо села на него. Но было уже поздно: белые яйца в открытом на несколько минут гнезде заметила пара пролетающих ворон. Они нахально сели около гнезда по обе стороны. Утка шипела, поворачивала голову с приоткрытым клювом то к одной вороне, то к другой. Однако наглые грабительницы боком, воровски, подскакивали все ближе. Как по команде, они вдруг схватили утку за крылья и потянули с гнезда в разные стороны. Только поэтому они не могли сразу сдернуть ее с яиц. Утка отчаянно забилась и выдернула одно крыло. Тогда другая ворона сейчас же стащила утку с гнезда. В нем на миг забелели яйца. Утка бросилась на ворону, но та увернулась, а вторая ворона только этого и ждала — она схватила в клюв одно яйцо и полетела в сторону. Все это произошло так быстро, что мы не успели опомниться, и, только когда одна из ворон полетела с яйцом, мы бросились на помощь и прогнали грабительниц, бросая в них фуражками.
Но вредные птицы не улетели далеко. Они уселись на кусты черемухи, нахохлились, плотоядно зевали, и весь их вид теперь говорил, что они приготовились к длительному ожиданию. К гнезду они боялись приблизиться, и утка спокойно сидела на яйцах.
Долго лежали мы в траве, смотря на неподвижные поплавки. Рыба сегодня совершенно не клевала, хотя три дня назад мы наловили здесь полведра крупных золотистых карасей. Не разгаданы еще тайны клева наших рыб, что поделаешь!
Толстая ветла наклонилась с берега над водой, отражаясь в ней, как в зеркале. В дупле было гнездо скворцов. У них со дня на день должны были вылупиться птенцы, а пока что черный скворец, поблескивая зеленоватым зобом, еще распевал на ветке, склоненной над водой. Каким только голосам птиц не подражал он с удивительной точностью: бил перепелом, тонко попискивал пеночкой, кричал чибисом, посвистывал куликом, иволгой — одиннадцать голосов разных птиц насчитал я в промежутках между его собственными трелями. Но что удивительно—скворец не подражал голосам ни одной из птиц далеких жарких стран, где он провел полгода на зимовке. Оказывается, скворцы подражают голосам только наших птиц. Вот это настоящие патриоты!
Солнце поднялось высоко, и пора было возвращаться домой. Но как быть с уткой? Вороны по-прежнему сидели, нахохлившись, на черемухе, и явно ждали, когда уйдут люди, чтобы расправиться с утиными яйцами.
Мы безуспешно попытались прогнать их: вороны подпускали вплотную, а затем, лениво разгребая
крыльями воздух, перелетали недалеко в сторону и опять садились на вершины цветущих черемух, пуская вниз метель из осыпающихся белых цветочков. Они как бы заранее торжествовали, что переупрямят нас!
Утку надо было избавить от ворон во что бы то ни стало. Ведь это мы были виноваты в том, что она открыла свои белые яйца на несколько минут. Только ружье могло освободить утку от вороньей осады. И вот я зашагал к избушке знакомого бакенщика на речном перекате. Товарищ остался ждать около гнезда.
Савельича я застал дома. С очками на носу, привязанными к ушам веревочками, старик сидел на табурете и чинил сеть. Он удивленно сдвинул на лоб очки, услышав мою просьбу, и проворчал:
— Ружо тебе дать? Да ведь ты только с удочкой балуешь! Сроду не видал тебя с ружом. Ты и держать его, однако, не знаешь как.
Но все же он, кряхтя, встал с табурета и снисходительно сказал:
— Бери, мне не жалко. Сколь гнезд зорят эти твари — страсть! Проучи их, сынок. Только зря, однако, давно твои вороны улетели.
Савельич не спеша пошел в избушку за ружьем.
Время близилось к полудню, когда я вернулся с ружьем за плечами. Пение птиц на лугах смолкло. Только ласточки с веселым щебетанием носились над самой водой озера, освежаясь купанием. То одна из них, то другая с разлета касалась поверхности и тотчас взлетала вверх, отряхиваясь на лету и оставляя расходящиеся круги на воде. Вороны все еще сидели на черемухе. Товарищ спал около гнезда.
Я взвел курок и направился к воронам. Но они сразу насторожились. От их спокойного вида не осталось и следа. Испуганно озираясь, вороны перебирали крыльями, как-то подтянулись и готовы были вот-вот взлететь. Но ведь совсем недавно мы подходили к ним вплотную! Неужели вороны поняли, что у меня в руках ружье?
Не подпустив меня на выстрел, вороны перелетели дальше и уселись на самые вершинки, испуганно озираясь.
Только осторожно пробираясь по густым зарослям, я незаметно подкрался к воронам шагов на семьдесят. Заросли кончились. Дальше шла открытая поляна. Оказалось, вороны выбрали хорошее место для наблюдения за мной. Я просунул ствол ружья через куст шиповника, прицелился немного выше ворон и выстрелил.
Обе вороны рванулись в стороны и, отчаянно махая крыльями, быстро скрылись из виду.
Когда через неделю мы приехали опять рыбачить на это ©зеро, утки в гнезде уже не было. Только скорлупки лежали около гнезда, и по ним было хорошо видно, что утята благополучно вывелись и мать увела их на озеро.