Ее и остальных женщин еле удалось унять.
— Скажите, Мария Ивановна, вы не знали учитедя Вовка? — спросил Баженов.
— Прокипа Федоровича? Вин же всем нам був як батько!
— Где же он? Где его дочка с сыном?
— Ой, голубе, не було их з нами, нема их в живых!
— А может быть, Вовк и его дочь с сыном тоже спаслись?
— Та вы що? Гляньте кругом. Кажу ж вам, тильке мы спаслись, та старый дид.
— Вы что-нибудь знаете точно?
— Писля того, як гитлеровец стукнув прикладом Про-кипа Федоровича по голови, тому уже мисяцев висим, у нього виднялысь ноги. Я казала Лели, тикайте до лису. А вона — не можу я кинуть хворого батька. От и осталась…
— Где ж они, где?
— А вы хто им будете?
— Мой друг — муж дочери Вовка.
— Кажу вам, нема в живых ни Лели, ни сына. Спалили их! Тильке дид, батько Вовка, остався.
— Покажите их хату! Старый-престарый дедок, сидевший на поваленных воротах, прошамкал:
— Один тильке я, бидолаха, застався у живых. Шо там взрослых, дитей и тих, иродови души, загубили!..
Единственное, что уцелело, были большие дубовые ворота, лежавшие на земле. На них мелом было выведено: "Мюллер". Стрелка показывала на запад.
Офицеров окликнула рослая, сильная и очень властная с виду пожилая женщина с сухими сверкающими глазами. Она назвала себя Солодухой.
— Чи пиймали Мюллера? — спросила она. — Так шо если пиймали, зменяемо наших двоих на нього. И тогда мы сами, селянки, расквитаемось з Мюллером. Кат из катов! Уси пожары — дело его рук. У си грабежи, уся кровь — усе через нього, чертова Мюллера! Мы вам за нього наших двох отдадим.
Оказалось, что женщины каким-то образом сумели взять в плен двух гитлеровцев. Они их держали в подвале. Пленные — сержант и унтер-офицер — были связаны. У них вынули изо ртов кляпы, развязали их и стали задавать им вопросы.
— Из какой дивизии? — спросил Баженов по-немецки
Не успели они ответить, как вспыливший вдруг Андронидзе кинулся на сержанта и закричал:
— Зачем прикидываешься немцем, сволочь продажная, предатель! Не спрячешься. Ну? Не будешь отвечать, застрелю, как собаку!
— Ка-ак! Русский?! И меня обдурил! — Солодуха бросилась на пленного.
Баженов и Андронидзе еле высвободили его из рук разъяренной женщины.
— Товарищи, не виноват!
— Кто тебе здесь товарищ, подлюка?!
— Не виноват! Вот, ей-бегу, все случайно! Пришлось надеть немецкую форму: ведь хотел бежать к своим. Другого пути к освобождению не было!
— Молчать! — бросил Андронидзе и обратился к женщине: — Расскажите, как вы их задержали.
— Гитлеровцы начали отступать, — взволнованно заговорила женщина. — Эти двое зашли в мою хату. Тогда еще село не горело. Искали еды. Искали мою дочку, она пряталась в сарае. Я испугалась, что найдут и снасильничают, и решила их угостить. Самогоном. Когда окосели, оглушила, связала. Дочка помогла перетащить их в подвал.
Пленные стояли, с тупым равнодушием глядя в пространство. Андронидзе расстегнул планшет и приготовился к допросу. Баженов внимательно вглядывался в лица пленных, прикидывая, что могло быть им известно — помимо стереотипных данных — о новом оружии Гитлера.
И тут подошла к Баженову седенькая, тоненькая, как подросток, старушка с растрепанными волосами. Казалось — дунь ветерок, и она упадет. В руках у нее был букетик ярко-красных искусственных роз на стеблях из проволоки, обмотанной зеленой бумагой, с зелеными же листочками, вырезанными из перьев.
— То огонь, огонь! — выкрикивала старушка, перебрасывая алый букетик из одной руки в другую, будто жег он ей пальцы.
— Бери цей огонь, — протянула она букетик Баженову, — верни його катам проклятущим! Пусть сгорят их души…
Безумный взгляд старухи встретился с глазами Баженова. Букетик дрожал и прыгал в ее руках, и сама она дрожала, протягивая его офицеру. Он взял этот алый букетик, и в горле у него застрял какой-то ком; он только кивал в такт старушкиному "То огонь, огонь" и не мог ни слова сказать.
В это время один из пленных, тот, что был русским, в два прыжка выскочил на улицу и кинулся наутек. Он петлял, падал, прыгал, падал и снова вскакивал. От неожиданности Баженов забыл об автомате, висевшем на плече, стрелял из пистолета и не попадал.
Андронидзе схватился за автомат Баженова. Тот, кривя губы, вырвал свой автомат, перевел дух, прицелился как мог хладнокровнее и выпустил короткую очередь.
Беглец споткнулся и упал, приподнялся и пополз. Задыхаясь, Баженов и Андронидзе побежали к нему, совершенно забыв о втором пленном.
Предатель, помогая себе рукой, быстро подползал к толстому дереву. Он поднял руку — возле уха Баженова свистнула пуля. Баженов влепил еще одну очередь в предателя. Тот упал на спину.
— Эх, ишак! — раздосадованно вскрикнул Андронидзе и даже схватился рукой за автомат Баженова. — Ну зачем стрелять в голову? Какой источник сведений пропал! — И, не переведя духа, с уважением добавал: — Молодец! Точно стреляешь!
Он обыскал убитого, взял у него карту, пистолет "вальтер", снял широкий холщовый, засаленный, тяжелый пояс с золотом, спрятанный на теле, под нижней рубахой, в котором среди прочего обнаружились золотые коронки, кольца, браслеты и семнадцать ручных часов.
Второго пленного тесным кольцом обступили женщины. Они собирались "порешить подлюгу фашиста". Андронидзе приказал пленного не трогать. Он пойдет с ними: До самого автобуса их провожала Солодуха. Она все настаивала, словно опасаясь, что они это забудут:
— Я вам его поймала, я! Если поймаете Мюллера, то отдайте нам…
Шифровальщик вручил Баженову приказ начштаба — быстрее двигаться вперед. Подполковнику Синичкину Двекелян не смог передать донесения, так как шифровальщика у полковника не было, а коды у них различные. Баженов попробовал связаться по радио с подполковником и клером[4]объяснить ему это, но связаться не удалось. Надо было двигаться вперед.
"Подполковник и сам догадается, почему не радирую", — решил Баженов.
Перед тем как сесть в машину, он тронул Андронидзе за плечо и, хмурясь, напомнил:
— Сысоев сказал так: если обнаружишь семью, то радируй, если нет — тоже сообщи. А семья, похоже, погибла. Так и радировать?
— Зачем? Думаешь, шинель делает сердце железным? Год я с ним дружу, а он ни разу не жаловался. Радируй — "не обнаружил". Вернемся, поговорим. Поймет.
За селом орудийные выстрелы слышались явственнее. Шофер вопросительно поглядывал на Баженова. Тот молчал. Вскоре они увидели у дороги наши орудия. Бойцы, кое-как окопавшись, спали. В лощине, в кустах, стояли повозки, на них минометы. Рядом паслись лошади.
Баженов и остальные офицеры вышли из машины. Их ожидала группа офицеров во главе с майором. Он был немолод и сдержан. Баженов назвал себя.
Майор кивнул Андронидзе, как знакомому.
— Командир передового отряда — майор Тарасов, — сказал он. Затем представил других.
Баженов объяснил свою задачу и спросил, почему майор Тарасов не шлет донесений, почему отряд задерживается.
— Значит, моего боевого донесения, посланного с санитарной машиной, комдив еще не получил, — задумчиво сказал Тарасов. — А радиограмм не посылаю — рация отказала. Головная походная застава моего отряда в двух километрах отсюда ведет бой с танками и пехотой противника. Встречный бой перешел в оборону с той и другой стороны. Моя застава заняла рубеж по восточному берегу речки Гнилушки. "Тигры" атакуют из леса. Пехоту противника рассеяли.
Баженову очень не нравилось это "пехоту рассеяли", попадавшееся в сводках. "Уничтожили" — это ясно, а "рассеяли"? Пехота рассредоточилась, вот и все. Нашел, чем хвастать.
— Как только саперы наладят разрушенный мост, чтобы могли пройти танки, артиллерия, повозки, сейчас же выступаю, — снова заговорил Тарасов. — А сейчас я почти всю свою артиллерию отправил вперед, чтобы огневым кулаком сломить сопротивление и двигаться дальше. Разведчики пошли в обход справа. А пока, — он показал на спящих в цепи бойцов, — люди отдыхают. В деревнях на большаке — ни сена, ни зерна, все сожжено; наши лошади на подножном корму. Полчаса назад мы отбили у немцев стадо коров и отдали его колхозникам. Они загнали скот в лес. Мы добили хромого быка и варим еду. Скоро будет готова. Не закусите с нами?
— Не помешает, — Андронидзе взглянул на Баженова.
— Не считайте меня сухим педанте"! — сказал Баженов, — но ведь до Гнилушки путь свободен! Там и заправимся, чем АХО расщедрилось. А если противника гонят дальше?
— Мне бы донесли, — возразил майор Тарасов. — Сейчас кухня отправится кормить бойцов на головную заставу, там и поедите.
Баженов торопил своих радистов, сразу же занявшихся ремонтом тарасовской рации. Один из них отозвал Баженова в сторону и сказал:
— Сверху только сейчас сообщили: перехвачено сообщение "Рамы", которое та вела клером. "Рама" указала координаты, в которых движется штабной автобус. Я проверил — речь идет о нашем автобусе. "Рама" вызывала самолет, чтобы нас долбануть, учтите.
— Учту! Сообщите всем нашим, и пусть пулеметчик будет наготове.
Баженов снова подошел к радистам:
— Как успехи, короли эфира?
— Накрылась рация!
— Рация капут!
— Сколько у нас раций?
— Три.
— Временно передайте одну майору.
— Товарищ лейтенант, обратно не получим! Возьмите расписку.
— Пишите расписку, товарищ майор, на рацию и на два комплекта питания, чтобы вы на антенне могли держать с нами связь на шестнадцать километров.
— Расписку радистам мой начштаба даст. За рацию спасибо, — вяло сказал Тарасов. — А почему вы сказали о связи на шестнадцать километров? Вы же будете двигаться с нами.
— С тобой, дорогой, только шашлык готовить можно, — усмехнувшись, заметил Андронидзе. — Наш автобус помчится вперед, прокладывая путь твоим танкам, артиллерии и пехоте. — И уже серьезно он спросил: — Почему двигаетесь по большаку? Держу пари, если бы шли проселками, давно были бы у Днепра.