– Да. Только это совсем не просто, Роджер.
Она, разумеется, была права. Это совсем не просто.
– И ради этого ребенка ты решила пожертвовать всем? Даже мной?
– Да. Даже тобой.
– Даже если бы мне пришлось заплатить за это жизнью?
Она тихонько потерлась виском о мое плечо.
– Нет, не настолько. Ты прекрасно знаешь – я считала, что он просто сможет уговорить тебя подписать рекомендацию.
– Ты правда в это поверила, Диана?
Она не ответила.
– Правда, Диана?
– Да. Мне так казалось, по крайней мере. Можешь считать, что я хотела в это верить.
– Настолько, что согласилась подложить резиновую капсулу с дормикумом мне на сиденье?
– Да.
– А в гараж ты спустилась, чтобы отвезти меня в то место, где он меня уговорит, правильно?
– Мы ведь уже все с тобой обсудили, Роджер. Он сказал, что это наименее рискованный способ для всех. Мне конечно же следовало понять, что это безумие. И я, наверное, понимала это. Не знаю, что еще тебе сказать.
Мы лежали и думали каждый о своем и слушали тишину. Летом мы могли слушать дождь и ветер в листве деревьев нашего сада, но не теперь. Теперь все кроны стояли голые. И безмолвные. Одна надежда – когда-нибудь снова придет весна. Может быть.
– И долго ты была влюблена? – спросил я.
– Пока до меня не дошло, что я наделала. В ту ночь, когда ты не вернулся домой…
– Да?
– Мне хотелось только одного – умереть.
– Я не про него спрашиваю, – сказал я. – Я имел в виду – в меня.
Она тихонько рассмеялась.
– Откуда же я знаю – ничего пока еще не кончилось!
Диана не лгала почти никогда. Не потому, что не умела, – Диана необыкновенно одаренная лгунья, – но потому, что не давала себе такого труда. Красивым людям это ни к чему, им незачем овладевать теми защитными механизмами, которые мы, прочие, развиваем в себе, чтобы было чем ответить, когда нас отталкивают и отвергают. Но когда женщины вроде Дианы все же решают солгать, то лгут смело и успешно. Не потому, что они менее нравственны, чем мужчины, а потому, что лучше владеют технической стороной этого дела. Именно поэтому я и отправился к ней тогда в последний вечер. Потому что знал: она – превосходная кандидатура.
Тогда, заперев за собой дверь, я постоял в холле, слушая ее шаги, потом поднялся по лестнице в гостиную. Я услышал, как шаги замерли, потом мобильник упал на журнальный столик, а следом шепот, задыхающийся от плача, – «Роджер…», – и тут слезы хлынули у нее из глаз. И я не пытался ее остановить, когда она бросилась мне на шею.
– Слава богу, ты жив! Я пыталась тебе дозвониться весь день вчера и сегодня… Где ты был?
И Диана не лгала. Она плакала, потому что решила, что потеряла меня. Потому что сама убрала меня и мою любовь прочь из своей жизни, как собаку, которую отправляют к ветеринару на усыпление. Нет, она не лгала. Я нутром чуял. Но я уже говорил, что неважно разбираюсь в людях, а Диана – необыкновенная лгунья. Так что, когда она ушла в ванную смыть слезы, я все же взял ее телефон, чтобы убедиться, что она набирала именно мой номер. На всякий случай.
Когда она вернулась, я рассказал ей все. Абсолютно все. Где я был, кем я был и что произошло. О кражах картин, о ее телефоне под кроватью в квартире Класа Греве, о датчанке Лотте, поймавшей меня на удочку. О разговоре с Греве в больнице. После которого я понял, что он знает Лотте, что именно она – его ближайший союзник, что гель с передатчиками втерла мне в волосы не Диана, а кареглазая бледная девушка с волшебными пальцами, переводчица, говорившая по-испански и предпочитавшая чужие истории своей собственной. Что гель был у меня в волосах еще с вечера, еще прежде, чем я обнаружил Хикерюда в машине. Диана молча смотрела на меня во все глаза.
– Греве сказал мне в больнице, что я уговорил тебя сделать аборт, потому что у ребенка был синдром Дауна.
– Дауна? – Диана впервые за много минут нарушила молчание. – Откуда он это взял? Я не говорила…
– Знаю. Это я придумал, когда рассказывал Лотте про тот аборт. Она сказала, что родители уговорили ее сделать аборт, когда она была подростком. Ну, я и сочинил это, насчет Дауна, чтобы лучше выглядеть в ее глазах.
– И она… она…
– Да, – сказал я. – Она единственная, кто мог рассказать это Класу Греве.
Я подождал. Дал ей время осмыслить мои слова.
А потом рассказал Диане, что должно произойти дальше.
Она испуганно взглянула на меня, крикнула:
– Я не могу этого сделать, Роджер!
– Разве? Ты сможешь, и ты это сделаешь, – сказал новый Роджер Браун.
– Но… но…
– Он лгал тебе, Диана. Он не способен зачать ребенка. Он стерилен.
– Стерилен?
– Я подарю тебе ребенка. Обещаю. Только сделай это, ради меня.
Она отказывалась. Плакала. Умоляла. И наконец пообещала.
В тот вечер, когда я отправился к Лотте, чтобы стать убийцей, я проинструктировал Диану и знал, что она справится с заданием.
Я так и видел, как она принимает Греве, как он приходит, а она улыбается этой ослепительной лживой улыбкой, и коньяк уже в бокале, который она протягивает ему, – за победителя, за будущее, за еще не зачатого ребенка. Как она требует, чтобы они зачали его как можно скорее, теперь же, сегодня ночью!
Я вздрогнул, когда Диана ущипнула меня за сосок:
– Ты о чем это задумался, а?
Я подтянул одеяло:
– О той ночи. Как Греве пришел сюда. Как он лежал с тобой вот тут, где теперь лежу я.
– Ну и что? А сам ты в ту же ночь лежал в постели с трупом.
До сих пор я избегал спрашивать об этом, но тут не утерпел:
– Вы занимались сексом?
Она тихо рассмеялась:
– Долго же ты держался, милый.
– Так да или нет?
– Скажем так: эти капли с дормикумом, которые я выдавила ему в бокал из резинового шарика, сработали быстрее, чем я думала. Когда я привела себя в порядок и пришла сюда, он уже спал, как сурок. А утром, наоборот…
– Отзываю вопрос, – поспешно сказал я.
Диана провела рукой вниз по моему животу и снова засмеялась:
– А утром он был ужасно бодрый. Но не из-за меня, а из-за телефонного звонка, который его разбудил.
– Весточка от меня.
– Да. Во всяком случае, он тут же оделся и ушел.
– Где у него был пистолет?
– В кармане куртки.
– Он проверил пистолет, прежде чем уйти?
– Я не знаю. Он так и так не заметил бы разницы, вес был примерно одинаковый. Я ведь заменила только три верхних патрона в магазине.
– Да, но холостые патроны, которые я тебе дал, были помечены красной буквой «B» на дне гильзы.
– Если он проверял, то подумал, наверное, что это значит «back»[37].
Смех наполнил спальню, смех двух человек. Я слушал его с наслаждением. Если все пойдет как надо и лакмусовые полоски не врут, скоро в этот хор добавится смех третьего человечка. И вытеснит наконец прочь иные звуки, от эха которых я все еще порой просыпаюсь по ночам. Грохот выстрелов Греве, когда вырывается пламя из пистолетного дула и в сотую долю секунды успеваешь подумать, что Диана так и не заменила патроны, снова предав меня. А потом – эхо, звон пустых гильз, раскатившихся по паркету, они потом затеряются среди прочих гильз, использованных и новых, от боевых и от холостых патронов, гильз, валяющихся там в таком количестве, что полицейские ни за что не смогут в них разобраться, даже если вдруг поймут, что камеры наблюдения поведали им совсем другую историю.
– Тебе было страшно? – спросила она.
– Страшно?
– Да, ты ведь никогда не рассказывал мне, что ты чувствовал. И тебя нет в кадре…
– В кадре… – Я чуть отодвинулся, чтобы увидеть ее лицо. – Значит, ты зашла в Сеть и нашла эту видеозапись?
Она не ответила. И я подумал, что по-прежнему еще многого не знаю об этой женщине. Что загадок там, наверное, хватит на целую жизнь.
– Да, – сказал я. – Мне было страшно.
– Но почему? Ты же знал, что его пистолет…
– Боевыми не были лишь три верхних патрона. Я должен был устроить так, чтобы он отстрелял их все, чтобы полиция не нашла в магазине холостых, правда же? Но он ведь мог сделать и четвертый выстрел. Мог и вообще заменить магазин. И вообще у него мог быть сообщник, о котором я не подозревал.
Наступило молчание.
Потом она тихонько спросила:
– Значит, ты не опасался каких-то других вещей?
Я понял, что она думает о том же, о чем и я.
– Опасался. – Я повернулся к ней. – Я боялся еще одной вещи.
Я ощущал лицом ее дыхание, частое и жаркое.
– Что он убил тебя той ночью, – сказал я. – Греве не собирался заводить с тобой семью, а ты была опасным для него свидетелем. Я знал, что подвергаю тебя смертельной опасности, когда спрашивал, согласна ли ты сыграть роль приманки в ту ночь.
– Я знала об этой опасности с самого начала, любимый, – прошептала она. – Именно поэтому я и подала Класу бокал с коньяком, как только он перешагнул порог. И не будила его, пока ты ему не позвонил. Я знала, что у него будет хлопотливый день после того, как он услышит голос с того света. А кроме того, я ведь заменила три первых патрона, правильно?
– Правильно, – сказал я.
Диане легко даются логические задачи с простыми числами – я вроде бы об этом как-то уже рассказывал?
Она провела рукой по моему животу.
– К тому же я оценила, что ты вполне сознательно подверг мою жизнь опасности…
– Что?
Ее ладонь скользнула ниже, накрыла мой член, охватила яички. Взвесила их и чуть сжала эти мешочки с семенем.
– Самое главное – это баланс, – сказала Диана. – Он – основа всех добрых, гармонических взаимоотношений. Баланс вины, стыда и нечистой совести.
Я принялся мысленно пережевывать услышанное, пытаясь усвоить, заставить мозг переварить эту довольно тяжелую пищу.
– Ты хочешь сказать… – начал я и бросил и начал снова. – Ты хочешь сказать, то, что ты оказалась в смертельной опасности по моей вине… что это…
– …справедливая цена за все, что я сделала тебе во вред, да. Как «Галерея Э» была справедливой ценой за с