Диего, как милостивый государь, широко распахнул перед своими соратниками и вместе с тем подданными двери своих погребов и кладовых. Все припасы уже разграблены… Эти дикари пьют и едят, едят и пьют, орут и пляшут, воют и хохочут… Но впереди еще полночи… что-то будет поутру?
Утром Шарль, Винкельман, Раймон, Фриц и индеец Табира должны быть преданы смерти с самыми ужасными ухищрениями, с самыми невероятными пытками, какие только сможет изобрести бесчеловечная и сладострастно жестокая фантазия озверевших, пьяных людей. Уже одно предвкушение этих безобразных мучений приводит Диего в неистовый восторг, вызывая в нем единственное волнение, какое еще доступно его зверской натуре. Эта перспектива до того опьяняет его, что отступив на этот раз от своих обычных правил строжайшей трезвости, он пьет наравне с остальными, ни в чем не отставая от своих собутыльников, пьет до самозабвения, до отупения, являясь одним из самых ярых участников общей оргии.
Отдохнув с четверть часа, человек в шлюпке поднимается; удостоверившись, что канат надежен, надевает его себе через плечо, берется за якорную цепь, проворно взбирается по ней до самого якорного крюка и затем повисает на руках. Еще минута-другая, и он уже на палубе.
Здесь оргия развернулась во всю. Шум, крики, песни и хохот стоят в воздухе, но внизу царит мертвая тишина.
Как человек, хорошо знакомый с расположением судна и знающий все ходы и выходы, ночной посетитель, ни минуты не задумываясь, осторожно прокрадывается к спуску в нижнюю каюту, некогда предоставленную в распоряжение пассажиров. Вот он уже на площадке перед дверью в каюту и видит смутно, при свете закоптелого фонаря, под потолком стоящего у двери часового с копьем в руках.
— Что тебе надо? — резко спрашивает его часовой.
— Сменить тебя… по приказу вождя! Иди — пей, там все пьют… ты не хуже других и тоже заслужил, как и другие.
— Скажи пароль!
— Сейчас, нагнись ко мне ближе, я скажу тебе на ухо, чтобы никто не услышал!
Часовой спешит исполнить это указание, видимо, радуясь избавлению от скучной службы, и почти в тот же момент падает на пол, издав слабый хрип.
— Вот пароль! Десять пальцев вокруг горла, посильнее сдавить, и обморок на полчаса, мертвый! — шепчет незнакомец и входит в каюту.
Пять человек, крепко связанных по рукам и по ногам, лежат на полу, едва дыша.
— Хм! Я еще вовремя поспел! — шепчет ночной посетитель, затем продолжает, несколько повысив тон: — Что же? Никто ни звука? Разве не узнают уже и друзей?
Теперь, когда свет фонаря падает прямо на его лицо, чей-то сдавленный голос шепотом восклицает.
— Маркиз! Это вы? Как вы здесь, друг мой?
— Как видите, и весь к вашим услугам! Пока все обстоит благополучно!
— Маркиз! .. Это Маркиз! — раздаются взволнованные голоса Раймона, Фрица и Винкельмана.
— Да, да, друзья, это я… А теперь — молча за дело!
И, не теряя ни секунды, он разрезает веревки, связывающие пленников, затем подходит к часовому, из предосторожности связывает ему руки и ноги, затыкает рот и спрашивает Шарля:
— Вы не ранены?
— Нет! — отвечает молодой человек.
— Прекрасно, так подвяжите себе этот канат под мышки и вылезайте в люк. Я вас спущу в воду, доплывете до носовых якорей и отвяжите привязанную к якорным цепям пирогу, затем подгоните ее к этому люку и потом не шевелитесь.
— Понял! — отозвался Шарль, наскоро пожал руку Маркизу и стал спускаться через люк ногами вперед, тогда как Маркиз постепенно сдавал канат.
Две минуты спустя чуть слышный стук каната о борт дал знать Маркизу, что пирога уже на месте.
Во избежание возможного недоразумения, Шарль слегка встряхивает канат, и это сотрясение передается Маркизу, как электрический ток.
— Ну, теперь за тобой очередь, мой добрый толстяк, — говорит Маркиз Раймону, который ужасно страдает от своей раны. — Черт побери! Пролезешь ли ты в этот люк? Можно ли иметь такое брюхо, когда затеваешь поиски приключений! — шутит неисправимый Маркиз. — Уф! Наконец-то пролез! .. Ну, и нелегко же это! .. Только бы канат выдержал! Ну, слава Богу! .. Все обошлось благополучно!
Затем пришла очередь Винкельмана, потом Табиры.
— Ну, а теперь ты, мой славный Фриц!
— А ты сам как же?
— Не беспокойся! Когда ты будешь уже в пироге, то я привяжу канат к средине этого здоровенного копья, которое положу поперек люка, и, как видишь, устроюсь прекрасно. Да, кстати, скажи там остальным, что я здесь немного задержусь, так чтобы они не тревожились и ждали меня терпеливо. Мне хочется устроить им маленький сюрприз, а также и тем веселым господам, которые так беспечно пируют на палубе!
— Но смотри, будь осторожен, Маркиз!
— Не бойся!
Когда Фриц в свою очередь скрылся за бортом, а затем вскоре дал знать товарищу о своем прибытии на место, тем же легким сотрясением каната, Маркиз привязал свой конец каната к середине древка копья, снял фонарь, и, накрыв своей курткой, стал осторожно спускаться с ним по лестнице, ведущей в трюм. Здесь, как, впрочем, и повсюду на судне, кроме кормовой палубы, где шел пир, не было ни души. Все двери стояли настежь; нигде ни замков, ни запоров.
— Бочонки должны быть здесь! — пробормотал про себя Маркиз. — Ну, конечно! .. А что это… тафия! Нечего сказать, дикарям есть что пить, если только я дам им срок… А-а! .. Вот они! .. — воскликнул он немного погодя, наткнувшись на четыре небольших бочонка, вместимостью приблизительно в шестьдесят литров, стоявших несколько поодаль, в стороне от других.
Выбрав один из них, он ударом своего тесака выбил втулку, просунул в дыру два пальца, ощупал ими что-то сыпучее, похожее на порошок, и добавил:
— Ну, так и есть, порох!
Он вынул из фонаря свечку, осмотрел ее, затем с удивительным спокойствием духа и самообладанием, ни минуты не задумываясь и не моргнув даже глазом, всунул зажженную свечку в отверстие для втулки прямо в порох.
После того храбрец не спеша направился к выходу, ступая осторожно, чтобы не наткнуться на что-нибудь, но вдруг одумался и вернулся назад.
— Пожалуй, это протянется долго, — пробормотал он и все так же не торопясь всунул свечку наполовину глубже в порох, так что пламя ее едва выступало из отверстия втулки.
— Ну, на этот раз полно смеяться! .. А теперь поторапливайся, Маркиз, хоп-ля!
В две минуты он был уже у люка; еще минута, и он уже спускался по канату в ожидающую его пирогу, где его друзья, в страшной тревоге, уже считали секунды.
— Ну а теперь, друзья мои, за весла! .. Работай дружно! А то здесь скоро жарко будет! — добавил он.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Шарль.
— Э, милейший, развлечения здесь редки или, вернее, не развлечения, а представления.
— К чему вы это говорите?
— А вот к чему: драма, которая здесь разыгрывалась, подходит к концу; актеры сейчас уйдут за кулисы, а потому было бы досадно, если бы все это представление не имело никакой развязки!
— Но развязка налицо, мой милый, и совершенно иная, чем мы думали, благодаря вам, Маркиз!
— Не хочу спорить с вами, но такая развязка лишена эффекта, а потому я как человек, страшно влюбленный в свое искусство, подумал о красивом апофеозе! Да, кстати, скажите мне, как, на ваш взгляд, далеко ли мы отошли теперь от судна?
— Так, приблизительно на триста метров, если не больше!
— Прекрасно! Нам отсюда отлично будет все видно, и вместе с тем мы не рискуем пострадать от трюка или быть забрызганы!
— Но вы говорили о каком-то апофеозе?
— Да… смотрите! ..
В этот момент громадный столб пламени поднялся во мраке ночи и взвился прямо к небу, затем раскинулся широким снопом, ослепительно ярким и удивительно прекрасным. При этом страшный взрыв, точно сотни одновременно раздавшихся орудийных выстрелов, потряс воздух и оглушительным эхом раскатился по волнам.
Беглецы, онемев от ужаса и недоумения, увидели, как днем, темный силуэт парохода, из которого, словно из кратера вулкана, вырывались длинные языки пламени. При свете его резко выделялись мачты и ванты, но через секунду все это превратилось в бесформенные обломки.
Сильное сотрясение передалось по воде даже до того места, где находилась пирога с беглецами, и утлое судно заплясало на волнах, как ореховая скорлупа, и вдруг все погрузилось в темноту. В пироге все замерли и как будто окаменели.
Режиссер этой ужасной феерии уже не думал об одобрении зрителей, а те были не в силах ему аплодировать.
— Что ж, — проговорил он глухим голосом, — если эти люди были омерзительные негодяи, то, с другой стороны, сама жизнь предъявляет иногда чудовищные требования!
ЧАСТЬ 3. ДОЛИНА ХИННЫХ ДЕРЕВЬЕВ
ГЛАВА I
Современная Бразилия. — Ее процветание. — Пара и Манаос. — Долина Амазонки. — Роскошная сеть путей сообщения. — Река Рио-Бранко. — Кампо. — Трудности путешествия к берегам Рио-Бранко. — Противоположные сезоны в двух соседних странах. — Парана. — Среди островов, образованных параной. — Цивилизация и дикость. — На бателлао. — Мнение сеньора Хозе об индейцах. — Два дезертира. — Хлеба, холста и батога! — Жестокое наказание. — Страх, внушаемый одним именем канаемэ.
Из числа всех государств, больших и малых, входящих в состав Южной Америки, самое обширное и всего более населенное, самое богатое и самое культурное, самое цветущее и цивилизованное, — несомненно, Бразилия.
Немало Изид note 12 потрудилось, наверное, чтоб создать на земле Бразилии такую благодать. Эта страна не требует от своих сыновей или добровольных пришельцев даже упорного труда, чтобы одарить их всеми желанными дарами; она требует только самого малого усилия, скорее ласкового прикосновения к своей благодатной почве, чем тяжелой работы.
Впрочем, Бразилия сумела показать себя достойной этих щедрот.
Наделенная гидрографической системой, единственной в мире по своему совершенству, орошаемая громаднейшими реками, разветвляющимися до бесконечности, страна сумела оживить эти чудесные водные пути бесчисленными быстроходными пароходами и иными судами. Благодаря этому даже в самых отдаленных точках ее обширной территории кипит жизнь не менее интенсивная, чем жизнь портовых городов и крупных центров побережья.