Прежде чем пораженный случившимся Шарль успел что-нибудь понять, старуха проворно спустилась по веревочной лестнице, спрыгнула в свою лодку, взялась за весло и начала грести с такой силой, что лодка понеслась, точно стрела.
— Убирайся, старая колдунья, шпионка, отправляйся к тем, кто тебя послал, расскажи им, что ты видела. Пусть придут сюда, когда все спят, и сделают музыкальные инструменты из наших костей! Пусть небо покарает меня, если я сегодня сомкну глаза хоть на миг. Проклятый край!
— Бедный мой Хозе, — попытался успокоить мулата Шарль, — это все ваши фантазии. Вы несправедливы к несчастной старухе.
— Если не опасаться их дьявольских хитростей, можно дорого поплатиться. Вы ведь знаете только индейцев тапуйес, что живут на побережье. С ними еще можно иметь дело. Но вот что вы скажете, когда познакомитесь с краснокожими из Чащоб! Надеюсь, утром все будет в порядке и мы сможем незамедлительно убраться отсюда. Хорошо бы оказаться где-нибудь подальше. Мне здесь, право, не по себе. Поверьте, сеньор, все это неспроста. Надо быть начеку, не то попадем в переделку.
ГЛАВА 5
Экваториальная ночь. — Ни рассвета, ни сумерек. — Двенадцать часов сна — это чересчур. — Опасения. — Вахта. — Часовые спят. — Кайманы. — Странное поведение. — Канат порван. — Выстрел. — К оружию! — Индейцы в замешательстве. — Абордаж. — Неравный бой. — Прижаты. — Над пропастью. — Огненный шквал. — Свет! — Мертв или ранен. — Хозе обязан спасением свечке.
Среди прочих удивительных вещей, не знакомых жителям умеренных широт, коих судьба никогда не забрасывала в экваториальные страны, — та внезапность, с которой день в этих краях сменяется ночью, а ночь — днем. Здесь почти не бывает рассвета и сумерек.
За несколько минут до шести часов вечера огромное, раскаленное, похожее на исполинский факел солнце освещает верхушки гигантских деревьев. Но тому, кто хотел бы продлить эти мгновения, кому привычны наши долгие летние вечера, странно заметить вдруг, что горизонт потемнел, стал сначала фиолетовым, потом серым, и за каких-нибудь двадцать минут ночная тьма пришла на смену ясному дню.
Трудно говорить о заходе солнца. Так бывает, скорее, когда разом гасят огни рампы в театре перед началом спектакля.
Летом, так же, как и зимой, начиная с 1 января и вплоть до 31 декабря, продолжительность ночи не меняется: все те же двенадцать часов.
Затем, незадолго до шести часов утра, примерно минут за двадцать, недавняя чернота на глазах сереет. Восход столь же стремителен, как и заход. Над верхушками леса появляется пурпурная полоса, а у подножия деревьев еще царит мрак. Несколько мгновений ночные сумерки и дневной свет как бы борются между собой, но в конце концов обнаруживаешь, что круглое, словно бильярдный шар, солнце уже раскалено добела́.
Если европеец, смущенный поначалу такими мгновенными, на глазах совершающимися переменами, не сумеет сразу же освоиться с их внезапностью, которая тоже имеет свою прелесть, то ему нелегко будет привыкнуть и к долгой, кажется бесконечной, ночи. Для некоторых это истинное наказание.
Когда утомившийся за время долгого пути по непроходимым лесам, уставший за целый день путешествия на пироге человек хочет использовать вечерние сумерки для того, чтобы разбить лагерь, развести огонь, повесить гамак и приготовить ужин, неожиданно наступающая непроглядная экваториальная ночь ломает все его планы.
Ночь — это драгоценный, честно заработанный отдых, подкрепляющая силы остановка. Это всемогущий аргумент, заставляющий самого трудолюбивого прекратить работу.
Первые ночные часы удивительно приятны для человека, чьи руки и поясница ноют, а в глазах уже появились красные круги.
Вот он с аппетитом поужинал, выкурил несколько сигарет подряд, перекинулся словечком с неграми или индейцами, кое-что записал, подбросил дров в костер, пригласил всех отдохнуть и, наконец, растянулся в гамаке, слегка раскачав его.
А ведь еще нет и восьми часов.
Мало-помалу — и гамак остановился, наполовину выкуренная сигарета погасла… Человек уносится в страну снов.
Напрасно обитатели диких лесов на все голоса, кто во что горазд, затевают свою симфонию. Ревуны, выпи, гигантские лягушки, ягуары, олени, кабаны могут реветь, мычать, мяукать, завывать сколько угодно. Ничто не в силах прервать сон — за него, право же, дорого было заплачено!
Сначала все идет хорошо. Но наступает полночь.
Дневная жара сменяется относительной прохладой. Это значит, что столбик термометра опускается на два-три градуса. Такая легкая перемена оказывает на организм спящего своеобразное действие. Он просыпается, выскакивает из гамака и вдыхает ночную свежесть всей грудью. Ведь целый день дыхание его стеснено из-за невыносимой жары и духоты. Затем человек вновь укладывается в гамак, чтобы забыться в сладкой дремоте.
Но не тут-то было. Сон нарушен, и теперь с этим уже ничего не поделаешь. Путешественник проспал уже добрых шесть часов, немного отдохнул, и тело его уже не в состоянии находиться в неподвижности.
Пронзительная какофония лесных голосов, до сих пор неслышная, мешает сомкнуть глаза и вспомнить, что снилось перед тем, как он так неосмотрительно вскочил.
Человек начинает страшно ругаться и судорожно вертеться в гамаке. Зажигает огонь, подносит свечу к часам, и ему начинает казаться, что они не в порядке. Тогда он курит сигарету за сигаретой и все больше нервничает. А часы между тем идут нестерпимо медленно.
Его люди, проснувшиеся по той же самой причине, ходят туда-сюда без всякого толку, ложатся, опять встают, крутятся, стонут, охают, ворчат, ругаются и, наконец, принимаются переговариваться между собой, чтобы скоротать время.
Сам хозяин неотрывно смотрит на огонь, как будто хочет его загипнотизировать, наблюдает за прилетевшими на свет бабочками и летучими мышами. А то производит ревизию звезд на небе или просто считает до тысячи в слабой надежде заснуть.
Так проходит время часов до четырех, а иногда и до наступления дня. Под утро сон наконец сморит людей, но нужно вставать, готовить завтрак, складывать багаж и сворачивать лагерь.
Только закаленный, привыкший к лесной жизни человек без особых трудностей переносит подобные испытания. Лишь его каждую ночь не мучает бессонница, доводящая до исступления.
Но, с другой стороны, ночь здесь длится двенадцать часов! Надо быть законченным сурком, чтобы проспать столько времени.
Вопреки твердому решению дежурить по очереди на лодке и на борту шлюпа, трое европейцев, двое бразильцев и мулат, утомленные тяжелой дневной работой, в конце концов крепко уснули.
Маркиз, Винкельман, Бенто и Рафаэло устроились на шлюпе, стоявшем на якоре. Было решено сменять друг друга каждый час.
Шарль, Хозе и индейцы остались на лодке, которую с помощью каната привязали к шлюпу.
Шарль обещал, что будет дежурить два часа, а затем разбудит Хозе. Но мулат, у которого в глазах все стояла «ведьма»-индианка, был во власти дурных предчувствий и боролся с дремотой.
Капитан старался особенно не надоедать своим компаньонам и решил всю ответственность взять на себя. Несмотря на договоренность, он не хотел спать, чтобы не пропустить опасности.
— Вот увидите, сеньор, — повторял он без конца, — эта старая чертовка — шпионка. Поверьте мне. Все говорит об этом. Помните ее беспокойный взгляд? Она все время что-то вынюхивала. Когда вы с ней разговаривали, у нее глаза воровато бегали. Убежден, что она подавала какие-то знаки нашим людям. К сожалению, не знаю, какие именно. А разве она не спросила вас, чей это шлюп?
— Ну, и о чем же это говорит?
— О том, что, если те, кто ее послал, не причинят зла вам лично, ничто не помешает им разделаться с вашими друзьями и компаньонами.
— В таком случае, наверное, лучше было бы сказать, что шлюп мой?
— Конечно. Если у этой старой карги осталась хоть капля признательности за то, что вы помогли ее ребенку, она, возможно, сумела бы вам помочь. Потому что в душе и в мозгу у нее — если только можно говорить о них применительно к этим дикарям — засело уважение к вам одному. Но это вовсе не помешает ей привести сюда головорезов, которые послали ее шпионить.
— Возможно, вы и правы, — заключил молодой человек, которого неколебимая уверенность мулата тоже начала беспокоить. — Хорошо! Будем внимательны, как будто нам действительно грозит серьезная опасность. Это ведь не малодушие, а осторожность, не так ли? Нас достаточно много, есть оружие, и никто из нас не трус.
С этими словами Шарль и Маркиз заняли свои посты, один на лодке, а другой на шлюпе. Остальные улеглись спать.
Шарль положил в карман своей шерстяной куртки револьвер, прихватил карабин и устроился на носу так, чтобы хорошо видеть все, что происходит по обоим бортам.
Вскоре поднялся легкий ветерок и разогнал тучи комаров, оставивших наконец в покое людей.
Это на первый взгляд приятное обстоятельство могло сыграть дурную шутку. Когда тебя беспрестанно кусают комары и мошки, это, без сомнения, мучительно, однако способствует чуткому сну, не дает забыться и потерять бдительность.
Шарль был не из тех, кто уступает убаюкивающей прохладе ночи, даже если его оставили в покое ненасытные кровопийцы.
Он бодрствовал полтора часа, крепко задумавшись, и, когда уже настала пора покинуть утомительный пост, его внимание привлек легкий всплеск.
Что-то черное, рассекая спокойные воды, медленно двигалось по течению, неслышно приближаясь к лодке.
Предмет находился еще слишком далеко, к тому же было темно. Благодаря свету звезд удалось разглядеть все же, что длина его достигала примерно метров двух, а ширина — тридцати или сорока сантиметров.
Молодой человек всматривался, напрягая глаза, и в конце концов пришел к выводу: «Это, вероятно, кайман вышел на промысел».
Громкий рык подтвердил его догадку.
Кайман, никак не ожидавший встретить здесь шлюп, на мгновение замер, загреб воду лапами, втянул воздух, проплыл вдоль корпуса судна и отправился дальше.