— Здесь, как и везде, мода требует жертв. И женщины вынуждены покоряться ее капризам.
Действительно, ничто, пожалуй, не могло бы сравниться с пристрастием индейских женщин к жемчужным ожерельям.
Собственно говоря, это и составляло их единственное одеяние. Жемчуг — предмет вожделения! За право обладать им они охотно брались за любую работу, переносили суровые испытания, предпринимали долгое путешествие, а могли и убить.
Но зато какое же упоение для индианки щеголять увешанной жемчугом! Если на тебе жемчуг, ты — королева. Какое удовольствие, набрав тысячи и тысячи крошечных переливающихся бусинок, делать из них колье, браслеты, пояса непомерной длины! Нанизывать на ниточки и вешать на шею, на грудь, на руки, на щиколотки, на запястья, подчас еле дыша в прекрасных путах.
Мужья разделяли вкусы своих жен. У индейцев вошло в привычку носить на шее или на плечах громоздкие колье из нескольких жемчужных ниток.
Но что удивило даже и Маркиза, оправдывавшего все причуды индейцев, так это то, что у некоторых мужчин и женщин нижняя губа была проколота четырьмя или пятью булавками. Головки находились во рту, а острые иглы омерзительно шевелились при каждом движении губ.
— Странная мысль! — проговорил наш оптимист. — Я понимаю, что булавки могут им понадобиться… Но почему не приколоть их на турури вместо того, чтобы так уродовать губы?
— Потому что… Эй, глядите! — воскликнул Шарль, давясь от смеха.
— Черт возьми! Вот кто прозаичнее всех, — отозвался молодой человек, увидев индейца, который, оторвав листок от своей набедренной повязки, преспокойно высморкался в него. — Все просто объясняется. Было бы непредусмотрительно превращать носовой платок в подушечку для игл. Да, не слишком-то эстетично. Хотя, впрочем, турури достаточно большой, надолго хватит. Кстати, почему эти самые турури все разных размеров?
— Ей-богу, не знаю. Спросите у Хозе.
— Сеньор Хозе, ответьте, пожалуйста, дорогой друг.
— Потому, что размеры зависят от той роли, какую играет в племени человек. Вон видите: у одних турури совсем коротенькие, а у других доходят едва ли не до самых щиколоток.
— Понимаю. Ну что ж, и тут иерархия.
Путешественников приняли холодно. После долгих и нудных переговоров об обмене провизии на жемчуг и монеты они покинули индейцев. А те, в свою очередь, не выказав никакой радости при встрече, остались равнодушны и к их отъезду.
Дети природы, прокопченные под лучами безжалостного экваториального солнца, казалось, заледенели в своем невозмутимом равнодушии.
На следующий день лагерь разбили прямо под открытым небом.
Шли уже четверо суток. Теперь путь пролегал вдоль Куит-Анау, и на юге уже виднелись смутные контуры Лунных гор.
Завтра они поплывут на лодке через капризные речные пороги, если, конечно, прибрежные жители согласятся дать им пирогу. Вновь предстоит долгое объяснение.
Любитель экзотики, перенесенный внезапно в глухомань, оценил бы по достоинству преимущества ночевки на берегу реки.
Стоянку разбили посреди цветущих густых деревьев. Развели костер. Высокое пламя, освещавшее сгустившиеся сумерки, служило для приготовления ужина и для отпугивания хищников, которые могли ночью подойти совсем близко.
Вкруговую повесили девять гамаков, привязав их к стволам деревьев. Похоже на белую оборку на праздничной юбке какой-нибудь деревенской модницы. Квадратные ящики, полдюжины громадных тюков свалили на землю.
В маленьком медном котелке и в кофейнике над огнем что-то кипело, испуская клубы пара. На разостланной по земле скатерти разложили тарелки, большое металлическое блюдо, ножи, вилки. Все это поблескивало в темноте, отражая пламя костра. Стол сервировали для белых и мулата.
Возле гамаков прислонили к стволам четыре ружья и сабли. Дальше шли луки и стрелы, пороховницы, труты, обоймы, кусочки смолы, краски — принадлежности ежедневного туалета индейцев.
Маркиз объявил наконец, что ужин готов.
Стоило открыть крышку, как из котелка разнесся сильный, аппетитный запах. Нельзя сказать, чтобы он был особенно тонок и изыскан. Но разве дело в этом? Рагу из мяса броненосца с ямсом не менее вкусно, чем деликатесы в лучшем парижском ресторане.
Несколько щепоток перца довершили приготовления и окрасили недостаток соли, а кусок бисквита из ящика с успехом заменил хлеб.
Ели медленно. Ночь будет долгой. Поэтому каждый старался насколько возможно продлить незамысловатый пир.
Наступила торжественная минута — подали кофе, сигареты и принялись за разговоры, непременно предшествующие сну.
Индейцы были по-прежнему флегматичны и даже еще более хмуры, чем обычно, если это вообще возможно. Они, словно оголодавшие хищники, поглотали, не прожевав, ужин. А затем, по привычке, как и каждый вечер, взялись мастерить сандалии, украдкой поглядывая друг на друга.
Эта работа очень проста и любому по плечу. Достаточно подержать над огнем древесное волокно, чтобы оно размягчилось, проделать с помощью шила несколько дырочек, продернуть в них веревку или шнурок, который будет завязываться на ноге. Вот и все.
Эта примитивная обувь незаменима в подобных путешествиях. Она быстро изнашивается, но зато сделать ее снова можно без особого труда.
Закончив работу и получив за нее порцию водки, индейцы улеглись в гамаки, не сказав ни слова, даже не поблагодарив.
Однако это еще не все. Один из них, вспомнивший, казалось, нечто важное, подошел к Шарлю.
— Это ты, Клементино, — обратился к нему молодой человек, — чего ты хочешь?
Индеец носил португальское имя. Он сам сменил на него данное при рождении, так понравились ему белые, когда он впервые с ними столкнулся.
В этих местах, даже в самой глуши, можно подчас встретить туземцев, которых зовут Антонио, Бернардо или Агостино.
Клементино коротко ответил:
— Я хочу уйти. Со своими.
— Как? Уже? Но почему?
— Мы идем слишком далеко.
— Но ведь ты обещал сопровождать нас еще три дня.
— Да, но три дня — это слишком долго.
— Если вы уйдете, не получите ни гроша.
— Ну и пусть. Мы уходим.
— Сейчас же?
— Да.
— Но это безумие! Подождите хотя бы до завтра. Доведи нас до индейца, который должен дать нам пироги.
Клементино не отвечал.
— Ты знаешь его?
— Да.
— Кто он такой?
— Мой дядя.
— Так почему же ты не хочешь повидаться с ним?
— Он канаемес.
— Ты с ума сошел! Здесь нет канаемес.
— Нет, месье. Все, кто убивают, канаемес.
— Тот, кого он убил, был твоим другом, родственником?
— Да, он был моим братом.
— Черт побери! Ну и негодяй же твой дядюшка!
Клементино пожал плечами и пробормотал с выражением полного равнодушия:
— Да.
— Зачем же ты сказал, что он твой друг?
— Это правда, месье. Он мой друг.
— И вы долго жили вместе?
— Да.
— После того, как он убил брата?
— Да, месье.
— И ты не думал о мести?
— Не знаю, — ответил Клементино и, кажется, оживился.
— Ты не хочешь идти к нему, потому что твой дядя — канаемес?
— Не знаю.
— Но ты только что сказал об этом?
— Да, месье.
Клементино не ведал, что такое логика, и твердил бессмыслицу. Доводы белого человека не достигали его дикого сознания.
Шарль, которому доводилось общаться с индейцами тапуйес, испытывал симпатию к этим отважным и разумным людям и совершенно растерялся, встретив тупость, возведенную в степень, с которой решительно невозможно справиться. Ни он, ни его спутники не могли примириться, что представители одной расы столь различны.
— Боюсь, — сказал он по-французски своим друзьям, — что мы вскоре можем недосчитаться кое-чего из наших запасов.
Затем вновь обратился к Клементино:
— Итак, ты твердо решил уйти?
— Да.
— И твои товарищи тоже?
— Тоже.
— Останься всего лишь до завтрашнего вечера. Согласен?
— Не знаю.
— Я заплачу всем вам вдвойне.
— Да, месье.
— Так я могу рассчитывать на тебя?
— Да.
— Хорошо. Отправляйся спать.
На следующее утро Маркиз, проснувшись первым, закричал от ярости и разочарования.
Ночью индейцы сложили багаж и бесшумно покинули лагерь.
ГЛАВА 8
Пирога. — Весла готовы. — Куит-Анау. — Что такое опьянить реку. — Нужен гарпун! — Немного фантазии. — Шарль добывает лиану с помощью карабина. — Охота. — Рыба весом в пятьдесят кило и длиной в три метра. — Без сачка не обойтись. — Маркиз предвкушает удовольствие научиться искусству копчения рыбы. — Нежданный гость. — Кайман. — Смертельная опасность. — Подвиг Винкельмана. — Единоборство с кайманом. — Эльзасец утверждает: кайман — это всего лишь ящерица.
Исчезновение краснокожих, впрочем, не вызвало замешательства. Бегство предвидели, его ждали. Правда, немного позже. Задерживать индейцев против воли не только неразумно, но и опасно. Об этом всегда нужно было помнить.
Ну что ж. Чем скорее все разрешилось, тем лучше. Доброго пути беглецам! Счастливой дороги всем идущим!
Между тем позади осталось больше ста километров. Пройдена треть расстояния от Боа-Виста до гор, на которых, по утверждению Хозе, растут хинные леса.
Если расходовать силы разумно, то есть проходить в день по двадцать пять километров, можно достичь цели за неделю.
Того, кто вынослив, привык к здешнему климату, грубой пище, подобной нагрузкой не смутишь. Дело привычное. Иди себе да иди, при условии, конечно, что в пути не произойдет чего-нибудь из ряда вон выходящего.
Пока все в порядке.
В тот самый день, когда сбежали индейцы, Хозе, не хуже них знакомый с местностью, обнаружил, что тропинка привела к берегу реки, возле которой покачивалась на волнах скрытая в прибрежных зарослях пирога.
Лодка наполовину потонула, затянутая ряской. Но это, как выяснилось, не причинило ей ни малейшего вреда. Великолепная, прочная древесина, из которой индейцы мастерят свои пироги, не подвержена воздействию влаги и солнца. Она не гниет и не трескается.