Прыщ стер со лба воображаемый пот. — Выкашлял! Как удачно. Клянусь, в бою кто — то ткнул мне кулаком в ребра!
— И кости свои оставил вам на память! — сказал ординарец.
— Благодарю, солдат.
— Если вы думали, что это забавно, то ошибались, — буркнул Добряк. — А теперь объясните задержку.
— Не могу знать. Солдаты Кулака Кенеба получили приказ вернуться. Не вижу подходящего объяснения этому.
— Как всегда. Армиями управляют дураки. Дайте мне армию — и увидите, все будет иначе. Не терплю ленивых солдат. Я лично убил больше наших лентяев, чем врагов Империи. Будь это моя армия, лейтенант — мы вошли бы на треклятые суда за два дня, а всех не успевших ко сроку оставили бы на берегу — голыми, с корочкой хлеба и приказом маршировать на Квон Тали.
— По воде?
— Рад, что вы меня поняли. А теперь стойте и охраняйте мое добро. Я пойду отыщу приятелей — Мадан'Тула Реде и Рутана Гудда. Они полные идиоты, но забьем на это.
Прыщ посмотрел капитану в спину, затем улыбнулся ординарцам. — Вот было бы здорово? Верховный Кулак Добряк, командир всех малазанских армий.
— По крайней мере мы всегда бы знали, чего ждать, — отозвался один из солдат.
Глаза лейтенанта сузились. — Тебе нравится, что капитан думает за вас?
— Я солдат, не так ли?
— А если я скажу, что капитан Добряк сошел с ума?
— Проверяете? Мне плевать, безумный они ли нет, пока он знает, что делать, и доводит это до нашего сведения. — Он толкнул под руку товарища: — Так ведь, Зикбурд?
— Правильно вполне, — промямлил тот, осматривая гребни.
— Малазанского солдата учат думать, — сказал Прыщ. — Это традиция от Келланведа и Дассема Альтора. Вы забыли?
— Нет, сэр. Мы помним. Есть думанье и думанье, вот и всё. Солдаты думают так, а командиры эдак. Не годится мешать в кучу.
— У тебя все легко и просто.
Кивок. — Так точно, сэр.
— Если твой дружок поцарапает этот восхитительный гребешок, капитан убьет обоих.
— Зикбурд! Положь!
— Какой красивый!
— Тридцать два зуба во рту тоже красиво. Хочешь сохранить?
"И с такими вот солдатами мы создали империю?"
Лошади оказались не первой молодости. Ничего, и такие сойдут. А мул понесет все припасы и в придачу спеленутое тело Геборика Руки Духа. Клячи ожидали в начале восточной дороги, отмахиваясь хвостами от полчища мух; жара уже досаждала им, хотя еще не наступил полдень.
Баратол Мекхар в последний раз поправил пояс с оружием, озадаченно поняв, что прибавил в весе и раздался в животе. Покосился на Резака и Сциллару, вышедших из гостиницы.
Беседа женщины с обеими Джессами оказалась образцом краткости: не дав никаких наказов, она весьма легкомысленно попрощалась. Итак, всеми забытая деревня обрела нового, юного обитателя. Девочка вырастет, играя со скорпионами, ризанами и дырокрысами, мир будет казаться ей бесконечным, здешнее палящее солнце нависнет над головой словно лик жестокого бога. Но — в общем и целом — ее будут любить и лелеять.
Кузнец приметил кого-то, притулившегося в тени входа. "Ах. Хоть один будет тосковать о нас".
Баратол пошел к остальным, ощущая смутную грусть.
— Лошадь свалится под вами, — сказал Резак. — Она слишком старая, а вы, Баратол, слишком большой. Один топор чего стоит. Даже мул зашатается.
— Кто там стоит? — спросила Сциллара.
— Чаур. — Кузнец влез на лошадь. Она шагнула и прогнула спину, когда он начал искать удобное положение. — Думаю, пришел проводить нас. В седла!
— Самая жаркая часть дня, — возразил Резак. — Кажется мне, мы вечно привлекаем к себе худшие свойства вашей страны.
— К закату доберемся до родника, — ответил Баратол. — Как раз когда почувствуем настоящую жажду. Переждем следующий день в тени, потому что тот переход будет длиннее.
Они выехали на дорогу, быстро ставшую узкой тропой. Некоторое время спустя Сциллара заметила: — За нами едут.
Они оглянулись и увидели Чаура, сжимавшего в руках парусинный сверток. На его потном лице застыло упрямое выражение.
Кузнец со вздохом остановил лошадь.
— Ты убедишь его вернуться? — спросила Сциллара.
— Вряд ли. Упорный и глупый — самое неудачное сочетание. — Он спустился на землю и пошел навстречу здоровяку. — Эй, Чаур, давай положим узел на спину мула.
Чаур с улыбкой отдал тючок.
— Путь у нас долгий, Чаур. Несколько дней придется идти пешком. Понял? Поглядим — ка, что у тебя на ногах… Дыханье Худа!
— Он босой! — воскликнул Резак.
— Чаур, — попытался объяснить Баратол, — тут одни острые камни и горячий песок.
— В поклаже есть толстая кожа бхедрина, — разжигая трубку, сказала Сциллара. — Где-то завалялась. Ночью я сошью сандалии. Или остановимся прямо здесь?
Кузнец опустил секиру и согнулся, принявшись стаскивать сапоги. — Раз уж я верхом, пусть ходит в моих.
Резак смотрел, как Чаур пытается натянуть чужие сапоги. Большинство людей бросило бы Чаура на произвол судьбы. Дитя в теле великана, тупой и почти бесполезный, обуза. Наверное, они били бы дурачка, пока он не убежал бы обратно — били бы во имя его же блага, и не без основания. А этот кузнец… он едва ли похож на убийцу тысяч людей, каким его рисуют. Предатель Арена, человек, убивший кулака. А теперь сопровождающий их до побережья.
Резак обнаружил, что мысль о такой подмоге ему нравится. Кузен Калама… "Склонность к убийствам, похоже, у них в крови". Хотя громадный двуручный топор не кажется оружием, подходящим для ассасина. Он подумывал расспросить Баратола, что же произошло в Арене, услышать его версию — но кузнец казался неразговорчивым, и он имеет право хранить личные тайны. Как Резак хранит свои.
Они снова двинулись в путь. Чаур спотыкался позади, с трудом привыкая к новой обуви. Но улыбался.
— Чтоб этим раздутым титькам… — забурчала Сциллара.
Резак бросил косой взгляд, не зная, как следует отвечать на такую жалобу.
— И ржавый лист кончается.
— Жаль.
— И чего именно тебе жаль?
— Ну, что я так долго оправлялся от ран.
— Резак, у тебя же кишки на ляжки намотало. Кстати, как самочувствие?
— Не особенно. Но ведь я плохой ездок. Вырос в городе. Аллеи, крыши, таверны, балконы поместий — вот весь мой прошлый мир. Боги, как я скучаю по Даруджистану. Тебе бы там понравилось…
— Ты сошел с ума? Не помню ни одного города. Для меня ближе пески и сожженные солнцем холмы. Шатры, глинобитные хижины.
— Под Даруджистаном таятся пещеры с газом, и по трубам газ выведен на улицы, освещает их приятным синим светом. Сциллара, это самый величественный город мира…
— Так почему ты бросил его?
Резак промолчал.
— Да ладно, — продолжила она вскоре. — О другом потолкуем? Мы взяли тело Геборика… а куда везем?
— Остров Отатарал.
— Это большой остров. Какое-то конкретное место?
— Геборик рассказывал о пустыне в четырех — пяти днях пути на север и запад от Досин Пали. Говорил, там гигантский храм, или статуя из храма.
— Так ты все же слушал.
— Да, иногда он говорил ясно. Называл ее Нефритом, силой благословенной и проклятой одновременно… желал вернуть ее. Что-то такое.
— Но если он умер, — спросила Сциллара, — как ты можешь ждать, что он вернет силу статуе? Резак, как мы найдем одну статую в сердце пустыни? Подумай сам: желания Геборика нынче ничего не значат. Т'лан Имассы убили его и Тричу придется искать нового Дестрианта; а если у Геборика была иная сила — она или рассеялась или прошла за ним во врата Худа. Так или эдак, мы ничего не можем сделать.
— Его руки стали материальными.
Она вздрогнула: — Что?
— Прочный нефрит — не чистый, запятнанный. Какие-то пороки, частицы в глубине вроде грязи или пепла.
— Ты осматривал тело?
Резак кивнул.
— Зачем?
— Серожаб вернулся к жизни…
— Ты думал, старик устроит нечто подобное.
— Как возможность. Но непохоже, что такое случится. Он быстро мумифицируется.
Баратол Мекхар вмешался: — Его пелена пропиталась соленой водой, а потом туда положили чистой соли. Личинки мух умирают. В отверстия тела воткнули тряпки. В старину вынимали внутренности, но местные с тех пор обленились. Тогда задействовали магические умения. Сейчас это искусство почти забыто. Умеют лишь сохранять тело сухим.
Резак глянул на Сциллару и пожал плечами: — Геборик был избран богом.
— Он не оправдал доверия.
— Это были Т'лан Имассы!
Сциллара ответила, выпуская клубы дыма: — Когда вокруг заклубятся мухи, будем знать, чего ждать. — Взглянула ему в глаза. — Слушай, Резак, мы сами по себе. Ты да я. Баратол идет только до берега. Хочешь дотащить тело Геборика на остров — пожалуйста. Если его руки живые, они сами поползут к хозяину. Положим тело в прибой и оставим.
— А потом?
— Даруджистан. Думаю, что захочу ощутить его величие. Ты сказал, крыши и аллеи? Кто ты, вор? Наверное. Кому еще известны крыши? Тогда будешь меня учить воровской жизни. Я пойду в твоей тени. Видит Худ, тащить все что плохо лежит — не самое худшее, чем можно заняться в мире.
Резак отвел взгляд. — Нехорошо… идти в чужой тени. Там есть люди и получше, тебе с ними надо связываться. С Муриллио или даже Колем.
— Однажды я пойму, что ты меня сейчас оскорбил? — поинтересовалась она.
— Нет! Разумеется, нет. Я люблю Муриллио! А Коль — член Совета. У него особняк и все такое.
— Видел¸ как ведут барана на заклание? — спросил Баратол.
— Что это значит?
Но тот просто покачал головой.
Набив трубку, Сциллара поудобнее расположилась в седле. Малая доля милосердия заставила ее на миг ослабить нападения на Резака. Милосердие и, в некоторой степени, тонкий намек Баратола: оставь парня в покое.
Старый убийца оказался хитрым типом.
Не то чтобы она затаила злобу на Резака. Совсем наоборот. Ее удивил намек на энтузиазм в разговоре о Даруджистане. Резак тянется к утешению воспоминаний о прошлом — это означает, что в настоящем он страдает от одиночества. "Женщина, что его бросила. Подозреваю, именно с ней он впервые покинул Даруджистан". Одиночество и чувство бесполезности — ведь Геборик умер, а Фелисин Младшая похищена. Может быть, он также терзается виной: он не сумел защитить Фелисин и саму Сциллару. Не то чтобы он ставила ему в упрек… Это ж были Т'лан Имассы!