Тихо. Нет нужны бояться. Случайность. Случится еще не раз, и тут ничего не поделаешь. Лучше вам всем идти по домам. Скоро вернется тишина, мы пройдем мимо, потом ветер кончится. Вы построите новые сети. Мир… прошу…
Они не соглашались.
Ветер вдруг утих. Сверху спустился клубок жара.
"Бежать!" Он построил в воображении картину пожара, припомнив умирающих людей, разрушение…
Пауки побежали. Три удара сердца — и он остался один. К коже липли лишь куски жилистых сетей, обрывки паутин. Вниз закапала кровь — из подошв, из предплечий.
"Проклятие. Кажется, мне досталось. Боль нарастает — все болит. Слишком…"
Сознание уходило.
Сверху донеслось: — Бутыл!
Он зашевелился, моргнул. Сколько же он здесь висит?
— Я здесь, Каракатица! Лезу вниз. Думаю, недалеко осталось! — Морщась от боли, он начал двигать ногами — место довольно узкое, он мог ползти, упираясь в обе стены. Бутыл вздохнул, когда смог встать и оторвать спину от камня.
Нечто ударилось о правое плечо, ожгло кожу. Он присел, ощутив, как предмет скользнул вдоль груди. Петля на веревке.
Сверху: — Я слезаю!
— Корик позвал сзади: — Шип, ты еще с нами?
Названный солдат что-то бормотал — они все успели познать нежданный ужас. Ужас остановки. Движение означало сохранение здравого рассудка — ведь оно означало, что где-то там, впереди, ползет Бутыл, отыскивает путь. Едва все встали, по цепочке пополз страх, начал хвататься своими щупальцами за глотки и душить.
Вопли, панические удары о твердые, недвижные камни и кирпичи. Руки хватались за ноги находящихся впереди. Рождалось безумие.
Затем раздались голоса спереди: там нашли шахту, нужны веревки, пояса, перевязи — придется лезть вниз.
Впереди еще есть путь!
Корик безостановочно бормотал свое заклинание. Песнь Детской Смерти, сетийский ритуал перехода из отрочества во взрослую жизнь. Ритуал этот включал — и для мальчиков, и для девочек — могильное бревно (выдолбленный гроб) и ночное пребывание в семейном склепе. Похороны заживо — чтобы умерло дитя, чтобы родился взрослый человек. Тест на дух безумия, на червей, живущих в каждом, свернувшихся в основании черепа, туго стягивающих позвоночник. Червей, всегда готовых проснуться, выползти, прогрызть путь в черепную коробку. Наслать бормотание, рыдание, дикий смех — или все разом.
Он пережил ту ночь. Он победил червей.
Все, что нужно для сегодняшнего дня. У него есть все нужное.
Он слышал, как черви жрут солдат впереди и солдат сзади. Черви перескакивали и в детей. Для поддавшегося страху человека нет худшего кошмара, чем ставший свидетелем его слабости ребенок. Это способно лишить всякой надежды, всякой веры.
Корик не мог спасти никого из них. Не мог передать песнь, ведь они не понимали ее значения, они не проводили ночь в гробе. И он понимал, что скоро люди вокруг начнут умирать, или же безумие полностью пожрет их разумы, навсегда — и это принесет смерть все остальным. Каждому.
Черви отступили, и он слышал лишь рыдания — не сумасшедшие, но облегченные. Рыдания, бормотания. Он понимал, что они почуяли вкус, оставленный червями, и молились: "Больше никогда. Не подходите, прошу. Никогда больше".
— Капрал Шип?
— Ч — ч — что, черт тебя?
— Хром. Как он? Я его искал ногой, коснулся вроде бы руки… но он не шевелится. Ты можешь слазать вперед, поглядеть?
— Его вырубило.
— Почему?
— Я пролез вперед и ударил его головой о стену. Чтобы не вопил.
— Ты уверен, что он жив?
— Хром? У него череп тверже камня.
Корик услышал шум сзади. — Ну что?
— Я докажу. Давай — ка согнем сломанную ногу…
Хром завопил.
— Рад, что ты вернулся, — сказал Шип.
— Прочь от меня, урод!
— Это не я паниковал. В следующий раз, как только вздумаешь паниковать, вспомни, что я совсем рядом…
— Когда — нибудь я тебя убью, капрал…
— Как пожелаешь. Только не паникуй.
Корик вспомнил странные звуки, которые слышал недавно со стороны Шипа, но промолчал.
Послышалось сопение. В руки Корику всунули груду веревок и кожаных ремней, по большей части обожженных. Он подтянул ее вперед и передал мальчишке, скорчившемуся позади Тавоса Понда. — Отдай дальше, паренек.
— Ты, — ответил мальчик. — Я слышал тебя. Я слушал.
— И тебе было хорошо, не так ли?
— Да.
— Я научу. В следующий раз.
— Да.
Кто-то выкрикнул приказ, прорезавшись сквозь лихорадку ужаса, и солдаты начали отвечать, стягивая с себя все, что могло служить веревкой. Дрожа под слоем замерзшего пота, Тарр уперся лбом в камни под собой, втянул запах пыли, смешанный с запахом недавнего своего страха. Когда связка дошла до него, он передал ее дальше, присоединив к жалкой коллекции останки своей перевязи.
Теперь у них, по крайней мере, есть резон ждать. Они стоят не потому, что Бутыл не нашел пути.
Держаться хоть за что-то. Он молился, чтобы этого хватило.
Хотел бы я снова шагать по пустыне, — прошептал сзади Балгрид. — Дорога, и такой простор по бокам…
— Слышу, — ответил Тарр. — Но я помню, как ты тогда бранился. Сухота, солнце…
— Солнце. Ха! Я так прожарился, что солнца бояться нечего. Боги, я стану на него молиться, попомни. Если свобода — это бог, Тарр…
"Если бы свобода была богом. Какая интересная мысль…"
— Слава Худу, что вопли прекратились, — сказал Бальзам, шлепая по чему-то, ползущему по телу и щекочущему кожу. Словно сыпь от жары. Забавно…
— Сержант, — проговорил Мертвяк, — это ты громче всех вопил.
— Тише. Чертов лжец. Это не я, это ребенок передо мной.
— Да ну? Не знал, что он знает дальхонезский…
— Капрал, я тебя проткну. Еще одно слово… клянусь. Боги, что за зуд, словно я вывозился в "дурацкой пыльце".
— Ты подцепил это от паники. Называется "пот страха". Ты хоть не обделался? Воняет…
— Мертвяк, я вытаскиваю нож. Ты понял? Остается только повернуться — и ты больше не станешь бормотать.
— Ты потерял нож. В храме…
— Отлично! Я тебя залягаю до смерти!
— Тогда давай сейчас. Не хочу ползти через твою лужу…
— Войну выигрывает жар, — сказал Корабб.
— Да, — слабым, ломким голосом отозвался сзади сержант Смычок. — Вот.
Что-то коснулось ноги Корабба. Он протянул руку и нащупал конец веревки. — Ты ее тащил?
— Она обвязана вокруг пояса. Видел, что Улыба ее бросила около храма — не удивительно, ведь пенька уже дымилась…
Потянув веревку, Корабб ощутил на ней что-то склизкое, теплое. — Кровь? Ты истекаешь кровью?
— Пустяки. Я в порядке.
Корабб пополз вперед — между ним и передним солдатом, по имени Наоборот, оставалось пространство. Корабб мог бы ползти быстрее, но не хотел оставлять раненого сержанта. Враг или нет, такого делать нельзя.
Он считал, что все они монстры, трусы и зверье. Он слышал, что они едят трупы сородичей. Но нет, это просто люди. Ничем не отличаются от самого Корабба. "Тирания лежит у трона императрицы. А эти… это просто солдаты. Всего лишь". Уйди он с Леоменом — понять такое не довелось бы. Он держался бы прежней яростной ненависти ко всем малазанам и всему малазанскому.
И вот сейчас… Человек позади умирает. Фалариец по рождению — еще одно завоеванное империей место. Умирает, и к нему даже нельзя подобраться. Не сейчас.
— Эй, — прохрипел он Наобороту. — Передай это.
— Худ побери, настоящая веревка!
— Да. Передавай скорее.
— Не приказывай мне, ублюдок. Ты пленник. Помни.
Корабб отполз.
Жара нарастала, пожирала все сочившиеся снизу струйки свежего воздуха. Долго им не выдержать. "Нужно ползти".
Смычок пробормотал: — Ты что-то сказал, Корабб?
— Нет. Ничего особенного.
Сверху доносились звуки — это Каракатица спускался по наспех связанной веревке, тяжело дыша, сопя. Бутыл стоял на осыпающемся дне провала. Трещина рядом плотно запечатана. Он тревожно шарил руками по стенкам. Крыса? А, вот… рука провалилась в полость с холодным воздухом. Край гладкого здания. Арка. Боги, что это за дом? Арка, держащая вес двух или трех этажей из камня. Ни стена, ни арка не прогнулись за все это время. "А вдруг легенды правдивы? И'Гатан некогда был первым из святых городов, величайшим городом мира. Когда он умер, при Великой Резне, ни один дом не был тронут, все осталось стоять. Они стояли, пока не были погребены песками".
Он пригнулся и ногами вперед нырнул в арку, сразу ощутив что-то — мусор? — почти заполнившее комнату. Обломки катались и сдвигались, трещали под сапогами.
Крыса подскочила, испуганная устроенным Бутылом шумом. Он потянулся и снова захватил своей волей душу зверька. — Тише, малышка. Надо работать… — Голос вдруг угас.
Он лежал на рядах сосудов, уложенных в штабели почти до потолка. Ощупав их руками, колдун понял, что высокие амфоры запечатаны, покрыты железными крышками; края и верхушки крышек исчерчены причудливыми узорами. Керамика хорошо обожжена. Услышав призывный крик спустившегося Каракатицы, Бутыл побрел к центру комнаты. Крыса скользнула в другую арку, маг ощутил, как она лезет вниз, потом не спеша идет по ровному, свободному от обломков полу.
Схватившись за край одной из крышек, он попытался убрать ее. Но запечатана амфора была плотно, ему не удалось поднять крышку. Тогда он попытался вращать ее влево, затем вправо. Ничего. Он потянул вверх изо всех сил. Крышка сдвинулась. Посыпался сухой воск. Маг потянул снова, но крышка не отходила. Тогда он снова начал вращать ее влево — и понял, что с каждым поворотом она поднимается. Он нащупал пальцем запачканную воском спиральную нарезку на освобожденном горлышке. Еще два витка — и железный колпачок упал.
Комнату затопил жгучий, пряный запах.
"Я знаю этот запах… Мед. Эти штуки полны меда". Сколько же они ждут здесь, спрятанные людьми, давно обратившимися во прах? Он сунул руку в горлышко и почти сразу рука погрузилась в холодное, густое содержимое. Бальзам для ноющих ожогов — и утешение вдруг проснувшегося голода.