мым равнодушным и возмутительным образом. Неверное толкование заключается в следующем: якобы все те, кто таким богатством не владеет, стремятся к нему, а потому ищут уподобления – и стремление сие поглощает любые обиды, злоупотребления и, что особенно важно, несправедливость. В какой-то мере они правы, однако в основном ошибаются – и весьма жестоко. Когда богатство достигает предела, при котором бедняки осознают его – каждый для себя – как недостижимое, – настаёт конец порядку и воцаряется анархия. Но перед тем я говорила о войне богов. Улавливаешь ли ты связь, Маппо Коротышка?
– Не совсем.
– Я ценю твою честность, трелль. Смотри: когда неравноправие приносит кровавые плоды, боги теряют силу. Они больше не могут никого никуда вести, им остаётся лишь безвольно следовать за верующими. Предположим теперь, что боги, по сути своей, суть существа этические – представляющие и воплощающие собой определённый набор понятий… И тогда первыми жертвами этой войны станут именно этика и мораль. Разве что бог примет решение обороняться от собственных сторонников. Союзники, враги? Какое значение могут иметь эти примитивные, упрощённые представления в таком сценарии, Маппо Коротышка?
Трелль окинул взглядом вздымающиеся волны – бесконечные гряды, без устали порождаемые далёкими столкновениями приливов и отливов, течений, беспощадных ветров, всего, что движется в этом мире. Если смотреть на них достаточно долго, это непрекращающееся движение странным образом зачаровывало.
– Мы подобны суше и морю, – проговорил он.
– Опять цитата?
Он пожал плечами.
– Влекомые вперёд незримыми силами, вечно движущиеся, даже когда неподвижны. – Он передёрнул плечами, силясь стряхнуть накатившее отчаяние. – Сколько бы враждующие ни утверждали, что являются лишь солдатами своего божества…
– Всё, что они творят во имя этого бога, по глубинной природе своей является безбожным.
– И истинные безбожники – как те, о ком ты говорила раньше, – не могут не видеть в таких святотатцах естественных союзников.
Она смотрела на него молча так пристально, что ему сделалось неловко. И лишь тогда задала вопрос:
– Что заставляет Икария воевать?
– Когда всё под контролем, это… неравноправие. Несправедливость.
– А когда контроль утрачен?
– Тогда… ничего.
– И разница между одним и другим в масштабах.
Он вновь отвёл взгляд.
– И в побуждениях.
– Уверен? Даже если неравенство, возбуждающее его ярость, затем нарастает и переходит, не пересекая никакого очевидного порога, в стремление к уничтожению всего сущего? Трелль Маппо, я полагаю, что побуждения в конечном счёте значения не имеют. Бойня – это бойня. По обеим сторонам поля боя расцветают бессмысленные ухмылки, в то время как дым застилает небо от горизонта до горизонта, чахнут и гибнут посевы, а плодородная земля обращается в соль. Неравенство заканчивается, трелль, когда не остаётся больше никого и ничего. Возможно, – добавила она, немного подумав, – именно в этом истинная цель Икария, и поэтому Безымянные так стремятся освободить его. В конце концов, нет более верного способа закончить эту войну.
Трелль Маппо внимательно посмотрел на неё.
– В другой раз, когда мы станем говорить о таких вещах, Злоба, ты могла бы поведать о причинах, что побуждают тебя противостоять Безымянным. И помогать мне.
Она улыбнулась.
– А, ты начинаешь сомневаться в прочности нашего союза?
– Было бы странно, если бы я не сомневался.
– Такова война богов, трелль.
– Мы не боги.
– Мы их руки и ноги, своевольные и непредсказуемые. Причины, заставляющие нас сражаться, по большей части нелепы, даже когда оправдания просты и прямолинейны. Два королевства, одно выше по реке, другое ниже. Вода приходит в нижнее королевство грязной, отравленной, полной ила и нечистот. Верхнее королевство, расположенное на возвышенности, страдает, не в силах наладить ирригацию. Раз за разом дожди смывают плодородный слой почвы. Королевства ссорятся, и начинается война. На полях сражений льётся кровь, сгорают дотла города, жителей угоняют в рабство, засоляются поля, разрушаются каналы и дамбы. В конце концов остаётся одно лишь нижнее королевство. Но эрозия не прекращается. Теперь, когда выше по течению некому сдерживать реку, в половодье она обрушивается всей своей мощью, несёт известь и соль, оседающие в земле. Начинаются голод, болезни. Пустыня наступает со всех сторон. Победоносные вожди низвергнуты. Повсюду убийства и грабежи, и вот уже ни выше по реке, ни ниже не остаётся никаких королевств. Являлось ли оправдание внятным? Конечно. Уберегла ли эта внятность победителей от гибели? Конечно, нет. Воюющая держава выбирает самого очевидного врага. Как правило, такого, которого, на первый взгляд, проще всего одолеть. Но этот враг не является истинным врагом, как не является и основной угрозой для державы. Таким образом, воюющая держава чаще всего выбирает ложного врага. Скажи мне, Маппо Коротышка, в чём крылась истинная угроза для двух королевств, о которых я вела речь?
Он покачал головой.
– Да, ответить непросто, потому что угроз слишком много. На первый взгляд – вид, они не связаны между собой, то появляются, то исчезают с течением времени. Где-то дичь загоняют до полного уничтожения, где-то вырубают леса, выпускают коз пастись на холмы, где-то роют те самые каналы для ирригации. Мало того: избыток пищи ведёт к тому, что население растёт и производит больше отходов. Потом приходят болезни, почва выветривается или вымывается… И короли – один за другим, – не могут или не желают ничего менять, глухие ко всему, кроме фанатичного стремления обличать тех, кого они считают виноватыми.
– Увы, – продолжила она, опираясь на планширь и подставляя ветру лицо, – противостоять таким угрозам непросто. Для начала их надо уметь опознать, а для этого следует мыслить масштабно. Затем – научиться увязывать одно с другим, улавливать тончайшую связь между событиями, видеть, как одна проблема перетекает в другую. Исходя из этого, подыскивается решение, и наконец следует сподвигнуть людей на сознательное усилие… и не только жителей своего королевства, но и соседних, ведь все они – часть единого процесса самоуничтожения. Скажи, можешь ли ты представить, чтобы такой правитель пришёл к власти? И удержался хоть ненадолго? Я тоже не могу. Держатели богатств, все до единого, объединятся против такого мужчины или такой женщины. К тому же, подыскать врага и объявить ему войну куда проще… хотя почему такие богатеи верят, что переживут подобную войну, – это за пределами моего понимания. Но они делают это раз за разом. Порой мне кажется, они уверены, что переживут весь мир.
– В твоих речах мало надежды, Злоба.
– Ты даже не представляешь насколько. Трелли были животноводами, не так ли? Вы пасли полудиких бхедеринов на масайских равнинах. Не худший образ жизни, кстати говоря.
– Пока не пришли торговцы, а за ними поселенцы.
– Да, им была нужна ваша земля – ради наживы, спасения от нищеты или потому, что свою они загубили. Все они желали богатства. Но ради этого сперва надо было уничтожить вас.
К треллю подступил Искарал Прыщ.
– Вас двоих слушать страшно! Поэты и философы! Чем вы вообще тут заняты? Болтаете, пока меня доводят до изнеможения эти мерзкие юлящие твари!
– Твоя паства, верховный жрец, – возразила Злоба. – Ты их бог. Что, по моему скромному мнению, указывает по меньшей мере на две нелепицы разом.
– Ты меня не убеждаешь, женщина. Если я их бог, так почему они не слушают, что я им говорю?
– Возможно, – откликнулся Маппо, – они просто ждут, когда ты скажешь им то, что нужно.
– Вот как? И что же это, по-твоему, толстый недоумок?
– То, что они хотят услышать. Что же ещё?
– Она отравила твой разум! – Верховный жрец отвернулся с негодованием, вцепился в остатки волос, подёргал, после чего внезапно устремился к своей каюте. – Три бхок'арала – ближайшие прислужники – бросились следом, отчаянно вереща и подражая каждому его движению.
Маппо вновь повернулся к Злобе.
– Кстати, куда мы плывём?
Она улыбнулась.
– Для начала, в Отатараловое море.
– Зачем?
– Бриз освежает, ты не находишь?
– Слишком холодно.
– Да. И это восхитительно, согласись?
К глубокой яме продолговатой формы, выложенной известняковыми плитами и окружённой кирпичными стенами, которые венчала купольная крыша, вёл единственный вход, также отделанный известняком. Массивный архитрав был украшен гербом империи, высеченным в камне прямо над именем Дуджека Однорукого и его званием – Первый Кулак. Внутри гробницы повсюду расставили лампы, чтобы быстрее сохли выбеленные стены.
Снаружи, в большой неглубокой миске, наполовину заполненной липкой глиной, восседала крупная жаба, сонно наблюдавшая за тем, как смешивает краски Ормулогун, имперский художник. Десятки разнообразных масел, каждое особого назначения; пигменты, изготовленные из растёртых минералов, утиных яиц, сухих чернил морских тварей, листьев, корней и ягод; ёмкости с прочими материалами: белками яиц, взятых от голубей, змей, стервятников, растёртыми личинками, чаячьими мозгами, кошачьей мочой, собачьей слюной, соплями сводников…
Ладно, уточнила жаба, может, с соплями все-таки перебор. Хотя с этими художниками и их чудодейственными эликсирами никогда нельзя ни в чём быть уверенным. Довольно и того, что большинство тех, кто имел дело с подобными ингредиентами, либо были чокнутыми с самого начала, либо сходили с ума в процессе.
И все же этот безумец Ормулогун не сдавался. Руки были все в краске, губы перепачканы, поскольку он вечно облизывал кисти, борода слиплась из-за привычки пережёвывать пигменты, смешивая их во рту со слюной и Худ знает чем ещё, нос также чистотой не отличался: он вытирал его грязными пальцами, почёсывал, ковырял, а пятна на штанах…
– Знаю я, о чём ты думаешь, Гамбл, – нарушил молчание Ормулогун.
– В самом деле? Так изложи же ход моих мыслей, прошу.