– Было бы крайне неразумно, – заметил Нок, – искать битвы с этими изморцами.
– Но кое-кто именно это и сделал, – добавила адъюнкт. – На одном из бортов их флагмана видны следы магического огня. Адмирал, как вы думаете, сколько солдат несёт каждый из таких катамаранов?
– Может быть, до двух сотен морпехов или похожих войск на каждом дромоне. Четыре сотни на корабль – интересно, сидит ли кто-нибудь из них на вёслах. Или гребут рабы?
На флаге, который развевался над «вороньим гнездом» на грот-мачте флагмана, виднелась голова волка на чёрном поле с серой каймой.
Они увидели, что между двух частей флагмана на воду спустили длинную лодку, похожую на военное каноэ, и в неё погрузились солдаты в доспехах, сев на вёсла. К ним присоединились ещё трое изморцев. Все, кроме одного, носили серые шлемы с кольчужной бармицей на затылке и широкими нащёчниками. Серые плащи, кожаные перчатки. Единственным исключением среди изморцев был высокий, стройный лысый человек, облачённый в тёмно-серую рясу. Изморцы были светлокожи, но все остальные их черты оставались скрытыми под доспехами.
– Целая куча железа плывёт в каноэ, – пробормотал тот же офицер. – Перевернётся, и десятка два сразу пойдут ржаветь на дно…
Лодка проскользнула над подводным тараном, чётко направляемая гребцами, которые замечательно работали вёслами в унисон. Через считаные мгновения раздалась тихая команда, и все солдаты подняли вёсла – только рулевой продолжил маневрировать, пристраивая каноэ вдоль борта малазанского флагмана.
По команде Нока моряки бросились к борту и помогли изморским посланникам подняться на корабль.
Вначале на палубу ступил высокий, широкоплечий незнакомец в чёрном плаще. Под накидкой из плотной шерсти виднелась чернёная кольчужная рубаха, блестящая от масла. На левом бедре изморца висел длинный меч с навершием в форме головы волка. Воин остановился, осмотрелся и направился к адъюнкту, в то время как остальные гости поднимались на борт. Среди поднявшихся был и человек в рясе, который обратился к тому, кто показался Кенебу командиром. Последний остановился, обернулся, и голос, раздавшийся из-под шлема, к изумлению Кенеба оказался женским.
Да она просто великанша – даже женщины из наших тяжей дважды подумали бы, прежде чем сойтись с ней в бою.
Командир задала короткий вопрос.
Лысый человек ответил одним словом, услышав которое, женщина в доспехах кивнула и отступила в сторону.
Кенеб видел, как изморец в длинном одеянии идёт вперёд, неотрывно глядя на адъюнкта.
– Мезла, – произнёс он. – Добро пожаловать.
Он говорит по-малазански. Ну, так должно быть проще.
Адъюнкт кивнула:
– Добро пожаловать и тебе, изморец. Я адъюнкт Тавор Паран, а это – адмирал Нок…
– Да, это имя нам известно.
Незнакомец низко поклонился Ноку, который на миг застыл от удивления, прежде чем повторить этот жест.
– Ты хорошо говоришь на нашем языке, – заметила Тавор.
– Прошу прощения, адъюнкт. Я – Дестриант Ран'Турвиан, – мужчина указал на огромную женщину рядом с ним. – Это – Смертный меч Кругава.
Отойдя в сторону, их собеседник указал кивком головы на третьего солдата, стоящего в двух шагах позади Смертного меча:
– Кованый щит Танакалиан.
Дестриант добавил ещё несколько слов на своём языке, в ответ Смертный меч и Кованый щит сняли шлемы.
Да, они опытные, суровые солдаты. У Кругавы были голубые глаза, а волосы отливали сталью. Усталое лицо покрывали шрамы, но жёсткие, рубленые черты сохранили правильность и были исполнены силы. Кованый щит, наоборот, был довольно молод и шире в плечах, чем Смертный меч, хоть и ниже её. У Танакалиана были светлые пшеничные волосы и тёмно-серые глаза.
– Ваши корабли побывали в бою, – заметил адмирал Нок, обращаясь к Дестрианту.
– Да, сударь. Мы потеряли четыре судна в этой битве.
– А тисте эдуры? – спросила адъюнкт. – Сколько они потеряли?
Дестриант внезапно развернулся в Смертному мечу, склонив голову, и женщина ответила на беглом малазанском:
– Точно неизвестно. Возможно, двадцать, как только их колдовство развеялось. У них быстрые корабли, но не такие сильные. Тем не менее, они славно сражались. Безжалостно.
– Вы преследуете уцелевшие корабли?
– Нет, сударыня, – коротко ответила Кругава и умолкла.
Дестриант добавил:
– Благородные господа, мы ждали вас. Мезланов.
Ран'Турвиан развернулся и отошёл, остановившись рядом с Кованым щитом.
Кругава встала прямо напротив адъюнкта.
– Извините нас, адмирал Нок, – бросила Смертный меч, не сводя глаз с Тавор. Кругава обнажила клинок.
Кенеб, как и каждый из присутствующих малазанских офицеров, напрягся и потянулся к оружию.
Но адъюнкт даже не моргнула. Она была не вооружена.
Вдоль голубой стали меча тянулась гравировка – два волка, растянувшиеся в прыжке. Каждый завиток на шерсти был хорошо виден, а ярче всего сверкали отполированные клыки. Глаза же оставались тёмными пятнами. Гравировка была выполнена мастерски, но кромку клинка покрывали зазубрины и сколы. Меч блестел от масла по всей длине.
Смертный меч держала клинок горизонтально, вдоль своей груди. В её речи чувствовалась скованность, когда Кругава произнесла ритуальные слова:
– Я, Кругава, Смертный меч Серых шлемов Измора, принёсшая клятву Волкам Зимы. Смиренно принимая всё, что должно свершиться, я отдаю свою армию под ваше командование, адъюнкт Тавор Паран. Наш состав: тридцать один Трон Войны. Тринадцать тысяч семьдесят девять братьев и сестёр нашего ордена. Адъюнкт Тавор, нас ждёт конец мира. Во имя Тогга и Фандереи, мы будем сражаться до самой смерти.
Никто не произнёс ни слова.
Смертный меч опустилась на одно колено и положила свой клинок к ногам Тавор.
Калам стоял на полубаке рядом с Быстрым Беном и наблюдал за церемонией на средней палубе. Маг что-то бормотал себе под нос, и этот звук наконец стал настолько раздражающим, что Калам отвлёкся от происходящего внизу, как раз когда адъюнкт подбирала с палубы меч и возвращала его Кругаве с той же торжественностью, с какой последняя его предлагала.
– Заткнись наконец, Бен! – прошипел Калам. – Что на тебя нашло?
Маг поднял на Калама тёмные глаза, в которых застыло дикое выражение.
– Я узнаю этих… этих изморцев. Эти титулы, эти формальности, высокий стиль – они мне знакомы!
– И?
– И всё. Но вот что я скажу, Лам. Если нас возьмут в осаду – горе нападающим.
Убийца проворчал:
– Серые шлемы…
– Серые шлемы, мечи… нижние боги, Калам – мне нужно поговорить с Тавор.
– Наконец-то!
– Мне серьёзно нужно с ней поговорить.
– Спустись и представься, Высший маг.
– Ты с ума сошёл…
Быстрый Бен внезапно отступил, и Калам снова обратил внимание на собрание внизу. И увидел, что Дестриант Ран'Турвиан смотрит наверх, прямо в глаза Быстрому Бену. Мужчина в рясе улыбнулся и приветственно кивнул.
Все обернулись.
– Дерьмо, – выругался Быстрый Бен.
Калам нахмурился.
– Высший маг Бен Адаэфон Делат, – пробормотал убийца себе под нос, – Повелитель Изящной Словесности.
Глава двадцать первая
Книга Пророчества открывает двери. Чтобы закрыть их, нужна другая.
Служанка серебряными щипцами добавила в кальян свежий блин «ржавого листа». Фелисин Младшая вытащила мундштук изо рта, взмахом руки прогнала её и задумчиво смотрела, как старуха, опустив голову так низко, что та почти касалась пола, пятилась прочь на четвереньках. Очередные правила поведения Кулата в присутствии Ша'ик Возрождённой. Она устала спорить с ним: если дуракам так нужно поклоняться ей – пусть. В конечном счёте, впервые в жизни она ощутила, что каждое её желание исполняется с яростным усердием, и эти желания – к её вящему удивлению – росли с каждым днём.
Будто её душа стала огромным котлом, который следовало наполнить, – но котлом воистину бездонным. Они постоянно кормили её, и она набирала вес, обрастая бесформенными тяжёлыми складками жира под грудью, на бёдрах и сзади, на руках, животе и ляжках. И, несомненно, на лице, впрочем, она запретила приносить зеркала в тронный зал и в её личные покои.
Еда была не единственным её излишеством. Вино, «ржавый лист», а теперь ещё и любовные утехи. Она включила в свою свиту дюжину слуг, призванных услаждать её плоть. Сперва Фелисин была потрясена, даже возмущена, но настойчивость победила. Вновь извращённые правила Кулата – теперь она это понимала. Его желания были вуайеристскими, она множество раз слышала влажное постукивание камней у него во рту за занавесом или расписной ширмой, когда старик подглядывал за ней, одержимый похотью.
Теперь наконец-то она осознала своего нового бога. Битидал сильно ошибался – это не религия воздержания. Апокалипсис предвещало излишество. Мир погибал в неумеренности, и так же, как её душа стала бездонным котлом, так и все страсти человечества, – и сама она была идеальным тому примером. Они пожирали всё, что их окружало, и так же поступала Фелисин.
Её задача как Ша'ик Возрождённой заключалась в том, чтобы ярко вспыхнуть – и умереть. В смерти крылось спасение, тот самый рай, о котором снова и снова говорил Кулат. Странно, но пытаясь представить этот рай, Фелисин Младшая могла лишь утопать в видениях того, что окружало её сейчас, когда каждое её желание выполнялось без отсрочки, без осуждения. Вероятно, это будет нечто подобное – для всех. Но если все познают подобное существование, кто будет им прислуживать?
«Нет, – сказала она Кулату, – должны быть градации спасения. Чистое служение в этом мире вознаграждается абсолютной праздностью в ином. Смирение, самопожертвование, подобострастное служение – вот то, что будет оцениваться и судиться». Единственная загвоздка в этой схеме, которую Кулат с готовностью принял и превратил в закон, была судьба самой Фелисин. В конечном счёте её нынешняя праздность, её упоение излишествами, обещанными другим лишь после смерти, – будет ли всё это вознаграждено в посмертии банальным рабством, служением нуждам всех прочих?