Что-то случилось.
Может, дело в той упавшей с неба скале или что там это было?
В прежние дни такое событие, на исходе лета, в канун прихода Д'рек на смертную землю… ну, мы бы затопили улицы. Вышли из храмов, вздымая голоса к небесам. И сундуки наши были бы полны, поскольку тут не ошибёшься…
Мысли ушли, исчезли, оставив только вкус пепла во рту. Какими мы были дураками. Небо нисходит, мир подымается, воды смывают всё. И ничто из этого – ничто! – не имеет отношения к нашим драгоценным богам!
Он добрался до широкого проспекта перед причалами. Там и тут шли люди. Но если злость и осталась, она замутилась, потеряла цель. Охвативший всех порыв… притупился.
Проходя мимо какой-то старухи, Банашар потянулся к ней.
– Эй, – сказал он. – Что случилось?
Она уставилась на него, потом вырвала руку, будто его прикосновение было заразным.
– Моровые корабли, – прошипела она. – Убирайся от меня!
Он дал ей уйти, остановился, уставился на суда, заполняющие залив.
Ага, флаги…
Банашар принюхался.
Полиэль? Я не ощущаю тебя там… Или где-нибудь ещё, если подумать. Он прищурился. Потом медленно улыбнулся.
В эту секунду на его левое плечо опустилась тяжёлая рука, развернула его…
И кто-то закричал.
Подняться из водоворотов чёрных и грязных вод. Выпрямиться, слизь и песок стекают вниз, угри-кровососы отваливаются и извиваются на грязных камнях, осколках горшков и кусках кирпичей под деревянным причалом. Шаг вперёд, за ним ещё один, тяжёлые, царапающие.
Впереди – грубая стенка, видны слои уличных уровней, молов, старых дренажных отверстий времён юности этого города – когда люди ещё не ковали железо – когда канализационная система была превосходной, эффективной сетью под улицами. И всюду – обилие упоров для рук и ног, если хватает решимости, силы и воли.
У того, кто стоял перед этой стенкой, было в достатке всех трёх.
Шагнуть ещё.
Потом карабкаться. Чужак пришёл в город Малаз.
Задыхаясь, она прислонилась к стене. Какая ошибка, пытаться доплыть в доспехах. И ещё эти проклятые угри! Она вышла из воды, покрытая с ног до головы проклятыми кровососами. Руки, ноги, шея, голова, лицо, болтаются, извиваются, каждый, небось, насосался, и снимать их – удовольствие маленькое. Сожми его слишком крепко, и он брызнет кровью да чёрной вонючей дрянью. Но тебе приходится сжимать, ухватить хорошенько, потому что их пасти впиваются и оставляют на коже круги сморщенной и сочащейся плоти.
Она выбралась на берег, словно какая-то червячная ведьма или демон – ха, та дворняга, которая обнюхала её, тут же сбежала, а? Тупая собака.
Сточный скат, довольно крутой, но сбоку были ступеньки, и она смогла подняться, затем подъём, который едва не убил её, но это вряд ли. Жажда – требовательный хозяин. Самый требовательный.
Но она сбросила свои доспехи, там, внизу, по колено в донной грязи, а киль того проклятого корабля едва не снёс ей голову – сорвал шлем, а? Если бы ремешок не лопнул так удачно… в любом случае, она потеряла даже перевязь с мечом. Нечего заложить, и это плохо. Кроме этого ножа, но он – единственный нож, который у неё есть, единственный, который остался.
Однако она всё равно испытывала жажду. Нужно смыть вкус гавани, особенно первый глоток, когда она вынырнула из воды и чуть не подавилась раздутым трупом мерзкой крысы – эта тварь едва её не убила – а если бы она была жива и забралась ей в глотку? Ей как-то приснился такой кошмар. Когда она завязала со спиртным, вот когда, но именно это и делает завязка – напоминает тебе, что мир ужасен, отвратителен и жалок, и что в нём есть всякие твари, которые хотят до тебя добраться. Пауки, крысы, угри, гусеницы.
Здесь, наверху, была толпа? От неё мало что осталось, и те, кто подходил близко, убегали с криками, в какой-то слепой панике. Она потёрла зудящие рубцы на лице, сморгнула грязь с ресниц, подняла голову и огляделась.
Ладно, а там кто?
Внезапное отрезвление, цель, вспышка белого света, очищающая её разум, и кто знает, что ещё.
И там-там-там, кто бы это мог быть? Прямо здесь – нет, не поворачивайся спиной, поздно. Хи-хи, слишком-слишком-слишком поздно-поздно!
Хеллиан начала красться, тихо, как только могла, прямо ему за спину. Достала нож правой рукой, протянула вперёд левую. Ещё пять шагов…
Сайген Марал вышел из переулка. Цель вернулась по собственным следам, – вот мерзавец. Но вот и он, не дальше десяти шагов, и рядом почти никого. Годится. Хватит деликатничать. Иногда стоило напомнить гражданам, что Когти всегда рядом, всегда готовы сделать необходимое.
Убийца вытянул из-под плаща кинжал, смазанный паральтом, перехватил его поудобнее и двинулся вперёд.
На Банашара уставилась какая-то женщина – седая, промокшая, на левом ухе болтается угорь, по всей обнажённой коже круглые болячки – люди, завидев её, пускались бежать. О да, она выглядит так, будто разносит мор, но это неправда. Должно быть, она тонула или ещё что. Не важно.
Он вновь перевёл взгляд на спину цели и плавно, беззвучно пошёл к ней. Он развернёт этого дурака, чтобы увидеть в его глазах смерть. Так намного приятнее, чувствовать прилив силы, которая проносится сквозь убийцу, когда взгляды встретились и в жертве расцветают понимание, боль и внезапное осознание предстоящей смерти.
Он знал, что пристрастился к этому. Но вряд ли он один, верно?
Сайген Марал с кривой улыбкой встал за спиной пьяницы, схватил его за плечо и развернул к себе. Нож в правой руке вылетел из-под плаща…
Откуда-то с проспекта донёсся крик.
Когда Банашара развернули, он увидел – на лице стоящего перед ним мужчины – потрясение, затем испуг…
Какая-то женщина ухватила предплечье мужчины – предплечье руки, в которой был зажат сверкающий, покрытый пятнами нож – и, пока Банашар смотрел, всё ещё не понимая, вбила основание ладони в его локоть, сломав сустав. Нож вылетел из руки и зазвенел на брусчатке, а женщина, неразборчиво рыча, дёрнула сломанную руку вниз и ударила коленом в лицо мужчины.
Раздался жуткий хруст, брызнула кровь, голова с широко раскрытыми глазами откинулась назад, и женщина выкрутила руку, бросив мужчину на мостовую лицом вниз. Она рухнула на него сверху, схватила обеими руками за волосы и принялась методично колотить его головой о камни мостовой.
И, после каждого хрустящего удара, она рычала:
– Нет…
хруст
– не…
хруст
– тебе!
хруст
– Он…
ХРУСТ
– мой!
Потрясённый Банашар наклонился, схватил жуткого призрака за мокрый жилет и оттащил назад.
– Женщина, Худа ради! Ты проломила ему череп! Остановись! Хватит!
Она рывком высвободилась, обернулась к нему и плавным движением приставила кончик своего ножа к его правому глазу.
– Ты! Наконец-то! Ты арестован!
И кто-то на проспекте закричал. Снова.
В тридцати шагах оттуда Скрипач, Геслер и Ураган смотрели на суматоху у выхода из переулка. Покушение на убийство, прерванное – с губительной жестокостью – какой-то женщиной – Геслер внезапно схватил Скрипача за руку.
– Эй, это же Хеллиан.
Хеллиан? Сержант Хеллиан?
Потом они услышали, как она объявляет об аресте.
Как раз, когда издалека послышались вопли и люди стали разбегаться от набережной. А теперь в чём дело? Не важно. Его взгляд не отрывался от Хеллиан, сейчас она боролась с бедолагой, который выглядел таким же пьяницей, какой бывала она – её муж, что ли? Скрипач замешкался, потом покачал головой:
– Ну уж нет.
– Это точно, – сказал Геслер. – Ну что, Скрип, встретимся через колокол, так?
– Да. Пока.
Трое солдат почти сразу разошлись: Геслер и Ураган свернули на юг, на дорогу, которая должна была вывести их через реку по первому мосту, Скрипач пошёл дальше на запад, к сердцу Центрального квартала.
Они оставили позади дикие, безумные вопли с северной стороны набережных центрального порта; Скрипач уходил от них, но всё равно казалось, что эти вопли становятся ближе.
Мор. Умница, Кенеб. Интересно, сколько продержится эта хитрость? Потом Скрипач ступил на такие знакомые улицы парка Вороньего холма, со стороны залива, и на него накатила волна наслаждения.
Эй. Я дома. Подумать только. Я дома!
И там, в десяти шагах, маленькая лавочка, чуть больше узкой двери в стене под крошащимся навесом, на котором болтался полированный оловянный диск с вытравленным рисунком. Горящая мышь. Скрипач подошёл к двери, постучал. Дверь была крепче, чем казалась. Он постучал ещё, пока не услышал с другой стороны скрежет запоров. Дверь чуть приоткрылась. Слезящийся глаз мгновение изучал его, потом исчез.
Толчок – и дверь отворилась в глубину помещения.
Скрипач шагнул внутрь. Площадка, за ней лестница вверх. Хозяин уже был на полпути, таща за собой негнущуюся под кривым бедром ногу, его полночно-синий ночной халат развевался, будто шлейф имперского кортежа. В одной руке мужчина держал фонарь, которой мотался взад-вперёд, отбрасывая шальные тени. Сержант двинулся следом.
Лавка на следующем этаже была набита трофеями мародёров с сотен битв, сотен захваченных городов. Оружие, доспехи, украшения, гобелены, штуки превосходного шёлка, знамёна павших армий, статуи неизвестных героев, королей и королев, богов, богинь и демонических существ. Оглядевшись, когда старик зажёг ещё две лампы, Скрипач заметил:
– Ты хорошо поработал, Так.
– Потерял его, верно?
Сержант поморщился:
– Прости.
Так зашёл за широкий лакированный стол и осторожно уселся в мягкое кресло, которое вполне могло оказаться троном какого-нибудь незначительного короля Квона.
– Плюгавец ты беспечный, Скрипач. Знаешь же, я делаю их только по одному. Никакой торговли, сам видишь – да, я держу свои обещания. Отрада для души, всякий раз – но этой отрадой не набьёшь живот, не накормишь жён и всех этих пацанов, ни один из которых на меня не похож.